Статья (жанр журналистики)

Статья́ — это жанр журналистики, в котором автор ставит задачу проанализировать общественные ситуации, процессы, явления, прежде всего с точки зрения закономерностей, лежащих в их основе.

Такому жанру как статья присуща ширина практических обобщений, глубокий анализ фактов и явлений, четкая социальная направленность. В статье автор рассматривает отдельные ситуации как часть более широкого явления. Автор аргументированно пишет о своей точке зрения.

В статье выражается развернутая обстоятельная аргументированная концепция автора или редакции по поводу актуальной социологической проблемы. Также в статье журналист обязательно должен интерпретировать факты (это могут быть цифры, дополнительная информация, которая будет правильно расставлять акценты и ярко раскрывать суть вопроса).

Отличительным аспектом статьи является её готовность. Если подготавливаемый материал так и не был опубликован (не вышел в тираж, не получил распространения), то такой труд относить к статье некорректно. Скорее всего данную работу можно назвать черновиком или заготовкой. Поэтому целью любой статьи является распространение содержащейся в ней информации.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

В связи с вышесказанным хочется указать, что данная работа не претендует на тотальность историографического обзора (тем более, что мы являемся свидетелями настоящего бума новых концепций, направлений и жанров). Учитывая общую направленность социогуманитарного (а не только исторического) знания на междисциплинарность, можно только догадываться о возможном числе комбинаций методов и предметных полей постоянно разрастающихся дисциплин и субдисциплин. Кроме того, автор не ставил своей целью стать «отцом-основателем» очередного «нового» направления. Задача данного исследования намного скромнее – дать обзор (по возможности аналитический) современного (с необходимыми экскурсами в историю) знания о человеке как объекте и, самое главное, субъекте исторического процесса. У читателя может сложиться впечатление, что автор в ряде случаев сознательно или бессознательно уклоняется от четких оценок преимуществ и недостатков того или иного подхода. Но это также не входило в его задачу. Наоборот, он стремился увидеть в каждом направлении, школе или концепции общий вектор развития человекознания от дисциплинарной замкнутости к диалогу. Ведь ценность любого концептуального построения состоит в открытии не только новых «залежей», но и новых возможностей для интерпретации имеющихся «сырьевых ресурсов» [Репина, 2011. С. 162]. Исходя из общего принципа о возможности «сравнения сравнимого», автор выбрал в качестве центральной точки столкновения научных (и околонаучных) теорий «человека исторического», под которым понимается деятельный и творческий субъект истории как процесса обретения смысла существования Человека.

Игорь Орлов, «Человек исторический» в системе гуманитарного знания, 2012

До сих пор продолжаются дискуссии о предмете социологии, вносятся предложения о его пересмотре, уточнении, дополнении. Не будем анализировать многочисленные варианты понимания предмета социологии, обратим внимание лишь на два момента, которые, как правило, опускаются. Первый – для чего необходимо по возможности более точное указание предмета науки? Сначала может показаться, что исключительно для того, чтобы четко обозначить разделительные линии со смежными дисциплинами, ограничивая и конструируя собственное исследовательское поле. Это существенно, особенно в период бурного роста, дифференциации, появления все новых наук в рамках общего класса, в нашем случае социогуманитарных. Но более важным, на наш взгляд, следует признать стремление выявить и эксплицировать предназначение науки, ее эвристический потенциал и практическую значимость. С этой точки зрения превышение возможностей социологии по своему предмету (например, представление, что она способна создавать проекты «идеального общества», переустраивать общество в масштабах человечества, стать «новой религией», автоматически обеспечивающей солидарность, симпатию, сплоченность, интеграцию и т. д.) не менее опасно, чем недооценка или игнорирование социологического знания.

Е. М. Бабосов, Социология, 2014

Главным достоинством книги Х. А. Барлыбаева «Общая теория глобализации и устойчивого развития» является соединение доселе разрозненных научных направлений, которые – каждое со своей стороны – касаются самых насущных проблем современного мира. Образно говоря, в представленной теории параллельные прямые двух обычно мыслимых обособленно концепций пересекаются подобно тому, как пересекаются геометрические прямые в неевклидовой геометрии. Глобализация и устойчивое развитие сложны для теоретического осмысления уже тем, что эти термины превращены в публицистическую побрякушку и идеологический догмат – огромное число публикаций воздвигло, казалось бы, непреодолимый барьер для пытливого исследователя. Но автор, имеющий опыт решения крайне сложных теоретических задач, рискует преодолеть этот барьер или хотя бы предложить общие методологические подходы, дающие возможность, с одной стороны, построить новую синтетическую теорию мирового развития, а с другой дать вполне конкретные рекомендации практического характера, позволяющие решать насущные проблемы развития человеческой цивилизации. Книга Х. А. Барлыбаева открывает новое направление научных изысканий, необходимых ввиду очевидного нарастания глобальных проблем человечества. «Книга „Общая теория глобализации и устойчивого развития“ – это еще один шаг науки на пути к Истине, еще один призыв к сильным мира сего обратить внимание на животрепещущие проблемы, решение которых чаще всего хотят оставить „на потом“ или вовсе не заметить, действуя по принципу „после нас хоть потоп“. Возможно, капитальный труд российского ученого не станет предметом подчеркнутого внимания руководства ведущих мировых держав, занятых в большей мере „играми с нулевой суммой“, но этот труд бесспорно является тем вкладом в мировую интеллектуальную культуру, который рано или поздно будет востребован и оценен по достоинству»[2].

Халиль Барлыбаев, Избранные труды. Том I. Устойчивое развитие. Глобалистика, 2014

Биографическое исследование перекликается с упомянутым выше направлением качественных исследований – Устной историей, которую можно в широком плане определить как сбор устной информации участников или очевидцев событий, осуществляемый подготовленными специалистами (историками, культурологами, социальными исследователями) с помощью звукозаписывающей техники. В Oral History биографии могут, но не должны играть роль доминантного источника информации. Могут быть использованы и другие источники (газетные статьи, дневники, письма, фотографии, опрос свидетелей, нарративные отдельные интервью и т. д.). Эта плюралистическая техника делает метод Oral History открытым для очень широкой сферы применения. В центре же биографического исследования – изучение течения всей жизни человека, ее внутренней динамики, ее «встроенности» в социум, субъективного управления и приобретенного опыта. При этом биографическое исследование имеет, согласно М. Коли, свои нормативные требования: оно должно отражать взгляд на жизнь индивида в целом; учитывать взаимосвязь индивидуальной истории жизни и истории общества; осмысливать интерпретационную активность актеров повседневности.

Елена Рождественская, Биографический метод в социологии, 2012

Так получилось, что эта статья интегрировала все наши предшествующие методологические наработки и наши мировоззренческие принципы. В ней уже «всё было»: и подходы, и терминология, и собственные содержательные трактовки широко употребляемых научных категорий. Подобно тому, как К.Маркс дал абрис своей методологии «Капитала» в «Предисловии» к книге «К критике политической экономии» (январь 1859), мы дали абрис своей методологии в названной статье. Методология эта, по сути дела, оказалась противопоставленной методологии «Капитала». Мы в полной мере осознали это позже. Не раз несколько удивлялись потом, какие мы оказались тогда умные: в статье были чёткие формулировки, содержание которых позже раскрывалось полнее и плодотворнее. Разве вот только трактовка отношений собственности в статье не была доведены до чеканной точности. Трактовку собственности как исключительно субъектно-объектного отношения («собственность на…») мы, разумеется, отвергали. Мы поставили экономику в целом на её надлежащее место – на место средства общественного развития. Более того, мы дошли до понимания, что «собственность – интегральная характеристика средств, но средств общества, а общество всегда имеет потребности, цели…Как средства общественного прогресса они существуют лишь в меру своей адекватности целям. Момент целенаправленности, целеподчинённости экономики – вот что главное в категории «собственность» (стр. 19). Но всё же этого оказалось недостаточно для наших дальнейших разработок, и мы через несколько лет пришли к трактовке собственности как власти в хозяйстве, как властно-хозяйственных отношений, то есть по преимуществу, в основном как субъектно-субъектных отношений (кстати, у К.Маркса в ранних произведениях такую трактовку потом тоже нашли).

Галина Ракитская, Основные труды. Том 1. Идеология последовательного (революционного) гуманизма. Теория общества и хозяйства, 2017

В данном учебнике будут изложены цели, задачи, содержание и методы формирования истории управленческой мысли, а также наиболее важные этапы и результаты в развитии ИУМ. Оценка общего состояния управленческой мысли может быть выражена известными словами: «Управление имеет давнее прошлое, но очень короткую историю». Действительно, с одной стороны, очевидно, что с момента возникновения необходимости в организации элементарного производства в целях удовлетворения жизненных потребностей человека появились и первые мысли, идеи о рациональном управлении производством. С другой стороны, также очевидно, что история управленческой мысли еще слишком молода как наука. Только в последние десятилетия стали появляться специальные монографии в этой области и уж совсем недавно – статьи, авторы которых на большом историческом материале пытаются определить некоторые закономерности, цикличность возникновения и исчезновения управленческих идей. Основным же источником и массивом базы данных истории общественной научной мысли до этого являлась история политических, правовых, социологических, экономических, этических учений. В этом ряду достойное место должна занять и история управленческой мысли.

Маршев В. И., История управленческой мысли, 2005

Современное понимание мира политического давно отошло от преимущественного направления аналитических интенций исключительно в сферу институциональных вопросов государства и власти. Сегодня в пространстве этого мира рассматривается весьма широкий комплекс процессов и явлений, и один из наиболее существенных векторов политологического знания все активнее смещается в сторону историко-философского и социокультурного понимания политики: «в центре внимания сегодня оказываются политическое сознание, ментальные феномены, символотворчество, представления, ценности, образная сфера и даже миры фантазий человека политического»[1]. При этом, делая ставку на интерпретирующий подход, получая новые знания путем выявления смыслов, современная наука исходит из того, что власть и политика в целом в обязательном порядке связаны с разнообразными коммуникационными процессами, происходящими в обществе, – скажем, французский исследователь Р. Тиксье-Гишар считает, что вообще все, что имеет отношение к коммуникации, одновременно подразумевает ту или иную форму власти: «Политика – фундаментальная сфера приложения коммуникации»[2]. Можно сказать, что коммуникация в наши дни стала фактором, определяющим новый формат политических отношений, «системообразующим элементом политики и приобрела в ней новый онтологический статус, утратив былой вспомогательно-технический характер»[3].

Шомова С. А., От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации, 2016

В этой связи встречающееся в публикациях стремление их авторов к отождествлению теоретического знания о социально-политической действительности с выраженным в концептуальной форме содержанием определенной идеологии есть явное отступление от самой сути рассматриваемого феномена. Требование опираться при конструировании идеологической доктрины исключительно на научно обоснованные положения, безусловно, следует расценивать как благое, но оно вряд ли может быть реализовано когда-либо в полной мере. Согласно К. Марксу, только в бесклассовом обществе место идеологии будет полностью замещено позитивной наукой. Но и тогда познание существующей социальной действительности будет неполным и, следовательно, управление бесклассовым обществом также не будет абсолютно научным. Кроме того, формулирование общественных целей и обоснование необходимых действий людей по их достижению всегда будет уделом не одних только ученых. «Эмпирическая наука, – отмечал М. Вебер, – никого не может научить тому, что он должен делать, она указывает только на то, что он может, а при известных обстоятельствах на то, что он хочет совершить» [27]. Стало быть, формулирование целей деятельности людей и обоснование путей их реализации остается и еще долго будет оставаться уделом политиков, идеологов, групп людей и их объединений, а не только ученых. Идеология как специфический ориентир, таким образом, не менее нужна людям, чем наука, поскольку им приходится формулировать и принимать решения в постоянно меняющихся условиях по самым разнообразным вопросам своей социальной жизни.

Мельник В. А., Основы идеологии белорусского государства, 2013

Зачастую в силу теоретичности изложения проблемы или, напротив, содержания в тексте чрезмерно субъективного отношения к объекту, если это мешает пониманию смысла, заказчик может отклонять или игнорировать экспертное заключение. Не исключено, что это приводит к управленческим ошибкам в системе управления, которые имеют серьезные социальные последствия. Современное состояние мира таково, полагает В. С. Степин, что научно-исследовательская деятельность допускает включение аксиологических факторов в число объясняющих положений, связей внутринаучных ценностей с ценностями общесоциального характера. Это аксиология нравственных оснований, на которых базируется научная деятельность. Так, «в науке в качестве идеала провозглашается принцип, что перед лицом истины все исследователи равны, что никакие прошлые заслуги не принимаются во внимание, если речь идет о научных доказательствах»[10]. Конечно, «ученый может ошибаться, но не имеет права подтасовывать результаты»[11], в силу чего любой продукт научной деятельности – исследовательский проект, экспертное заключение, статья или концепция – могут быть подвергнуты этической экспертизе. Современный ученый генерирует «новый тип интеграции истины и нравственности, целе-рационального и ценностно-рационального действия»[12].

Коллектив авторов, Культурологическая экспертиза: теоретические модели и практический опыт, 2011

Таким образом, в работе показано, что элементы обеих «парадигм» обыденного мышления о социальном могут быть обнаружены в современных социологических работах. При этом к рассмотренным в статье обыденным теориям гораздо ближе научные работы об организациях, чем общие размышления о природе и функциях общества. Такой предварительный вывод позволяет обозначить дальнейшие направления работы над темой. С одной стороны, необходимо понять, что дают для понимания обыденных теорий научные представления (об обществе, организациях и пр.). С другой стороны, возможно и обратное влияние обыденных теорий на научные, а также на социологический анализ различных социальных феноменов.

Коллектив авторов, Обыденное и научное знание об обществе: взаимовлияния и реконфигурации, 2015

Уже к началу 1970-х гг. стало очевидно, что концепция КСО, преимущественно развивающаяся в рамках нормативного подхода, позволяет ответить на исследовательские вопросы, что именно следует понимать под КСО и каковы ее источники, но не раскрывает, каково конкретное содержание этой ответственности, и не дает рецептов, как именно корпорация должна ее реализовывать. Соответственно, фокус дискуссия о КСО сместился от вопросов философского характера к более традиционной управленческой проблематике. В концептуальном плане новое направление формировалось вокруг категории корпоративной социальной восприимчивости (corporate social responsiveness), под которой, как правило, подразумевается способность корпорации воспринимать общественное воздействие. Особо важную роль в развитии данной концепции и определении ее места в эволюции концепции КСО сыграли работы Р. Акермана и Р. Бауера, С. Сети и Д. Вотава, А. Керолла и В. Фредерика.[33]

Благов Ю. Е., Корпоративная социальная ответственность. Эволюция концепции, 2015

То обстоятельство, что эти два различных способа стереотипизации опыта находят интегрированное выражение в едином понятии «культурная традиция», позволяет по-новому поставить вопрос о роли и значении традиции как коллективных стереотипов деятельности в ходе всего исторического развития, в частности в современную эпоху. По мнению автора, точка зрения Э. С. Маркаряна позволяет обосновать тезис о том, что и на современном этапе развития традиция, в несколько видоизменённых формах, продолжает оставаться важнейшим регулятором социальной жизни во всех ее областях[11]. И в западной обществоведческой литературе также стала наблюдаться тенденция отхода от обычного противопоставления традиционного и рационального. Подобная оппозиция, как известно, была присуща также и взглядам М. Вебера, труды которого долгое время определяли направление научной мысли по интересующей нас проблеме.

Культурология и глобальные вызовы современности, 2010

Актуальность темы, широта и глубина освещенных проблем, степень новизны структуры и содержания работы, уровень отражения отечественного правового учения, аргументированность предлагаемых дефиниций, четкость и доступность изложения сложного материала позволяют заключить, что автор выпустила первую масштабную монографию по данной теме и предложила новаторские подходы к исследованию этой относительно новой сферы правового регулирования, которые могут быть использованы отечественной наукой и практикой. Работа может стать основой для новых исследований в данной сфере и уже сейчас существенно обогащает современную доктрину системы права, способствует выработке концепции развития российского права и законодательства.

Хабриева Т. Я., Миграционное право России. Теория и практика, 2008

Не стоят в стороне от этих процессов и гуманитарные науки. Правда, ученым-гуманитариям, особенно юристам, бывает сложнее, чем естествоиспытателям, представителям точных наук, уловить закономерности в изучаемой ими сфере общественных отношений. Понятия здесь гораздо подвижнее, и изменчивость их определяется зачастую не закономерностями развития самого исследуемого явления, а субъективными факторами, политическими предпочтениями, административными ресурсами, а в конечном счете близостью к власти определенной группы ученых и их умением обосновать правильность предлагаемого властными субъектами решения. Нечто подобное произошло, когда в качестве определяющего основания уголовно-процессуальной деятельности в российском законе была закреплена состязательность. Некоторый период растерянности сторонников иного понимания природы российского уголовного процесса был в полной мере использован особой породой ученых, воспитанных в советское время и воспитавших себе подобных, которые привыкли одобрять все решения партии и правительства, видя свою задачу в обосновании их правильности. Не исключаем, что некоторые из них действовали искренне, считая, что из тоталитарного прошлого не вырваться без состязательного уголовного процесса. Большинство же, используя конъюнктурную ситуацию, выдали на-гора массу статей, диссертаций и монографий, где прославлялась состязательность в российском уголовном процессе, чем наконец-то и вывели из ступора сторонников публичного начала российского уголовного процесса.

Барабаш А. С., Метод российского уголовного процесса, 2013

В нашей стране в 2009 г. под редакцией А. Л. Журавлева, Т. Д. Марцинковской и А. В. Юревича вышла книга под знаменательным названием «Прогресс психологии: критерии и признаки». Текст введения к книге открывается словами ее составителей и редакторов о том, что вопрос о прогрессе психологической науки – один из наиболее болезненных. Они пишут, что в начале XXI в. психологическое знание выглядит столь же «мягким», рыхлым и ненадежным, как и в конце XIX в., что создает очень дискомфортное для психологов чувство отсутствия прогресса их науки. Представленные в книге статьи ряда ведущих отечественных психологов, взятые вместе, подтверждают общее неутешительное впечатление об отсутствии в психологии какого-либо более или менее твердого, более или менее общепринятого теоретического фундамента, необходимого для построения целостного здания науки, для упорядочения и обобщения накапливаемых в ней знаний.

Чуприкова Н. И., Психика и психические процессы. Система понятий общей психологии, 2015

Книга включает пять разделов, материал которых сгруппирован по проблемному принципу: право и справедливость в обществах переходного типа (I); либеральная парадигма в политической философии нового и новейшего времени (II); демократия и авторитаризм: логика переходных процессов (III); динамика российского политического процесса в истории и современности (IV); актуальные проблемы постсоветского конституционного развития (V). В своей совокупности представленные труды (опубликованные в период с конца 1980-х гг. вплоть до современности – 2014 г.) отражают общие тенденции развития российского обществознания и политической науки постсоветского периода – обращение к проблематике демократических преобразований в период Перестройки; поиск их философского и социологического объяснения; восстановление традиций западноевропейской и русской классической политической и правовой мысли; объяснение конституционной революции 1993 г. в сравнительной перспективе; формирование нового политического режима и динамика постсоветских споров о праве; решение проблемы конституционных реформ на современном этапе. Данная группировка по разделам имеет условный характер, поскольку все темы являются сквозными для статей книги и актуальными при разработке современной стратегии преобразований. При отборе публикуемых трудов нами учитывалось три обстоятельства: их теоретический вклад, влияние на политическую мысль рассматриваемого периода, общественный резонанс в России и за границей. Статьи публикуются по аутентичным текстам первых изданий с небольшой корректировкой и актуализирующей правкой автора. Мы сочли также целесообразным включение в книгу послесловия – статьи о формировании и развитии взглядов и идей А.Н. Медушевского, составленной коллегами ученого.

Медушевский А. Н., Политические сочинения, 2015

Материалом для исследования стали различные тексты мировой литературы. Безусловно, невозможно охватить в одной работе все произведения с танатологическими мотивами, да это и не нужно, поскольку речь идет о повторяющихся элементах, объединяющихся в типологические группы. Поэтому закономерно, если кто-то не найдет в нашем сочинении упоминание какого-либо текста, на его взгляд служащий более оптимальной иллюстрацией к какому-либо теоретическому положению. У нас были свои критерии при выборе произведений для анализа и для примеров. Во-первых, это явно выраженный интерес писателя к танатологической проблематике хотя бы в данном тексте. Во-вторых, компетенция, эрудиция и кругозор автора работы, связанные прежде всего с русской литературой «серебряного века». По данной причине в исследовании не так много разборов произведений из других периодов и из других национальных литератур, как хотелось бы, а зарубежные тексты даются в переводах профессионалов. В-третьих, само понятие мотива в заглавии: оно оправдывает обращение преимущественно к диететическим нарративам прозаического типа. Тем не менее, на наш взгляд, удалось разнообразить и расширить источниковую базу работы настолько, чтобы в итоге говорить о ее репрезентативности (всего в список источников вошло 129 наименований).

Красильников Р. Л., Танатологические мотивы в художественной литературе. Введение в литературоведческую танатологию., 2015

Деятельностный подход к пониманию социальных процессов, положенный в основу нашего исследования, пережил в отечественной науке три этапа. В 60–80 годы двадцатого столетия он выступал «одним из наиболее значимых проявлений прогрессивных тенденций в советской философской мысли того периода, направленных на преодоление косности и догматизма официозного марксизма»[48]. В тот период разработке деятельностного подхода были посвящены работы многих философов и психологов[49]. В последнее десятилетие под воздействием новых идеологических парадигм теория деятельности утратила былую популярность. Деятельностный подход стали обвинять, во-первых, в его связи с идеями марксизма; во-вторых, с тем, что с его позиций, по мнению критиков данного подхода, могут быть объяснены не все явления социальной действительности (например, общение); в-третьих, предполагается, что деятельностный подход был возможен лишь в прежних условиях, когда отечественные исследователи имели очень ограниченное представление о современных зарубежных философских концепциях[50]. В настоящий момент, когда увлечение идеологическими мотивами в науке об обществе обнаружило свою малосостоятельность, внимание к теории деятельности как объяснительному принципу снова возрастает, однако основывается не на идеологии – будь то советская (марксистско-ленинская), или постсоветская (анти-марксистско-ленинская) идеология. В. А. Лекторский доказывает несостоятельность всех трёх обвинений в адрес теории деятельности и считает, что «деятельностный подход в современных условиях не только имеет смысл, но и обладает интересными перспективами»[51].

Науменко Т. В., Философия массовой коммуникации, 2013

Деятельностный подход к пониманию социальных процессов, положенный в основу нашего исследования, пережил в отечественной науке три этапа. В 60–80 годы двадцатого столетия он выступал «одним из наиболее значимых проявлений прогрессивных тенденций в советской философской мысли того периода, направленных на преодоление косности и догматизма официозного марксизма»[48]. В тот период разработке деятельностного подхода были посвящены работы многих философов и психологов[49]. В последнее десятилетие под воздействием новых идеологических парадигм теория деятельности утратила былую популярность. Деятельностный подход стали обвинять, во-первых, в его связи с идеями марксизма; во-вторых, с тем, что с его позиций, по мнению критиков данного подхода, могут быть объяснены не все явления социальной действительности (например, общение); в-третьих, предполагается, что деятельностный подход был возможен лишь в прежних условиях, когда отечественные исследователи имели очень ограниченное представление о современных зарубежных философских концепциях[50]. В настоящий момент, когда увлечение идеологическими мотивами в науке об обществе обнаружило свою малосостоятельность, внимание к теории деятельности как объяснительному принципу снова возрастает, однако основывается не на идеологии – будь то советская (марксистско-ленинская), или постсоветская (анти-марксистско-ленинская) идеология. В.А. Лекторский доказывает несостоятельность всех трёх обвинений в адрес теории деятельности и считает, что «деятельностный подход в современных условиях не только имеет смысл, но и обладает интересными перспективами»[51].

Науменко Т. В., Массовая коммуникация как глобальный процесс, 2015

Если Ф.Е. Василюк показал, как рождается особый класс теорий, обслуживающих и объясняющих психологическую практику (теория поэтапного формирования умственных действий П.Я. Гальперина, психоанализ З. Фрейда), то А.В. Юревич предложил отказаться от использования традиционных теоретико-методологических подходов при анализе новых явлений в массовой популярной психологии. Ее, по мысли этого исследователя, целесообразно анализировать особым образом. Поскольку эта практика существует и не перестает быть остро востребованной, то будет справедливо, считает А.В. Юревич, осмысливать ее по ее собственным законам, для чего полезно выделить ее в пространство самостоятельной парадигмы, точнее, социодигмы [47]. В этой работе автор анализирует крайние формы психологической практики, взятые им в качестве предмета исследования, исходя из сущности самой этой практики, не пытаясь примеривать к ней эталоны академической психологии, о чем он прямо заявляет в начале своей статьи.

Марасанов Г. И., Психология в организационном консультировании, 2009

Список оппозиций может быть продолжен, так как дискуссии по этим вопросам не прекращаются до сих пор. Тем не менее, по словам В. Борзенкова (64), именно естествознание ХХ в. сделало решительный шаг в направлении преодоления раскола. Более того, сами естественные науки по мере вовлечения в орбиту своих интересов все более сложных и системно организованных объектов стали использовать в качестве объяснительных схем такие понятия («история», «историчность», «цель», «ценность»), которые ранее считались исключительной прерогативой гуманитарных наук. Сказанное означает, что «природа» в естествознании ХХ в. вдруг обнаружила черты, близкие к человеку. Это очень важно, поскольку научная картина мира, которая складывается на наших глазах, включает в себя и природу, и человека, и культуру как органически взаимосвязанные части единого в своей основе целостного Универсума. Основные блоки, из которых выстраивается эта картина, представляют собой вехи в развитии естествознания ХХ века.

Харченко Л. Н., Современное биологическое образование: теоретический и технологический аспекты, 2014

В 2011 г. в «Психологическом журнале» была опубликована статья А. Л. Журавлева и Д. В. Ушакова «Фундаментальная психология и практика: проблемы и тенденции взаимодействия», в которой, в частности, отмечается, что «проблема практической релевантности фундаментальных исследований на протяжение десятилетий волнует психологов, стремящихся ощутить пользу от своих исследований в обозримое время, а не в неопределенном „светлом будущем“» (Журавлев, Ушаков, 2011, с. 5). Авторы ставят, в частности, такую важную проблему, как выявление характера связей между фундаментальной психологией и практикой, который эволюционирует и оказывается индикатором общего состояния психологического знания. Эта статья вызвала дискуссию, в которой приняли участие А. Б. Орлов (Орлов, 2012), В. М. Розин (Розин, 2012), А. Л. Журавлев и Д. В. Ушаков (Журавлев, Ушаков, 2012а). В статье А. В. Юревича рассматривается современный уровень взаимодействия исследовательской и практической психологии. Автор подчеркивает, что «схизис» между этими психологиями продолжает обсуждаться. А. В. Юревич показывает, что их расхождения сохраняются несмотря на наблюдающиеся когнитивные и социальные тенденции к сближению. Вместе с тем, по его мнению, существующие представления о «схизисе» во многом порождены неадекватными ожиданиями в отношении академической психологии, а также недооценкой различия социальных функций фундаментальной и прикладной науки (Юревич, 2012).

Коллектив авторов, Взаимоотношения исследовательской и практической психологии, 2015

Книга, предлагаемая вниманию читателей, состоит из четырех разделов, с разных сторон характеризующих особенности психической регуляции деятельности человека. В нее включены индивидуальные и совместные работы (в полном объеме или отдельные главы) Б. Ф. Ломова, которые давно стали библиографической редкостью. Они отличаются по содержанию и манере изложения материала, но, взятые в совокупности, дают достаточно полное представление о способе мышления и разделяемых ученым методологических идеях: комплексности исследований и системном подходе к анализу психических явлений; единстве теории, эксперимента и практики в психологии; соотношении категорий отражения и деятельности; общепсихологическом статусе общения. Представленность работ в порядке их создания позволяет отследить динамику взглядов Б. Ф. Ломова на различных этапах его творческого пути.

Ломов Б. Ф., Психическая регуляция деятельности. Избранные труды, 2006

Имагология развивается в рамках так называемого cultural turn в современной западной гуманитаристике, следствием которого стало то, что литературоведение утрачивает свою специфику, рассматривается как придаток культурологии, одна из наук о культуре, общая задача которых – понять, как конструируются в общественном сознании те или иные понятия, идеи, концепты, культурная и национальная идентичность. В этом контексте литература рассматривается как один из инструментов социального конструирования[25]. «Литература (так же как и другие художественно-нарративные медиа, такие как кино) является привилегированным средством распространения стереотипов…»[26]. Некритичным оказывается не только использование понятия «имагология» в современном отечественном литературоведении. Некритично само отношение к имагологии. Так, О. Ю. Поляков и О. А. Полякова, авторы наиболее обстоятельного на сегодняшний день аналитического обзора по имагологии, дают такую ее оценку: «В настоящее время перспективность новой научной дисциплины не вызывает сомнений»[27]. Однако первый долг ученого – сомневаться. Усомнились и мы. И прежде всего в научности имагологической методологии.

Коллектив авторов, Россия в литературе Запада, 2017

Междисциплинарность являет собой имплицитную познавательную модель, где та или иная дисциплина использует достижения, методы, стратегии других наук для решения собственных задач и на своей территории. Мультидисциплинарность – познавательная модель проблемно ориентированных исследований, которая для решения общей задачи привлекает экспертов и специалистов из разных наук в режиме «круглого стола». Мультидисциплинарность стала осмысливаться как научный тренд в конце ХХ в. С позиции субъекта познания данный феномен раскрывался через созвездие дисциплин, где исследователем решалась задача поиска ракурса, позволяющего создать необходимое целое. Иными словами, конструктивистские инициативы и творческие усилия здесь возлагались на самого субъекта. Если в контексте дисциплинарной матрицы развития науки среднестатистическому ученому достаточно следовать принятым правилам и процедурам, то мультидисциплинарность требует от него усилий личного творчества, интеллектуального поиска обзорной позиции наблюдателя, где хаос эмпирических данных складывается в осмысленную картину либо в теоретический гештальт. В идеале ученый вынужден сам изобрести принцип объединения разнородного материала (как правило, это ситуативный принцип, т. е. действующий применительно к условиям локальной ситуации).

Коллектив авторов, Принцип развития в современной психологии, 2016

Следовательно, если подходить к проблеме таким образом, то в центре внимания исторической науки окажется человеческая деятельность как проявление способов человеческого мышления, действия и поведения. Таким образом, она окажется в пространстве когнитивных наук. Когнитивные науки – относительно новое понятие, которое возникло в новейшее время, когда исследование человеческого мышления стало возможным с помощью компьютерных технологий. На какое-то время появилась надежда на то, что можно понять тайны человеческого мышления, сопоставляя человеческое мышление и поведение с компьютерными моделями. В дальнейшем стали очевидны факторы, ограничивающие такое сопоставление. Тем не менее интерес к проблематике мышления и познания значительно вырос и в ряде наук о человеке обозначились соответствующие ориентиры. Со времени возникновения понятия когнитивистики конкретные науки не могут оставаться и не остаются неизменными. Они иначе воспринимают проблему соотношения своих возможностей с общим пространством когнитивистики и, соответственно, переосмысливают те области своего конкретного изучения, которые уже накопили известный опыт в данном направлении. Примером первого применения новых методов служит когнитивная психология. Стали очевидными узость эмпирического наблюдения и обращение (в самом общем виде, но здесь важна тенденция) к идее использования тех эмпирических объектов, которыми располагает историческая наука. Примером ситуации внутринаучного переосмысления познавательных возможностей служит ситуация с областью, непосредственно обращенной к изучению источников исторической информации, к источниковедению в его современном понимании.

Медушевская О. М., Теория и методология когнитивной истории, 2015

В настоящее время в условиях неопределенности и потенциальных рисков, вызовов и опасностей, бифуркации и турбулентности, резкого повышения социальной и политической активности народных масс интерес к лидерству во многих странах резко возрос. Стали появляться новые модели и концепции, резко увеличилось количество эмпирических исследований. Многие современные теории лидерства достаточно часто противоречат друг другу и не дают исчерпывающих ответов на многие поставленные вопросы. Появились подходы, понимающие лидерство как переплетение различных сфер современного знания, создаются глобальные международные проекты, рассматривающие лидерство в многообразии социокультурных взаимодействий мирового сообщества. В результате многие концепты, используемые для понимания и анализа лидерства, противоречивы, модели несовершенны, а содержание лидерства достаточно часто авторитетные авторы путают с его природой. Имеются случаи полной несопоставимости теорий между собой и несоответствия существующей практике. Особую сложность пониманию лидерства добавляет тот факт, что термин «лидерство» является производным от английского слова «leadership», используемого большинством зарубежных исследователей для обозначения и лидерства, и руководства. Поэтому о каком феномене (лидерстве или руководстве) идет речь в каждом конкретном зарубежном исследовании, читатель издания может судить на основании либо анализа содержания опубликованной работы, либо, что случается гораздо реже, предварительного уточнения автором публикации типа рассматриваемого им лидерства. Например, в случае формального, официального, назначенного лидерства речь идет о руководстве, а в случае возникающего стихийно, неофициально, неформально, заранее никем и ничем не предписанного – о лидерстве в принятом на постсоветском пространстве понимании. Эти подходы очень важно уточнить в исследованиях по социологии лидерства.

Котляров И. В., Социология лидерства. Теоретические, методологические и аксиологические аспекты, 2013

По массиву эмпирических фактов, каскаду разнообразных экспериментов, очереди спешащих сменить друг друга теорий психология личности в конце XX в. потеснила другие отрасли психологической науки. Темп развития психологии личности станет более ощутимым, если привести следующие факты, затрагивающие только одну из проблем психологии личности – проблему «Я». Если в 1969 г. этой проблеме было посвящено около четырехсот публикаций, то в 1980 г. их количество перешло за тысячу. Одно за другим за рубежом выходят многотомные издания по психологии личности, особенно учебники, посвященные изложению многочисленных теорий личности. Однако попытка изложить набор фактов, методов и теорий бессмысленна вовсе не только потому, что их объем непомерно велик. Дело заключается в другом. Логика преподавания любой науки, в том числе и психологии, во времена информационного перенасыщения не должна основываться на бесконечном расширении объема изучаемого материала.

Асмолов А. Г., Психология личности. Культурно-историческое понимание развития человека, 2007

Философия неопозитивизма подверглась обстоятельной критике со стороны не только философов-марксистов, но и многих буржуазных философов. Постоянная критика неопозитивизма шла даже, так сказать, изнутри. Потребовалось, однако, значительное время, чтобы с неопозитивизмом окончательно порвала западная философия науки, далеко не сразу осознавшая несовместимость неопозитивистских разработок с реальным процессом научного познания. Произошла удивительная на первый взгляд вещь. Оказалось необходимым достижение условий особенно значительного воздействия науки на общественное развитие, чтобы в достаточной мере оценить детерминированность, в свою очередь, науки, целым комплексом социокультурных (социальных и общекультурных) факторов, накладывающих активный отпечаток на конкретную реализацию внутренней логики науки. Стало осознано, что единственный путь для разработки адекватной философии науки – это обращение к реальному ходу ее развития, с особым вниманием при этом к истории науки, которая расценивается уже не просто как «архив фактов», а как материал для философского анализа и обобщений. Историческое направление постпозитивистской философии науки (Т. Кун, С. Тулмин, М. Финокьяро) с самого начала подчеркивало, что именно философию науки следует выводить из истории науки, а не наоборот. Перефразируя известные слова Ф. Энгельса, можно сказать, что лишь в этом случае возможно избежать опасности «рассматривать историю как реализацию своих любимых идей». Характерно при этом, что история науки начинает рассматриваться уже не просто как история ее открытий, событий и т. д., а в значительной степени и как «история ее метафизических каркасов» (Дж. Агасси).

Торосян В. Г., Эволюция стиля мышления в исследованиях Вселенной. От древнейших времен до конца ХХ века, -1

Вполне оправдан вопрос о том, в какой мере революционный (советский) конституционализм отражал социальную действительность и может стать отправной точкой в ее изучении. Когнитивный метод акцентирует соотношение информационной картины мира, правовых норм, создаваемых ими коммуникаций (информационный обмен) и форм социальной мобилизации, административных институтов и практик (как формальных, так и неформальных). В той мере, в которой конституции фиксируют эту реальность, отражают ее изменения или, напротив, целенаправленно уклоняются от выполнения данной задачи – они выступают достоверным источником информации о социальной реальности. Номинальность права (в юридическом смысле) при этом не имеет принципиального значения. Напротив, провоцирует вызов исследователю – стремление понять, почему политическая система избегала правового оформления действительных социальных отношений и механизма власти, каким образом при внешне монолитной системе номинального права оказывались возможны различные институциональные схемы, каковы были когнитивные параметры адаптации общества к ним в рамках принятых системой формальных и неформальных практик социально-правового регулирования.

Медушевский А. Н., Политическая история русской революции: нормы, институты, формы социальной мобилизации в ХХ веке, 2017

Исследуя такую категорию, как интерес социальной целостности, нельзя не обратить внимание и на имеющиеся различия в природе индивидуальных и групповых интересов. Надо сказать, что эта проблема никогда не пользовалась особой популярностью у экономистов. Если она и присутствует в экономическом анализе, то лишь в небольшом числе работ и скорее «по касательной»[24]. Главным же сюжетом после фундаментальной работы К. Эрроу, посвященной Теории общественного выбора [Arrow, 1951], стало конструирование общих решений (формирование общественных преференций), имеющих, по определению, те же свойства, что и предпочтения индивидуумов. Причем сама эта теория с ее опорой на методологический индивидуализм не смогла расширить границы экономического анализа. Исходя из того, что общественный интерес есть лишь агрегат (комбинация) интересов индивидуумов, она, фактически, постулирует их одинаковую позитивистскую природу, оставляя за пределами анализа интересы социальной целостности, имеющие нормативное содержание.

Сборник статей, Социальный либерализм, 2016

В очерке большое внимание уделяется обсуждению задачи, которая стоит перед Россией, дать достойный «идейный» ответ Западу. Одно из возможных её решений видится в книге на пути формирования нового метагеографического образа – Севера Евразии, или Северной Евразии. Он может стать фундаментом обретения Россией собственной пространственно-мифологической миссии, новой аутентичности, гарантией от поглощения ее более крупными и мощными цивилизациями или политическими образованиями. Подробно показано, что в России сохранился потенциал апелляции к высшим ценностям и, прежде всего, к общему благу как самоценности, как к системообразующему принципу существования государства и цивилизации. Поэтому сегодня возможен и необходим возврат категории «общего блага» в научный дискурс и методологию, в дискуссионное поле общества, в политическую риторику.

Соколова Р. И., Современные проблемы Российского государства. Философские очерки, 2015

Принятие идеи единства человечества ведет нас к решению следующей крупной проблемы философии истории – осмыслению процесса взаимодействия отдельных стран и народов. Подобное взаимодействие всегда имеет верхний пласт, обусловленный уникальными особенностями народов, ситуации и эпохи. Но за внешним пластом конкретных процессов скрывается более глубокий слой закономерностей межкультурного обмена, становящийся предметом философского рассмотрения. Именно философия истории способна установить источники, природу и функции таких форм взаимодействия, как война, торговля, культурный обмен. Только в рамках философско-исторического знания может быть четко поставлена и решена проблема выявления наиболее общих закономерностей трансмиссии культурных ценностей от обществ-доноров к обществам-реципиентам. Актуальность этой темы многократно возросла в последние десятилетия, когда под видом глобализации зачастую стала осуществляться вестернизация стран не-Запада. Для восточнославянских народов указанная проблема приобретает особую остроту в связи с поиском цивилизационных ориентиров развития и активно обсуждается в рамках дискуссии славянофилов и западников вот уже два столетия.

Кирвель Ч. С., Социальная философия, 2013

Основные положения этих разработок с успехом применяются и в теории гражданского процессуального права и в гражданском судопроизводстве России. Несмотря на это, собственно специальные знания сведущих лиц с точки зрения основополагающих понятий, их места и роли в гражданском процессе, соотношения с иными социально-правовыми явлениями, присущими отраслевой науке, остаются в значительной степени «terra incognita» процессуального права. Кажущаяся очевидность некоторых из возможных ответов на поставленные теорией и практикой вопросы может сыграть с исследователем злую шутку, толкая его на путь наименьшего сопротивления, заключающийся либо в легковесном комментировании отдельных статей процессуальных кодексов России (ГПК, АПК, УПК) и Закона «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации», либо в механическом описании отдельных действий, совершаемых экспертом. Ни в том, ни в другом случае исследователь, как правило, не в состоянии понять подлинный смысл института сведущих лиц в гражданском процессе, а также имеющихся тенденций его развития.

Мохов А. А., Теория и практика использования медицинских знаний в гражданском судопроизводстве России, 2003

Вторая интеллектуальная парадигма, с позиции которой прозвучало несколько критических замечаний (и которая, тем не менее, несколько ближе к данной книге, чем парадигма «новой антропологии»), относится к «антитоталитарной» модели советской истории4. У истоков этой парадигмы лежали дебаты 1960—1980-х годов между западными политологами и историками, изучавшими социалистические страны. В более ранний период многие из этих исследователей занимались анализом государства, фокусируясь на изучении технологий государственного насилия и особых субъектов – политических элит, опиравшихся на это насилие. Позже историки, под влиянием социологического, а затем и культурологического «поворотов» в истории начали изучать более сложные технологии власти, не сводящиеся к насилию, а также более сложные объекты приложения власти, включающие обычных людей. Эти исследования сближали историков с антропологами – в работах и тех и других критиковалась более ранняя, упрощенная модель советской политической системы, согласно которой она сводилась к узкому понятию тоталитаризма. В результате этой критики категория «политического» (политического высказывания, политического действия, политического сознания) в советском контексте тоже претерпела изменения. Политические явления перестали рассматриваться как нечто исключительное, существующее лишь в виде особых проявлений или в особых местах (например, в партийном аппарате или в кругу диссидентов), а приобрели черты обыденности; политическое стали находить в контексте обычного существования обычных граждан5.

Юрчак Алексей, Это было навсегда, пока не кончилось. Последнее советское поколение, -1

Важнейшая философско-методологическая проблема категории деятельности ставится в заглавной статье сборника В. Д. Шадрикова. В статье утверждается, что понятие деятельности может стать той исходной абстракцией, которая позволит создать теорию образования в целом и профобразования в частности. Ведущий методологический принцип здесь – человек как субъект деятельности, основными компонентами которой являются цель, потребности и результаты. Изложенная теоретическая концепция деятельности и места способностей в ее реализации позволяет наметить принципиальные пути к разработке новой дидактики, обеспечивающей высокое качество образования.

Сборник статей, Перспективные направления психологической науки. Сборник научных статей. Выпуск 2, 2012

Во Введении и Заключении рассматриваются самые общие вопросы, без которых, однако, невозможно, с одной стороны, понять актуальность, степень разработанности и новизну изучаемой проблемы, настроиться на последовательное восприятие разной по своей обобщенности информации, с другой стороны, вместе с автором завершить обсуждение поставленных в монографии вопросов, понимая, что полученный в работе дополнительный материал может в последующем стать основой для формулировки новых гипотез.

Харламенкова Н. Е., Самоутверждение подростка, 2007

Однако несостоятельность объяснения политических процессов в рамках поведенческого подхода вновь порождает интерес к исследованию институтов. Неоинституционализм оформляется как самостоятельное направление в 1980-х гг. Программной для становления этой методологии в политической науке считается статья Дж. Марча и Й. Ольсена «Новый институционализм: организационный формы в политической жизни» 1984 г., хотя пионером неоинституционализма обычно называют Дж. Роулза. Политические институты анализируются с точки зрения взаимосвязи формальных норм и неформальных «правил игры», образующих в итоге сложные организационные отношения, формы взаимодействий и саму кооперативную деятельность людей, поддерживающих стабильность и воспроизводящих порядок в обществе. Формирование новых методологий в политических исследованиях не происходит одномоментно, методологические подходы могут сосуществовать как конкурирующие, или исследователи пытаются использовать мультипарадигмальные подходы, сочетая различные методологии (в политической науке эти тенденции усиливаются как раз на стыке появления новых методологий, как это было на рубеже 1980–1990-х гг.).

Коллектив авторов, Теория и история политических институтов, 2014

О проблемах, вызванных этнокультурной мозаичностью современного мира, говорится и в статье А. В. Сухарева «Этнофункциональный аспект культурно-психологических механизмов развития личности». Авторская этнофункциональная методология была положена в основу разработки задач и методов полевого исследования, проведенного автором на Сахалине, лишь часть результатов которого представлена в данной статье. Показана связь этнокультурной специфики развития ментальности личности с формированием нравственных убеждений.

Коллектив авторов, Психологические исследования личности. История, современное состояние, перспективы, 2015

Феномен доверия «вошел» в предметное поле многих социогуманитарных наук фактически молниеносно: в середине 1990-х годов появились первые крупные публикации отечественных авторов, скорее теоретического и гипотетического характера, а в конце того же десятилетия уже оформилось научное направление исследований, причем в экономической науке и политологии, социологии и психологии практически одновременно. Причиной тому, по нашему мнению, явился ярко выраженный общественно-психологический феномен, получивший наименование «дефицит доверия» и сформировавшийся в российском обществе к середине 90-х годов ХХ в. Он стал одним из негативных следствий тех радикальных экономических и политических преобразований, которые имели место в России в начале 1990-х годов. Дефицит доверия остро чувствовался во многих слоях общества того исторического периода и в большинстве сфер жизнедеятельности людей, особенно в экономике, политике и социальной сфере. Таким образом, подлинным источником формирования научного интереса к проблемам доверия, по нашему мнению, были именно практические потребности, благодаря которым и возникла общественная атмосфера высокой востребованности знаний о доверии, позволяющих не только его описывать, но и объяснять, прогнозировать и, по возможности, воздействовать на него, управлять им.

Купрейченко А. Б., Психология доверия и недоверия, 2008

Исходя из вышеизложенного, в контексте проблемы правопонимания особо следует выделить вопрос об отправных началах исследования. И здесь важно сделать акцент на таких аспектах, как понятие самого феномена правопонимания, построение типологии научного правопонимания и, наконец, использование общепринятых (насколько это вообще возможно) в отечественной философии категорий, которые, по нашему мнению, могли бы стать отправными, универсальными началами в разных исследованиях феномена «право».

Оль П. А., Правопонимание: от плюрализма к двуединству, 2005

Предметная область исследований труда и жизнеобеспечения благодаря этому преобразилась кардинально. Взамен прежних понятий появились принципиально новые. Взамен трудовых отношений предметом исследования стали социально-трудовые отношения, взамен проблем уровня жизни – проблемы социальной политики. Тут следует подчеркнуть существеннейшую тонкость: речь не о дополнении рассмотрения труда или жизнеобеспечения социальными аспектами (например, аспектами социальных последствий), а о рассмотрении труда и жизнеобеспечения не иначе, как в ракурсе субъектных действий. На первый план вышли такие свойства труда и жизнеобеспечения, как взаимоотношения социальных сил в этих процессах (по поводу этих процессов. Отсюда совершенно иное содержательное наполнение категории «социально-трудовые отношения» (в сравнении с традиционной категорией «трудовые отношения»). Отсюда же появление совершенно новой научной категории «социальная политика», практически имеющей мало общего с традиционной трактовкой социальной политики как мероприятий государства в области повышения благосостояния (в тоталитарной терминологии – как «заботы партии и правительства о благе народа»).

Ракитский Б. В., Наука о социальной политике: методология, теория, проблемы российской практики. Том I. Энциклопедические статьи по проблемам социальной политики, 2017