Пролог (часть произведения)

Проло́г (др.-греч. πρό-λογος — предисловие, от др.-греч. πρό — впереди, перед + др.-греч. λόγος — слово, речь) — в театральной пьесе вводная часть, введение, предисловие.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Прием этот не представляет в истории театра слишком революционного новшества, так как еще в шекспировском театре перед началом пьесы часто отдельным актером читался пояснительный эпический пролог, излагавший события, предшествовавшие началу трагедии. Поэтому чтец в Худож‹ественном› театре, являвшийся, главным образом, символом честности его по отношению к тексту «Братьев Карамазовых» – не шокировал; он был незаметен, в чем и все его оправдание.

Максимилиан Волошин, Отцеубийство в античной и христианской трагедии, 1910

Аналогичной была ситуация в соотношении теории и художественной практики. «Хотя на Украине в XVII – первой половине XVIII вв., в основном, играли духовные драмы <…>, профессора Киево-Могилянской Академии преподавали в своих курсах теоретические принципы, законы и правила полностью светской драматургии античности, „возрожденной“ в учено-гуманистических кругах Ренессанса» [Наливайко, 1981, 189]. В поэтиках писали о жанрах светских – комедии, трагедии, трагедокомедии. На школьных сценах ставились пьесы сакрального характера, мистерии и моралите. Возможно, что эта противоречивая ситуация породила разнообразие названий школьных пьес. Моралите именовались комедией, мистерии – трагедией, как в прологе «Dialogus de passione Cristi». Свои «Смутные трены» Иоанникий Волкович назвал трагедией. Одна пасхальная мистерия получила название трагедокомедии. Заметим, что данная ситуация не была оригинальной. То же самое происходило, например, во Франции, где классицистическая теория не совпадала с реальностью [Большаков, 2003, 19].

Людмила Софронова, Культура сквозь призму поэтики

Это не первая перекличка с «Фаустом» в «Евгении Онегине». Первой был вступительный «Разговор книгопродавца с поэтом», который положением и темой напоминал гетевский «Пролог на театре». Вторая – и это интереснее – связана с отповедью Онегина Татьяне. Какое место она занимает в сюжете романа? То самое, где по (гипотетическому) первоначальному пародическому плану байронический столичный герой губит провинциальную деву. Куда девалось это погубление? Оно вытеснилось за пределы романа – в «Сцену из Фауста», написанную в том же 1825 г. вслед за отповедью Онегина. Третья перекличка – только что описанная, концовочная; а после нее пишется «Домик в Коломне», в котором традиция лирических октав «Фауста» скрещивается для Пушкина с традицией сатирических октав «Дон Жуана» на фоне катенинских напоминаний о героических октавах итальянского эпоса.

М. Л. Гаспаров, О стихах

Начинается трагедия с актерских партий, составляющих проло́г («предисловие»). В прологе называется место действия, иногда действующие лица, и объясняется, что произошло с этими персонажами до начала действия. Началом трагедии также может служить прибытие хора и его песня – па́род. В дальнейшем происходит чередование эписо́диев («привхождений»), во время которых исчезают одни персонажи и появляются новые, и ста́симов («стояний»), то есть песен хора. Хоровые партии построены симметрично и состоят из строф («поворотов») и антистроф («поворотов в противоположную сторону»), следовательно, хор сопровождал свое пение различными движениями. Эпо́д – хоровая партия, отличная по структуре от строфы и антистрофы. За последним стасимом идет эксо́д («выход») – заключительная часть трагедии, в конце которой актеры и хор покидают место игры. В эписодиях и эксоде возможен диалог актера с корифеем, а также коммо́с. В переводе это слово означает «удары»: биение в грудь служило выражением скорби. Коммос – это совместная партия актера и хора в наиболее патетических частях трагедии.

Эсхил, Прикованный Прометей

Таким образом, призывая читателей последовать примеру собаки, «самого философского животного в мире», и насладиться «высоким» смыслом, заложенным в его произведении, Рабле определяет его уже не как историю, но как вымысел: две части и два пролога одного и того же повествования включаются в разные и отчасти даже противоположные поэтические системы.

Франсуа Рабле, Гаргантюа и Пантагрюэль

Эпоха реформ Александра II облегчила доступ к читателю светских обработок духовных текстов (так, лишь в это время (в 1861 г. в Берлине и в 1871 г. в Москве) увидела свет давно ходившая в списках мистическая поэма Ф. Н. Глинки «Таинственная капля» – апокрифическая «биография» евангельского Благоразумного разбойника). В эти же голы успехи ученых русской историко-филологической школы открыли широкому кругу читателей неведомый доселе мир древней письменности и народной поэзии, воспринятый как живое явление художественной мысли и ключ к тайникам народной души[43]. В русскую литературу второй половины XIX в. обильно хлынули мотивы, образы, сюжетные схемы древнерусской литературы, в том числе и агиографические материалы. Житийные тексты при этом нередко пропускаются сквозь призму народного рассказа, а моменты расхождения «народной веры» с официальной церковью иногда специально акцентируются. Так, Н. С. Лесков, много творческих сил отдавший пересказам историй из древнерусского Пролога, специально настаивал на неофициальном и «отреченном» характере этого важного памятника русской религиозной и художественной мысли[44].

М. Н. Климова, От протопопа Аввакума до Федора Абрамова: жития «грешных святых» в русской литературе, 2010

«Кот в сапогах» – «сказка для детей в трех действиях с интермедиями, прологом и эпилогом». В самом названии Тик дает своеобразную афишу, которая вроде бы и отвечает на вопрос о содержании и форме пьесы, сама сказка в которой якобы предназначена для детской аудитории. Однако пролог и эпилог – рассказывают о творящемся в партере во время действия, интермедии же вклиниваются в него специально для «усмирения» взбесившейся публики, пришедшей смотреть детскую сказку.

Е. А. Ткачева, Театр Людвига Иоганна Тика. Реконструкция постановочного метода Людвига Иоганна Тика на материале его драматургии, 2010

К переводным книгам, не попавшим на богословскую иерархическую лестницу, но также получившим широкое хождение на Руси в первые века после принятия христианства, стоит отнести прологи, минеи, торжественники, триоди, хроники, палеи разных типов, космографии, физиологи, шестодневы, апокрифы[3], отдельные жития, а также отдельные сочинения греко-римского происхождения – «Александрию», «Повесть о Варлааме и Иоасафе», «Троянскую историю», «Повесть об Акире Премудром», «Пчелу», «Стефанит и Ихнилат» и некоторые другие[4]. Несмотря на то что эти произведения не являлись официальной литературой, они оказали непосредственное влияние на формирование русской словесности. Народная любовь к таким произведениям в первую очередь связана с их колоритностью, особым стилем и сближенностью с фольклорной традицией. Для русского читателя, пока ещё не умудрённого в чтении богословских книг, комментарии и толкования проясняли содержание произведения, а включение различных цитат позволяло автору показать своё отношение к происходящему, более образно охарактеризовать героя повествования и одновременно подвести читателя к определённому умозаключению. Так, например, любимые на Руси апокрифы во многом объясняли неясные и разночтимые места в Священном Писании. Основным источником для апокрифов служили древнеиудейские и христианские предания. Несмотря на то что Русь унаследовала от Болгарии перечни (индексы) книг «истинных» и «ложных» (апокрифов), чтение апокрифов было широко распространено и непреследуемо на Руси. Именно под влиянием апокрифов складывались в дальнейшем многие оригинальные русские произведения. Элементы апокрифического Первоевангелия Иакова были обнаружены историками в житии Бориса и Глеба и в поучениях Кирилла Туровского на евангельскую притчу о расслабленном, а образы патриархов из «Заветов 12 патриархов» найдены в «Поучении» Владимира Мономаха.

О. А. Плотникова, Боги и герои Древней Руси, 2016

Коллизия, заявленная в «Облаке…», была углублена и развита в поэмах «Флейта-позвоночник» (написана осенью 1915 г.), «Война и мир» (1916) и «Человек» (1916–1917). Во «Флейте…», где трагедия лирического героя связана с любовью к замужней женщине, отчетливо, уже в «Прологе», возникает мотив самоубийства («Все чаще думаю – / не поставить ли лучше / точку пули в своем конце»), ретроспективно представляющий все творчество Маяковского как балансирование на грани жизни и смерти. В «Войне и мире» антивоенная проповедь гармонического мироустройства силами человечества соединяется с готовностью героя Маяковского принести себя в искупительную жертву, взять на себя вину всех за погубленные жизни. В «Человеке» его любимая отдана Повелителю Всего. Бунтуя против такого положения вещей, лирический герой сам возносится на небо, но по возвращении на землю его все равно ждет одиночество.

В. Н. Дядичев, Жизнь Маяковского. Верить в революцию, 2013

Помимо двойного названия, фильм имеет и два заглавных титра. Первый, представляющий развернутое название фильма, стоит в самом начале. Он решен вполне традиционно, написан на русском языке и не является частью художественного изображения. Есть и второй, редуцированный, титр названия. В отличие от первого, он написан готическим шрифтом на немецком языке и стилистически связан с визуальной тканью фильма. Второй титр с названием возникает сразу после пролога и предшествует сюжетному действию.

Сборник статей, Немецкая литературная классика на русском экране и русская на немецком. Материалы научной конференции 6–7 декабря 2012 года, 2012

Второй автор, наоборот, любит всё длинное и пространное – вступления, отступления и предуведомления, записки на полях, монологи, прологи и эпилоги. Ну просто хлебом не корми – дай порассуждать. Поэтому первый автор всегда одергивает слишком увлекшегося второго. И знай же, о почтенный читатель, всё то длинное и пространное, что встретится тебе, – дело рук второго автора при попустительстве первого. Засим второй автор также откланивается и не менее загадочным образом испаряется вслед за первым.

Артем Белоглазов, Живи!, -1

Каждый интересующийся рассказом может раскрыть Литературную энциклопедию или словарь литературоведческих терминов и выяснить значение слов: сюжет, композиция, деталь, образ и характер, зачин и экспозиция, пролог и эпилог, завязка-кульминация-развязка, тема и идея. Понятия эти, увы, расплывчаты и трактуются по-разному. Поэтому кое-что оговорим.

М. И. Веллер, Технология рассказа, -1

Ипполит гибнет, разбившись о скалы. Надо заметить, что эта трагедия имела две редакции. Первая показалась публике безнравственной, и в новой редакции образ героини несколько смягчен. С большой силой изображена страсть Федры. Против ее воли кормилица выдает тайну госпожи Ипполиту. Отказ возмущенного юноши заставляет героиню совершить самоубийство. Федра – обольстительница первого варианта трагедии превращается в жертву. В прологе мы узнаем, что катастрофа, приведшая к гибели героев, вызвана местью Афродиты, ненавидящей Ипполита, за то, что он не почитает ее… В конце трагедии появляется Артемида, открывшая Фесею истину. Трагедия «Ипполит» пользовалась большой популярностью в античные времена.

Е. М. Масленникова, Фреймовое представление семантики поэтического текста, 2014

Были черты в мифе Иксиона или его античных обработках, которыми автор настоящей трагедии не воспользовался. Так, в одной из схолий к «Финикиянкам» (ad v. 1185) говорится, будто Зевс приказал бичевать Иксиона, привязанного к колесу, причем самому Иксиону было приказано повторять: «Надо почитать благодетелей». Кроме того, по одному из вариантов мифа, от облачного подобия Геры и Иксиона родились кентавры, «надменный род, чуждый харитам», и, вероятно, в прологе или исходе одной из античных трагедий об этом упоминалось.

И. Ф. Анненский, Царь Иксион, 1902