Реалия

Реа́лии — лексемы, обозначающие предметы или явления материальной культуры, этнонациональные особенности, обычаи, обряды, а также исторические факты или процессы и обычно не имеющие лексических эквивалентов в других языках.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Мы же можем зафиксировать, что масштаб происходящих разнонаправленных социальных процессов ведет к значительным культурным трансформациям, одним из знаковых выражений которых стал распад привычных картин мира. Именно распадающиеся структуры ментальности, укорененные в определенных культурно-религиозных традициях, и их новые версии «сборки» должны в первую очередь осмысляться современными собеседниками Платона, желающими продолжить традицию познающего разума – традицию философской рефлексии над основами человеческого бытия. Современному философу культуры приходится все свои построения удерживать в историческом горизонте прошлого, настоящего и будущего, тем самым, входя в проблемное поле исторической культурологии. Подобные исследования сверхактуальны, безусловно, требуя как концептуальных вводов, так и новых образов понимания и языков их репрезентаций. В этой ситуации приращение философско-культурологического тезауруса в описании реалий современной культуры неизбежно. На глазах возникающие новые реальности, впрочем, как и видоизменяющиеся традиционные практики, закрепляются как образ-метафора в научном дискурсе, и затем обретает статус понятия со своим объемом и содержанием.

Ольга Жукова, Избранные работы по философии культуры, 2014

Терминологически эта система не была вполне адекватной, особенно, по отношению к т. н. рабовладельческой формации, поскольку, как показали конкретные исследования, сама структура групп населения, подвергавшихся эксплуатации, была весьма сложной и разнообразной. Вместе с тем деление исторического процесса на последовательные периоды вполне отвечало имеющимся реалиям. Негативным было лишь стремление придать этой периодизации жесткий характер обязательной эволюции. Исследователям предписывалась строгая последовательность, которую должны были проходить все общества без исключения. Так, предпринимались усилия по обнаружению рабовладельческой формации у скифов[4]. В.Я. Владимиров, подготовив прекрасную работу о монгольском обществе, вынужден был увенчать ее трафаретной формулировкой о монгольском кочевом феодализме[5]. По мере развития науки, новых открытий, методологических разработок мыслящие ученые все более отдавали себе отчет в том, насколько малоперспективным становился подход формационного эволюционизма с его ограниченной понятийной сеткой. Предпринимались по пытки (вполне в духе времени) выискать в работах, а то и в отдельных заметках и частных письмах ученых, причисляемых к «классикам марксизма-ленинизма», какие-то возможности согласования новых аспектов и теоретических подходов, становившихся все более узкими. Таково было, в частности, стремление выделять особую формацию – т. н. азиатский способ производства как попытку согласовать концепцию единообразия и жизненного разнообразия. Практически камуфляж формационного эволюционизма становился все более прозрачным под прессингом излагаемых и обобщаемых реальных фактов и исторических процессов. В этом от ношении по своему удачной была книга о теориях исторического процесса, увидевшая свет в 1983 году в условиях начинающегося крушения политизированного догматизма[6].

Коллектив авторов, Культурогенез и культурное наследие, 2009

Воздав должное значительным успехам теорий коммуникации, следует все же отметить, что, в отличие от присловья о тех, кто «за деревьями не видит леса», в этих теориях интерес к «деревьям» сопряжен с их дифференциацией по разным основаниям, но упускается существенный компонент различий и взаимодействия двух основных подсистем современного социума – государства и гражданского общества, места и роли в нем процессов коммуникации и общения в контексте не только существующих индустриальных реалий, но и становления из них новых общественных укладов, которые характеризуются все более насыщенными формами информационно-коммуникативного взаимодействия.

А. А. Лазаревич, Становление информационного общества. Коммуникационно-эпистемологические и культурно-цивилизованные основания, 2015

Появление новых реалий и новых понятий создает повышенный спрос на новые слова. Частично он удовлетворяется за счет заимствований, жадное освоение которых нередко рассматривается как основной лингвистический процесс эпохи петровских преобразований. Работы, посвященные петровским заимствованиям, многочисленны (см. [Christiani 1906; Смирнов 1910; Биржакова и др. 1972]). Как показал Ф. Оттен, многие из петровских заимствований появляются еще в последнее десятилетие XVII в., тем самым опережая основные реформы [Otten 1985]. Некоторые исследователи видят в освоении заимствованных слов прямой результат культурной революции, принесшей новые вещи и новые концепты [Cracraft 2004]; столь однозначная трактовка, однако, несостоятельна без существенных оговорок, учитывающих среди прочего, что новые слова могли быть переименованиями, т. е. новыми означающими для старых понятий (ср. [Живов 1996: 146–150; Zhivov 2005]).

Коллектив авторов, Очерки исторической семантики русского языка раннего Нового времени, 2009

Заметим, что сходным образом мыслят и многие другие ученые, именуя архетип универсальным концептом (этот взгляд отражен в энциклопедии «Britannica»), первичным ментальным образованием, «первообразом» и т. д.[15] При этом, по мнению современных специалистов, «теоретически возможно любое число архетипов»[16]. Однако нам всего важнее здесь кажется не столько перечислить возможные подходы к точной интерпретации сущности архетипа, сколько отметить, что, будучи универсальными механизмами культуры, существуя в глубинах подсознания аудитории, мотивы и образы подобного рода позволяют инициаторам того или иного коммуникативного процесса – в том числе политического – говорить с публикой на языке потаенных ассоциаций и глубинных смыслов, не нуждающихся в расшифровке. Путь к сердцу человека чаще всего лежит через его генетическую память, исторический опыт, культурные традиции, и это значит, что исследование архетипических «первообразов» культуры, «проявляющихся» в ходе политико-коммуникативного взаимодействия, является весьма актуальным даже – или тем более – в век современных медиатехнологий и новейших социальных практик. Добавим, что, по мнению ряда авторов, «реалии политических коммуникаций, особенно в рамках избирательных кампаний, как показывает опыт, представляют собой манифестацию бессознательных… процессов, действующих в недрах индивидуальной и коллективной психики»[17] – а следовательно, такой феномен бессознательного, как архетип, буквально обречен приковывать к себе внимание и теоретиков, и практиков политического взаимодействия, стремящихся не просто к многовариантному, но и к эффективному общению с электоральной аудиторией.

Светлана Шомова, От мистерии до стрит-арта. Очерки об архетипах культуры в политической коммуникации, 2016

В свою очередь, повседневность как важнейшая и «вечная» тема культуры также имеет длительную историю. В различные исторические периоды она воспринималась и оценивалась по-разному. Начиная с эпохи Возрождения, повседневность получает аксиологическую привязку к сословным (социальным) параметрам и рефлектируется как компонент низовых пластов культуры. В просветительской парадигме она обретает негативный оттенок вследствие формирования рационалистических установок. Они задают жесткий лого-центристкий подход к исследованию жизненных реалий, противопоставляют природу и человека, теорию и практику, чувства и разум. Концептуальный императив рациональности становится важнейшим компонентом культуры Нового времени.

М. И. Козьякова, История. Культура. Повседневность, 2013

4. Контекст позволяет избежать эмоциональных ассоциаций, возникающих у людей и связанных с их личными воспоминаниями, вкусами и т. п. и, главное, чаще относящихся не к слову, а к обозначаемым реалиям [32, с. 144].

В. И. Яшина, Овладение эмоционально-оценочной лексикой старшими дошкольниками, 2016

В образных параллелизмах (ОП) русской народной лирической песни (обрядовой и необрядовой) отражен целостный фрагмент фольклорно-языковой картины мира. ОП является той минимальной структурой, которая дает возможность увидеть разнообразие способов соотнесения человека и мира в народных эстетически обработанных текстах. Методически важным является изучение приема поэтического мышления в эволюционно- генетическом аспекте на основе тематического подхода, на материале различных тематических групп: элементы космоса (уникальные астролого-метеорологические реалии); растительный и животный миры; атмосферные природные явления; фундаментальные стихии мироздания; металлы, минералы, драгоценные камни; единицы времени; бытовые реалии (артефакты); части человеческого тела (соматизмы) и др.

Коллектив авторов, Дело всей жизни…, 2014

Особенно интересен с точки зрения формирования ГО территории такой тип миграции, как путешествие. Путевые записки, как правило, являются богатейшим источником для выявления или создания ГО территории. Это связано со специфической установкой самого путешественника. Установка на движение, на восприятие географического пространства в динамике; необходимость постоянного дистанцирования от сменяющих друг друга объектов восприятия ведут к формированию динамического ГО территории со значительным визуальным компонентом. В путевом ГО территории также велика роль «реактивных» элементов, когда тот или иной ландшафт вызывает у путешественника реакцию, связанную с его фундаментальными социокультурными представлениями. Классический пример – записки маркиза де Кюстина о России[300]. Следовательно, путевой ГО территории может быть максимально насыщен социокультурными реалиями эпохи; в то же время он может реминисцентно включать в себя образы других территорий (там, где родился, жил, бывал путешественник), зачастую сильно удаленных от района путешествия[301] (см. рис. 13). По сути дела, это образ – «матрешка», аккумулирующий наиболее яркие компоненты сразу нескольких образов.

Д. Н. Замятин, Культура и пространство. Моделирование географических образов, 2006

Изучение регионообразующих факторов при таком подходе также уточняется. Наряду с традиционными знаниями о географических и климатических условиях, изучением природных ресурсов, проблем демографии и заселенности определенных территорий, среди регионообразующих факторов все большее значение приобретают этнокультурные факторы, анализ культурных реалий, связанных с историческим прошлым, с одной стороны, и «вписанностью» региона в контекст исторического развития страны и мира, с другой.

И. Я. Мурзина, Теория и практика культурологических исследований, -1

Как ни странно, философия культуры не возникла и в эпоху гуманизма. Казалось бы, в это время культура выделилась из культа и достигла высокой степени автономии. Возродился античный антропоцентризм. Практически утвердило себя представление о культурном плюрализме. Тем не менее, по-прежнему философская наука о культуре остается невозможной и неуместной. Может быть, это связано с тем, что появился такой самодостаточный предмет для размышлений, как «природа»: в однородном измерении природы можно было разместить весь универсум явлений так же, как размещался он греками в измерении «разума». Культура и в этом случае лишь имитирует природу, и значит – изучать надо не копию, а оригинал. К концу XV в. очевидно некоторое разочарование в идеале природы: появляется маньеризм, деформирующий естественные пропорции в пользу субъективности духовного взора; заметно ощущение неполноценности природы и незаменимости человека. Но этот процесс резко затормозился коллизиями Реформации, которая в некотором смысле была «антикультурной» силой, противопоставившей видимость (а значит – профанность) образа невидимому знаку. Протестантизм утвердил в правах неслиянность воли и веры с природой, но вторая компонента культуры – выразимость воли в символе – была блокирована строгой цензурой борцов с «идолами». Также мало склонен к пониманию специфики культуры и XVII в. с его парадигмой универсального Разума, по отношению к которому мир культурных реалий был лишь случайным разнообразием, легко редуцируемым к первичным рациональным (собственно, математическим и естественно-научным) моделям.

А. Л. Доброхотов, Телеология культуры, 2015

Важно отметить также наличие эмпирических списков интенций, составленных для некоторых сфер общения и видов дискурса с опорой на коммуникативную компетенцию исследователей и/или респондентов (см., например: Арутюнов, Чеботарев, 1993), в том числе и по результатам интент-анализа (Афиногенова, 2015; Гребенщикова, Зачесова, 2014а). Данные эмпирических исследований обнаруживают реалии дискурсивной практики, которые плохо укладываются в общую классификацию (Павлова, Гребенщикова, 2014). Коммуникативные ситуации многообразны, и для каждой из них можно описать набор присущих ей интенций субъектов общения.

Н. Д. Павлова, Интент-анализ. Основания, процедура, опыт использования, 2017

Существование законодательной дефиниции оказывает благоприятное влияние на правоприменительную деятельность во многих отношениях (и, прежде всего, в плане обеспечения единообразия в процессе правоприменения), естественно, при условии адекватности отражаемой ею правовой действительности. В противном случае отдача от дефиниции может быть неполной, а то и неблагоприятной, со знаком «минус». Поэтому законодатель обязан четко отражать в формулируемой им норме существенные, имеющие правовое значение признаки, не допуская неадекватности их реалиям, противоречивости и т. д. Еще Р. Декарт замечал: правильно определяйте значение слов, и вы избавите свет от половины его заблуждений.

Л. Е. Смирнова, Унификация в уголовном праве, 2008

По мнению А. Зорина, основным источником уваровской концепции были лекции и сочинения Ф. Шлегеля, «в основе политических взглядов которого лежала идея нации как целостной личности, единство которой основывалось на кровном родстве и закреплено общностью обычаев и языка»[202] (при этом он разделял этнос («расу») как естественную общность и нацию как политическое образование, возникающее на его основе). Впрочем, нельзя забывать и о том, что Уваров в 1801–1803 гг. слушал курс в Геттингенском университете, где тогда еще преподавал А.Ф. Шлёцер, отождествлявший народ и этнос в качестве предмета этнографического исследования. Вынужденный учитывать российские реалии Уваров, «объявил краеугольными камнями русской народности… господствующую церковь и имперский абсолютизм»[203]. Так он объяснил каждый из элементов триады через два других. Создается впечатление, что Уваров никак не «откликнулся» на уже сложившееся в русском языке, хотя и противоречивое, но вполне определенное, понимание народности.

М. В. Лескинен, Поляки и финны в российской науке второй половины XIX в.: «другой» сквозь призму идентичности, 2010

Метатеория – это критическое изучение определяющих принципов совокупности уже аккумулированного знания, и на этом уровне устанавливается степень соответствия наличной информации, методов и теорий реалиям окружающего мира.

Ю. В. Щербакова, Социология. Шпаргалка, 2009

Этническая самоидентификация, непременный атрибут этнического (национального) самосознания, носит во многом ситуативный характер и может быть обусловлена конкретными политическими реалиями – человек невольно идентифицирует себя с тем народом, среди представителей которого он испытывает больший социально-психологический комфорт, приобретает более высокий этнический статус.

Н. Н. Сологуб, Национальные отношения и государственное устройство России, 2012

4) заимствования (старославянизмы, англицизмы, американизмы, галлицизмы, тюркизмы и т.д.), к ним относятся: а) экзотизмы (словахарактеристики для описания нерусской действительности, например, сакля, чак-чак, арба); б) варваризмы (иностранные слова, которые не называют экзотических реалий, явлений, понятий).

Т. И. Кобякова, Стилистика русского языка и культура речи (сфера профессиональной коммуникации), 2013