Культурогенез и культурное наследие

Коллектив авторов, 2009

Издание представляет собой сборник научных трудов коллектива авторов. В него включены статьи по теории и методологии изучения культурогенеза и культурного наследия, по исторической феноменологии культурного наследия. Сборник адресован культурологам, философам, историкам, искусствоведам и всем, кто интересуется проблемами изучения культуры. Издание подготовлено на кафедре теории и истории культуры Российского государственного педагогического университета им. А.И. Герцена и подводит итоги работы теоретического семинара аспирантов кафедры за 2008 – 2009 годы. Посвящается 80-летнему юбилею академика РАЕН доктора исторических наук Вадима Михайловича Массона.

Массон В.М.

Перспективы методологических разработок в исторической науке: формации, цивилизации, культурное наследие

Распад Советского Союза, социально-экономические и политические перемены порождают многочисленные дисбалансы в обществе, в том числе, в идеологической сфере. Сумятица и сумбур проявились и в области методологии исторической науки. Практика исследовательской и преподавательской работы побуждала автора в разной степени обращаться к этой тематике, и данная лекция представляет собой как бы систематизацию наблюдений и предложений в этой области.

Здесь естественным образом встает первый же вопрос о наследии, которое оставила советская эпоха: о методологии исторической науки в условиях идеологического прессинга и адаптации. В обстановке политизации, сопровождав шейся мощным организационным прессингом, сформировался целый ряд методологических стереотипов, восходящих, во всяком случае терминологически, к базовым положениям общей концепции К. Маркса и Ф. Энгельса о характере исторического развития и путях его реализации. Все это, как правило, принимало упрощенно-догматическую форму, где примитивизм мог дискредитировать любые, даже самые разумные теоретические положения. Одним из результатов этого процесса явился своего рода формационный эволюционизм. Социально-экономические формации, сами понимаемые предельно примитивным образом, закреплялись в жесткий перечень, состоящий из пяти формаций — первобытной, рабовладельческой, феодальной, капиталистической и социалистической, переходящей в утопический коммунизм.

Терминологически эта система не была вполне адекватной, особенно, по отношению к т. н. рабовладельческой формации, поскольку, как показали конкретные исследования, сама структура групп населения, подвергавшихся эксплуатации, была весьма сложной и разнообразной. Вместе с тем деление исторического процесса на последовательные периоды вполне отвечало имеющимся реалиям. Негативным было лишь стремление придать этой периодизации жесткий характер обязательной эволюции. Исследователям предписывалась строгая последовательность, которую должны были проходить все общества без исключения. Так, предпринимались усилия по обнаружению рабовладельческой формации у скифов^[4]. В.Я. Владимиров, подготовив прекрасную работу о монгольском обществе, вынужден был увенчать ее трафаретной формулировкой о монгольском кочевом феодализме^[5]. По мере развития науки, новых открытий, методологических разработок мыслящие ученые все более отдавали себе отчет в том, насколько малоперспективным становился подход формационного эволюционизма с его ограниченной понятийной сеткой. Предпринимались по пытки (вполне в духе времени) выискать в работах, а то и в отдельных заметках и частных письмах ученых, причисляемых к «классикам марксизма-ленинизма», какие-то возможности согласования новых аспектов и теоретических подходов, становившихся все более узкими. Таково было, в частности, стремление выделять особую формацию — т. н. азиатский способ производства как попытку согласовать концепцию единообразия и жизненного разнообразия. Практически камуфляж формационного эволюционизма становился все более прозрачным под прессингом излагаемых и обобщаемых реальных фактов и исторических процессов. В этом от ношении по своему удачной была книга о теориях исторического процесса, увидевшая свет в 1983 году в условиях начинающегося крушения политизированного догматизма^[6].

Примитивизм догматического формационного подхода к историческому процессу восходит к упрощенному пониманию дарвиновского эволюционизма как некоего абсолютного императива. В новой дарвиновской биологии разрабатывалось учение о пунктуализме как о движении, отражающем посте пенный характер развития с остановками, замедлениями и возвратными движениями. В этом отношении антитезой формационному эволюционизму является концепция ритмов культурогенеза. Конкретная история изобилует реальными примерами замедления исторического процесса, стагнациями эволюций с обратным знаком, отодвигающим то или иное общество на целую историческую эпоху. Классический пример тому — крито-микенское общество, ярко демонстрирующее высокий социально-экономический статус общества, уже полностью владеющего таким важнейшим показателем сложившейся цивилизации как письменность. С его крушением история как бы делает шаг назад, письменность забыта и изобретается заново. Гомеровская Греция осуществляет новый виток социально-политического прогресса со сложением ран них форм царской власти. Тот же самый пульсирующий ритм мы видим и в Индии, где после упадка цивилизации Хараппы наступает внешне архаический бесписьменный период. Новый цикл движения к государству и цивилизации начнется почти тысячелетие спустя, когда развивается ведийское общество, причем в ином пространственном локусе — в долине Ганга. На уровне макроизменений исторический процесс в целом движется в основном по восходящей линии. На уровне микро изменений имеют место различные перепады, вплоть до стагнации и деградации.

Причины этих явлений могут быть различными. Таковы и природные факторы экологических стрессов, и военно-политические составляющие. В ряде случаев конкретная общественная система, вероятно, исчерпала заложенные в ней возможности и не смогла найти пути к продуктивной перестройке. Могло иметь место и такое явление, когда народ без популяционного обновления не преодолевал цикла гомеостазиса.

Достаточно яркий пример подобных циклических стагнации дает история Балканских обществ VI — IV тыс. до н. э. Раннеземледельческая экономика позволила освоить обширные пространства и достичь первоклассных результатов в культуре, особенно в художественных производствах. Край ней восточной составляющей в этой историко-культурной области является трипольская культурная общность. Вместе с тем, во всех обществах этого цикла слабо представлены урбанистические начала, давшие возможность Месопотамии совершить скачкообразный переход от раннеземледельческого общества к первой цивилизации с развитыми ремеслами и монументальной архитектурой. На Балканах этого не произошло. Местные общества деградируют и увядают. Новый цикл раз вития начинается на Балканах и в Центральной Европе с конца III тыс. до н. э., когда ярко представлены военный фактор и военно-аристократический путь политогенеза, кстати, отсутствовавший в обществах балканского типа. Наряду с временны ми ритмами исторического развития налицо и пространственные ритмы, когда центры активного прогресса в силу ряда обстоятельств перемещаются в пространственных локусах. На пример, А. Тойнби напрасно характеризовал степной путь развития как неперспективный, поскольку в зоне степей не сформировался на местной основе капитализм. Степная зона с достижением структуры кочевых империй, вершиной которой была суперимперия Чингизхана, исчерпала заложенные в местном обществе возможности, подобно тому как это произошло с Месопотамией, сохранявшей пальму первенства исторического прогресса почти три тысячелетия.

Важнейшим рубежом в истории общества было формирование цивилизации. В обыденном словоупотреблении цивилизованным обычно считается общество высокой степени развития. Базовым для определения можно считать исходную характеристику древнейших или первых цивилизаций. Они могут быть охарактеризованы как социо-культурный комплекс с такими важнейшими составляющими как городские поселения, развитые ремесла, монументальная архитектура и письменность. Сложный характер подобного общества требует наличия руководящих структур, достигших высокого уровня политогенеза, обычно именуемых государством.

Города определяются как крупные населенные центры со специфическими функциями, набор которых мог быть раз личным, но, как правило, достаточно полным. Базовой и по существу всеобщей была функция центра сельскохозяйственной округи. Достаточно выразительны также функции центра ремесленных производств, торгового центра, функция идеологического лидерства и военного центра, представленного сложной фортификацией и набором оружия в среде обитателей. По существу формирование первых городов и означало формирование цивилизации. Поэтому самым общим определением цивилизации является ее характеристика как культуры грамотных горожан.

Формирование сложных структур, в том числе и цивилизаций, было не одномоментным, а длительным и сложным процессом. На заключительных этапах архаических обществ часто формируются достаточно сложные структуры, обеспечивающие выдающиеся достижения в культуре и обществе ной жизни, но еще не являющиеся собственно цивилизациями с соответствующим сложным социо-политическим статусом. Эти организмы обычно именуются ранними комплексными обществами. Их характерной особенностью является формирование фактора лидерства или центральной власти, которая обеспечивала организацию масштабного труда в различных сферах систем жизнеобеспечения от бытовой до идеологической. Яркими примерами результатов такой деятельности являются монументальные комплексы Стоунхэнджа, огромные суперцентры трипольской общности или величественные погребальные сооружения с богатыми гробницами, представленные майкопской культурой Северного Кавказа. Новая система организации общества функционировала определенное время, затем факторы и предпосылки ее появления девальви ровались, а общество возвращалось по закономерностям ритмов развития в более архаическое состояние.

Это было обусловлено внутренней слабостью структуры ранних комплексных обществ, не обеспечивающих продвижение на следующий уровень развития, которым должна была стать урбанистическая цивилизация. К числу слабостей социальной структуры следует отнести отсутствие четко выраженной системы социальных структур, закрепленных соответствующим материальным положением — того, что можно именовать классовой структурой. В равной мере, судя по всему, отсутствовали и бюрократическая система руководства, когда служилая знать обеспечивала преемственность и стабильность, как мы это знаем на примере древних государств, сохранявших организационную преемственность в пору сложных политических перепадов. Ранние комплексные общества формировались на управленческом уровне, монументальные сооружения переставали возводиться, и все возвращалось «на круги своя». Это был своего рода путь проб и ошибок в ходе движения общества к первым цивилизациям и государствам. На уровне культурологической характеристики сами цивилизации также были весьма различными. Первый их тип можно характеризовать как эпохальный, объединяющий макропризнаки и макропроявления. Этот эпохальный тип первых цивилизаций, представленный Египтом, Китаем, Мезоамериканскими цивилизациями, характеризует диахронный характер развития. Древние цивилизации Мезоамерики, структурно аналогичные первым цивилизациям Древнего Востока, по абсолютной хронологии синхронны поре развитого средневековья европейского материка.

В этой связи встает важный вопрос о периодизации истории и выделения больших эпох исторического развития.

При всем разнообразии и многообразии формопроявлений исторического развития, для раннего времени наиболее реально говорить о трех эпохах развития — архаической, древней и средневековой. Они достаточно отчетливо отделяются одна от другой по многим показателям — культуре, организации общества, особенностям интеллектуального развития. Территориально это проявляется в наиболее развитых зонах Евразии и присредиземноморской Африки. Это общепризнаваемое и, во всяком случае, общеупотребляемое деление в терминологии формационного подхода именовалось тремя эпохами — время первобытнообщинного строя, рабовладельческой и феодальной формаций. Едва ли не наибольшие сложности здесь вызывал термин «рабовладельческий», в чье прокрустово ложе не укладывалось многообразие и динамизм реальных социальных структур, попадавших в это формационное единство. Наиболее реалистичным представляется терминологический подход И.М. Дьяконова, под чьей редакцией вышел трехтомник «История древнего мира», выдержавший несколько изданий^[7]. Здесь речь идет об эпохе, обозначенной как древность с тройным членением: ранняя древность, время расцвета древних обществ и время упадка древних обществ. Этот подход на данном этапе представляется наиболее целесообразным. Первые цивилизации, о которых речь шла выше, полностью ложатся в период ранней древности, образуя его начальную исходную фазу.

Цивилизация, начиная с ранних этапов ее формопроявления, представляет собой сложный социо-культурный комплекс. В его социальную составляющую входит также развитие управленческих структур, организующих функционирование общества во всех сферах, требующих масштабного регулирования: от земледелия и первобытной торговли до общественных религиозных действий и отношений с соседями, зачастую приобретавших конфликтный характер. Городское общество со всеми его сложными компонентами создавало обширный объем информации, требующей хранения и передачи. Это было одним из важнейших стимулов развития письменности, поскольку традиционные способы хранения информации — устный и изобразительный — оказывались недостаточными.

Намечаются два главных вида развития процесса политогенеза: организационно-управленческий и военно-аристократический. Уже у ряда племен доколумбовой Северной Америки существовала практика выделения параллельно двух вождей с различными функциями — военного кацика и мирного кацика. Необходимость организации и надежного функционирования хозяйственной деятельности стимулировало развитие организационно-управленческой функции. В этом отношении особенно показательна роль храмов древнего Шумера как организационных центров земледельческого труда, начиная от обработки земли до уборки урожая и хранения продукции. Напряженная межплеменная ситуация с перемещением материальных ценностей и рабочей силы способствовала развитию внешней функции — от производства оружия и создания фортификационных сооружений до выделения группы людей, постоянно занимающихся военным делом, становящихся в этой области едва ли не профессионалами. Лидеры таких групп способствовали развитию военно-аристократического пути политогенеза, как это было в гомеровской Греции и ярко охарактеризовано Ф. Энгельсом^[8]. В реальной истории различные управленческие функции, как правило, пересекались, но их определенная доминанта нередко выступает достаточно отчетливо.

В конкретных разработках российских ученых, в первую очередь. И.М. Дьяконова и его школы, ясно показано, что социальная структура, к терминологии которой привязывалась само слово «рабство», играла огромную роль. По исследованиям И.М. Дьяконова, для исходной социальной страты предложен термин «подневольные работники рабского типа»^[9]. Популярный в литературе образ раба как «полностью бесправного говорящего инструмента» был толь ко крайним в этой сложной социальной структуре.

Развитие обществ эпохи древности, как и многие исторические явления, носило диахронный характер. Так, отставание темпов развития американских обществ по сравнению с евразийскими по системе абсолютной хронологии приходится на эпоху европейского средневековья. Определенное отставание темпов развития Америки могло восходить ко времени начального освоения человеком просторов Нового Света. Первые охотники и собиратели затратили почти двадцать тысяч лет на экстенсивное освоение новых пространств, прежде чем кризисные проявления экономики присвоения продуктов питания не подтолкнули общество к неолитической революции.

Стремление к исключительно социо-экономическим приоритетам с утверждавшимся формационным эволюционизмом ослабляло внимание к огромной роли других сторон исторического процесса, прежде всего, к культурному и интеллектуальному развитию. Так, весьма важна разработка процессов культурогенеза для изучения исторического развития как такового. Исключительное значение имеет этот аспект для эпохи древности, в первую очередь на информационном уровне. Хорошо известна ограниченность письменных источников и их преимущественная направленность на освещение событий политической истории при предельной бедности данных о социально-экономической сфере. Вместе с тем многие исторические явления, в том числе и социально-экономического плана, находят отражение и воплощение в культуре и могут быть достойно использованы для соответствующей интерпретации. Да и развитие культуры является ярчайшим воплощением исторического процесса в целом, который может быть интерпретирован на основе этих достаточно надежных и массовых формопроявлений.

В категориях культуры довольно ярко отражаются явления, связанные с социальными процессами. Например, в современной отечественной историографии, по принципу «я сжег все, чему поклонялся», избегают употребления понятия классы, хотя такие структуры и представлены в повседневной реальности вплоть до наших дней. Так, известно понятие «система жизнеобеспечения», охватывающая в первую очередь такие проявления как поселения, жилища, питание и одежда. Если взять три последних компонента, особенно объединяя мужские и женские одеяния, то ярко выступает в нашем обществе социальная группировка, стыдливо именуемая «новыми русскими» и фактически образующая целый класс, имущественно лидирующий в обществе. Не касаясь сложной проблемы определения уровня доходов, надо прямо сказать, что на материалах культуры этот класс выделяется отчетливо и безоговорочно.

Именно культура представляет собой живой пласт исторической действительности, реалии которой с яркой индивидуальностью позволяют разрушить трафареты одноразового формационного эволюционизма. Например, читаем в томах «Всемирной истории» стандартные одинаковые формулировки, что и в Германии, и во Франции, и в других странах эксплуатировали, угнетали крестьян. С этой убогой тривиальной формулировки начиналось изложение истории этих и других стран.

Следует иметь в виду, что культура отнюдь не выполняла автоматически т. н. социальный заказ, а следовала своим внутренним особенностям и закономерностям, хотя и лежащим в общем потоке исторического развития. Выявляемые на материалах культуры процессы и явления естественным образом вписываются в общеисторическую интерпретацию, дополняя и углубляя ее анализ.

В этом отношении весьма важно выявление двух типов культурной трансформации — спонтанной и стимулированной. Спонтанная трансформация протекает на основе местных особенностей, закономерным образом проходящих стадии изменений обычно на эволюционной основе. При стимулированной трансформации изменения могут протекать как результат воздействия соседних культурных традиций, но не механическим путем, что означало бы прямое заимствование, а на основе селекции и адаптации к местной среде и традициям. Без подобных проявлений это было бы прямое заимствование, что, разумеется, также имело место в процессе культурогенеза.

Важное значение имеют процессы культурной мутации. Многие явления, которые, учитывая хронологическое и иное отставание от уже устоявшихся проявлений, соблазнительно воспринимать как заимствования, таковыми в действительности не являются. Многочисленные важнейшие открытия в разных центрах делались заново. Это касается, например основ письменностей великих первых цивилизаций, настолько самостоятельных, что например, письменность Хараппы до сих пор не поддается убедительному прочтению, несмотря на разнообразные попытки и ухищрения. В данном случае изобретение письменности — явление явно мутационного характера.

Для широких исторических обобщений существенно использование понятия зон абсолютной и относительной изоляции, разработанных на природно-географической основе. Совершенно ясно, что могут быть и зоны частичной и абсолютной культурной изоляции, ярким примером которой является средневековая Япония. Имеются свидетельства частичной языковой изоляции или стремления к ней, что, как и природная изоляция австралийского материка, отнюдь не способствует развитию и прогрессу. Для широкого анализа особенностей исторического процесса важно и такое культурологическое понятие как образ жизни, например, городской или степной. Так, начиная с массового распространения скотоводства в степной Евразии, можно говорить о формировании особого степного образа жизни, которому местные этнические особенности могли придавать определенный колорит, не меняя базовых формопроявлений. Следует иметь в виду, что степной образ жизни, особенно с распространением кочевого скотоводства, мог стимулировать развитие пассионарности, которая становилась все более востребованной и необходимой даже для повседневного бытия. Пассионарность, свойственная кочевым обществам, сыграла немалую роль в политической истории древней и средневековой эпохи, например, при развитии Парфии и Кушанской державы как империй мирового ранга, наряду с Римом и ханьским Китаем.

Для результативных исторических разработок немалое значение имеет феномен культурного наследия, которому в последние годы историки и политики стали уделять все большее внимание^[10]. В широкое понятие культурного наследия входят многие явления от материальной культуры до художественного творчества, песенного лада и поведенческих ориентиров. В ряде случаев в культурное наследие входят и религиозные системы, давно и прочно включенные в жизнь народа, ставшие составной частью общественного сознания и стереотипов поведения. Вместе с тем имен но конкретные формы культурного наследия того или иного народа характеризуют и особые специфические черты религиозных установлений, особенно на обрядовом и поведенческом уровне. Тем более что так называемые мировые религии, да и другие религиозные системы, инкорпорировали и приспособили к своему идеологическому блоку многие народные обычаи и праздники. Например, довольно широко распространена такая форма как народная модель ислама. В Средней Азии традиционным был культ коня, о чем свидетельствуют такие на ходки как священные кормушки или отпечатки следов копыт на поверхности каменных плит. С распространением ислама конь был объявлен конем халифа Али и в таком понимании пользуется почитанием до наших дней. В Туркменистане и Киргизии местные традиции блокировали широкое распространение арабских собственных имен, отдавая безусловное предпочтение собственным именам тюркоязычной лингвистической группы с достаточно прозрачной бытовой этимологи ей. Даже почти повсеместное имя Абдаллы заменено на Худайкули, также означающего «раб бога», но в тюркоязычном переложении.

В целом культурное наследие является фактором стабильности и на примере традиции степного или городского образа жизни не смогло в основном прервать даже Чингисхановское нашествие с его стратегиями устрашения и тотального террора, введенными в военную доктрину.

Культурное наследие наряду с языком и антропологическим типом играет основную роль при изучении истории отдельных народов, их традиций и преемственности. Убогий понятийный примитивизм, свойственный подходу формационного эволюционизма, породил своего рода лингвистический монополизм в изучении этногенеза. Вместе с тем язык часто менялся в среде одного и того же населения в зависимости от политической ситуации, что частично проявляется и в наши дни. Достаточно вспомнить политическую историю Месопотамии, где сменилось немало языков при сохранении основным населением традиций культурного наследия, выработанных городским образом жизни. Характерным образцом соответствующих процессов является Египет, по праву гордящийся первоклассным культурным наследием, которое не девальвировали лингвистические перемены, вплоть до господствующего в наши дни арабского языка. Стремление к примату лингвистического монополизма приводит к малоперспективным поискам, скажем, казахского языка в среде населения андроновской культурной общности эпохи бронзы, по праву образующей один их основных пластов культурного наследия казахского народа.

Смена языка далеко не всегда или, точнее сказать, край не редко вела к этническим переменам. В этом отношении достаточно характерна история Центральной Азии. Там в IX веке произошла не только смена восточно-иранского согдийского языка на западно-иранский, именуемый отечественными специалистами таджико-персидским, но изменилось и самоназвание народа, ставшего именовать себя не согдийцами, а таджиками. Между тем антропологически это прежнее население, также как и основные показатели культурного наследия, включая знаменитый эпос, изложенный вместо согдийского или бактрийского на таджико-персидском языке в бессмертной поэме «Шахнаме». Интересный процесс смены самоназвания населения можно наблюдать и в кочевом мире. Например, монголы были инициаторами и первопроходцами грандиозных исторических перемен, Однако имя «монголы» сменилось на «татары». Последний термин прочно установился в исторической традиции, начиная с европейского средневековья. Следует указать на процесс встречной ассимиляции, когда при становлении политического господства пришельцы ассимилировали местное население лингвистически, но сами воспринимали высокоорганизованную культуру покоренного населения, как это имело место во время тюрко-согдийского синтеза в Семиречье и Синьцзяне.

Изучение исторических судеб культурного наследия разных народов представляет собой весьма перспективное творческое направление современной науки. Здесь можно наметить два цикла подобных разработок. Прежде всего, это понятие пластов культурного наследия как суммы устойчивых проявлений, взятых во временной характеристике. Так, например, для Туркменистана можно говорить о трех крупных пластах культурного наследия. Это пласт раннеземледельческой эпохи и урбанистических цивилизаций древневосточного типа, парфянский и сельджукский. Помимо преемственности в сфере культурного наследия, здесь для всех трех пластов налицо яркая антропологическая преемственность. Для Восточной Европы возможно следует говорить о пласте трипольского наследия с его ярко выраженной устойчивой спецификой оседло-земледельческого образа жизни, к традициям которого тяготеют и современные селяне.

Другой цикл может быть связан с понятием «блоков культурного наследия» как культурных комплексов, сходных по основным параметрам, хотя и различающихся при детализированном рассмотрении. Таков бесспорный блок степного культурного наследия. Не будет удивительно, если соответствующие разработки покажут, что существует восточнославянский блок культурного наследия как генетическая предтеча украинского, русского и белорусского культурного наследия.

Вполне вероятно, что в определенной мере можно говорить и о саманидском блоке культурного наследия, влившегося на генетической основе в культурное наследие ряда среднеазиатских народов, в первую очередь, таджиков, но не только их одних. Фактор культурного наследия многообразен и имеет многочисленные формопроявления. Например, в геополитических приоритетах — стремление к исламскому единению лишь в малой степени связано с географическими предпосылками.

Все это лишний раз свидетельствует, что культура и ее проявления имеют немаловажное значение для познания исторических процессов. Это, также как и многое другое, один из путей, уводящих науку от упрощенного подхода формационного эволюционизма.

Примечания

4

Тереножкин А.И. Общественный строй скифов // Скифы и сарматы. — Киев, 1977. — С. 3-28.

5

Владимиров В.Я. Общественный строй монгол. Монгольский кочевой феодализм. — Л., 1934.

6

Марксистско-ленинская теория исторического процесса. Исторический процесс: целостность и многообразие, формационные ступени. — М., 1983. — 532 с.

7

История древнего мира. — 3.е издание. [Кн. 1]. Ранняя древность. — 472 с. [Кн. 2]. Расцвет древних обществ. — 576 с. [Кн. 3]. Упадок древних обществ. — 408 с. — М., 1989.

8

Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, Т. 21. — М., 1961. — С. 164.

9

Дьяконов И.М. Рабы, илоты и крепостные ранней древности // Вестник древней истории. — 1973, № 4. — С. 3-39.

10

Массон В.М. Вопросы культурного наследия. — Ашгабат, 2002. — 48 с.