Литературные формы

Литературные формы — группы литературных произведений, объединенных теми или иными формальными и только формальными свойствами (в отличие от литературных жанров, выделение которых основано на совокупности формальных и содержательных признаков). Граница между формами и жанрами проницаема и исторически изменчива: так, сонет, на ранних стадиях своего существования тяготевший к жанровой природе (т.е. к довольно определенному кругу тем и образов), к XX веку сохранил только некоторые элементы формальной структуры (14 стихотворных строк с определенным строфическим рисунком), тогда как моностих, исходно характеризующийся единственным формальным признаком (однострочное стихотворение), в творчестве Владимира Вишневского приобретает свойства авторского жанра. Споры между сторонниками формального и жанрового понимания хайку сопровождают этот вид стихотворной миниатюры на протяжении всей истории её существования в западной литературной традиции.

В силу большей конвенциональности, канонизированности формы в поэзии формальная группировка проходит легче, чем в прозе. В то же время можно говорить о литературных формах в драматургии (например, одноактные пьесы в их противопоставлении многоактным или монопьесы в отличие от пьес с большим количеством действующих лиц). К литературным формам следует отнести и такое явление, как палиндром (в тех случаях, когда речь идет об авторском художественном произведении, а не об отдельном палиндромическом слове, существующем в языке), поскольку палиндромический текст может быть как стихотворным, так и прозаическим.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

В. Н. Топоров рассматривает петербургский текст, однако, не как текст в культурологическом или культурно-семиотическом смысле, а прежде всего как литературный «сверхтекст» [Топоров 1984: 275], писавшийся многими русскими писателями, начиная с Пушкина. Эта особая форма литературной традиции означает участие в написании единого текста, обладающего устойчивой семантикой, топикой и «синтаксисом», несмотря на жанровые, стилевые и темпоральные различия[21]. «Монолитность» петербургского текста достигается не только за счет заметных интертекстуальных совпадений на уровне топики[22], но прежде всего благодаря его семантической связности. Семантическим ядром петербургского текста является, согласно Топорову, максимальная смысловая установка, цель которой – «путь к нравственному спасению, к духовному возрождению в условиях, когда жизнь гибнет в царстве смерти, а ложь и зло торжествуют над истиной и добром» [Топоров 1984: 279].

Риккардо Николози, Петербургский панегирик ХVIII века, 2009

О «Дневниках» протопр. Александра ведется много споров в церковных кругах, но они еще только становятся предметом собственно литературоведческого рассмотрения. Так, в работе Е. Н. Проскуриной акцент ставится на проблеме «непривычной автопрезентации священнослужителя»[76]; Т. Л. Воронин анализирует «Дневники» о. Александра с точки зрения уникального сочетания в них традиций церковной и светской культуры[77]. Для нас важно описать автобиографический текст, созданный протопр. Александром Шмеманом, с точки зрения его жанровых особенностей. Вслед за издателями мы полагаем, что литературную форму записок, найденных после кончины о. Александра, уместнее всего определить как дневник, несмотря на отсутствие в тексте автодокумента его жанровой идентификации. Назвать автобиографические записи о. Александра именно «дневником» позволяет наличие в них практически всех содержательных и формальных признаков дневникового жанра. М. Ю. Михеев в монографии «Дневник как эго-текст (Россия, XIX–XX)» выделяет шесть таких признаков:

Юлия Балакшина, Поэтика «Дневников» протопресвитера Александра Шмемана. Лирические истоки литургического богословия, 2015

Всегда, и чем глубже в столетия, тем острее, осознавалась маркированность литературного языка по отношению к прочим формам речи. Расширение социальной базы литературного языка постепенно приводило к «побледнению» стилистических маркировок, их устранению, сглаживанию и устранению специфических маркировок, сглаживанию специфических черт литературной речи, и сегодня литературный язык, наоборот, самая нейтральная по всем маркировкам форма национального языка. От литературной речи отсчитывают свои выразительные признаки все жаргонизмы, диалектизмы, варваризмы и пр. Зеркальным образом переменилось и соотношение между нормой и стилем: нормативным стал стилистически нейтральный элемент системы. Изменилось и наполнение литературного языка. Сегодня исследователи с полным правом говорят уже о «разговорной речи» как категории, отчасти противопоставленной литературному языку; однако в своих проявлениях и разговорная речь ориентирована на литературную норму, исходит от нее, на ней основана. В использовании разговорной речи наблюдается некое упрощение коммуникативных задач, стоящих все перед той же литературной речью; ср. так называемую «внутреннюю речь», которая представляет собою еще большее упрощение коммуникативного задания, хотя и лежит в том же ряду до бесконечности возможных упрощений все того же нормативного канона. Однако различные степени проявления общего качества нового качества все-таки не создают; следовательно, сегодня любое воспроизведение языка во всех случаях предстает или кажется одной из форм литературного языка.

В. В. Колесов, «Жизнь происходит от слова…», 2015

Рассказ можно считать древнейшим и первым из литературных жанров. Краткий пересказ события – случая на охоте, поединка с врагом и тому подобное, – уже является устным рассказом. Расцвеченная домыслом и поэтизированная легенда, сказка, миф, то есть культивированная литература, появляются позднее. В отличие от прочих родов и видов искусства, условного по своей сути, рассказ исконно присущ человечеству, возникнув одновременно с речью и являясь не только передачей информации, но и средством общественной памяти. Рассказ есть изначальная форма литературной организации языка.

Михаил Веллер, Технология рассказа

Это наблюдение содержится в работе «Автор и герой в эстетической деятельности» и, конечно, М. Бахтин имел в виду не Д. Мережковского, а сам характер творческого акта, в котором доминирует литературность. Сопротивление литературных форм, которое преодолевает писатель, мыслящий в литературных координатах, он противопоставлял такому типу творения, когда художник борется с

Елена Андрущенко, Властелин «чужого». Текстология и проблемы поэтики Д. С. Мережковского, 2012

По отношению к живому миру возобладала точка зрения, согласно которой считается очевидным, что, выстроив формы жизни в ряд от простейших к сложнейшим, мы получаем историческую перспективу. Так морфология оказалась накрепко связана с естественной историей и генетическим аспектом живых форм. Последовавшая отсюда эволюционная теория представляет собой результат введения исторического, а точнее, диахронического измерения в поле морфологического разнообразия. Так, умозрительная морфологическая теория Й.В. Гете, оказавшая большое влияние на научную мысль Запада в различных ее областях, относится к эволюционному типу. Она идет дальше очевидного и прозревает в сложной форме простую архетипическую идею, реконструирует ее как исходную форму, или праформу (die Urpflanze «пра-растение», das Urtier «пра-животное»), уже определяющую тип феномена в его развитии – из нее могут быть выведены все последующие сложные формы (J.W. Goethe, «Hefte zur Morphologie», 1817-22, 1823-4). По аналогичному пути пошел Чарльз Дарвин (Charles Darwin, «On the Origin of Species», 1859). В точности следовал Гете и Александр Николаевич Веселовский, создатель исторической поэтики: он выводил весь сложный мир литературных форм из простейших, которые он, за неимением возможности их наблюдать, постулировал («Из введения в историческую поэтику», 1894).

С. Я. Сендерович, Морфология загадки, 2008

Сценарист может воссоздать темпоральную форму литературного первоисточника на экране, а может трансформировать, неизбежно вступив в полемику с первоисточником. Любая трансформация оригинала, предпринятая сценаристом, должна быть основана на глубинном понимании смысла литературного произведения и на осознании своей собственной позиции не только в отношении смыслового ядра произведения литературы, но и в вопросах бытия человека в мире.

Н. Е. Мариевская, Экранизация литературного произведения: анализ художественного времени, 2016

Наряду с феноменологией «разрывания», «разъятия», «раздробления» античная литература знает и осваивает похожее на него действие, но в другом семантическом модусе. Если в разрывании и разъятии усилие направляется от себя вовне, изнутри наружу, то здесь мы имеем дело не с разъятием, а наоборот, смешением разъятого (первично или вторично) воедино. Здесь направление усилия от внешнего к внутреннему, снаружи внутрь. В сущности, здесь разъятие превращается в новое единство, в котором, тем не менее, эта первоначальная разъятость вполне «читается». О.М. Фрейденберг особо подчеркивает именно эту трансформацию, проводя единую линию от обрядов еды (съедание жертвенной каши, сатуры, в Риме – это – блюдо из разных семян; отсюда сатурналии, поедание колбас, где фарш сравним с этой смесью) до литературных форм фарса, где релевантно смешное смешение разнородных смысловых элементов. Это смешное смешение, по О.М. Фрейденберг, отражается и в смешанном стиле (само понятие стиля как, с одной стороны, вычленение одной линии из чего-то первоначально смешанного, а с другой стороны, как особое специальное искусство смешения разных линий), где важны понятия диглоссии, макаронизма, наконец, смешного и т.п.

Димитрий Сегал, Пути и вехи. Русское литературоведение в двадцатом веке, 2011

Здесь необходимо остановиться на одной особенности ощущения времени, которое оказало громадное определяющее влияние на развитие литературных форм и образов.

Луций Апулей, Метаморфозы, или Золотой осел