Ксенофобия

Ксенофо́бия (от греч. ξένος «чужой» + φόβος «страх») — неприязнь к кому-либо или чему-либо чужому; восприятие чужого как неприятного. Возведённая в ранг мировоззрения, может стать причиной вражды по принципу национального или религиозного деления людей.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

В этом отношении нет единства и среди самих неоязычников. Одни из них числят «борьбу с врагами» среди своих приоритетных задач, хотя, как и во многих других отношениях, демонстрируют разные подходы и по-разному выстраивают «образ врага». При этом, если одни ограничиваются идеологией и риторикой, то другие ведут реальную уличную «борьбу с врагами», не останавливаясь даже перед терактами. На другом полюсе находятся противники «фашизма и расизма», формально отвергающие такие идеологии. Однако детальный анализ показывает, что и для этих неоязычников расовые идеи, апеллирующие либо к биологическому, либо к культурному расизму, оказываются далеко не чуждыми. Поэтому в настоящей работе большое внимание уделяется проблеме ксенофобии в сообществе неоязычников, ставится вопрос о ее причинах и популярности в их среде, а также о степени ее распространенности в различных неоязыческих сообществах. Кроме того, рассматриваются особенности ксенофобии и проводится различие между разными ее видами (радикальными и умеренными), связанными в одних случаях с биологическим, в других с культурным расизмом.

Виктор Шнирельман, Русское родноверие. Неоязычество и национализм в современной России, 2012

Актуализация культурных границ и использование культуры как дискурсивной конструкции оказывается одной из самых успешных стратегий, используемых в различные периоды истории. М. Кузьмина пишет о том, что разделение между французами и англичанами в эпоху Столетней войны проходило на уровне языка. Однако пока этнокультурное не сливается с этнополитическим, подобные разграничения могут отходить на второй план по сравнению с традиционными лояльностями, что и было в XIV–XV вв. Статьи Т.Лабутиной и Е.Калининой связаны с бинарными оппозициями «цивилизованность» – «варварство»/«отсталость». Необходимо отметить, что последними качествами наделяется периферийное пространство. Т. Лабутина констатирует, что ксенофобия в русском обществе была более естественна, являясь реакцией на засилье иноземцев и перемену порядков в то время, как антирусские настроения подогревались английскими элитами для формирования негативного образа экономического и политического конкурента. В статье Е. Калининой рассматривается феномен «черной легенды» как негативного образа Испании среди более цивилизованных европейских соседей. В контексте России следует обратить внимание на работу Н. Зотова, где говорится о том, что, как ни странно, в Германии образ революционной России воспринимался скорее положительно, чем отрицательно, в связи с некоторыми особенностями их исторического пути в первой половине XX в.

Сборник статей, Нации и этничность в гуманитарных науках. Этнические, протонациональные и национальные нарративы. Формирование и репрезентация, 2017

Более существенная особенность новых империй заключалась в том, что они постоянно нуждались в мобилизации общества на основе различных видов страха, и прежде всего ксенофобии (страха по отношению к чужим). В книге делается попытка объяснить, почему такие свойства диктаторских империй, как ксенофобия и этнонационализм, в принципе не присущи классическим империям в периоды их стабильного развития.

Эмиль Паин, Между империей и нацией. Модернистский проект и его традиционалистская альтернатива в национальной политике России

Возникновение, расширение, углубление и активизация психологии и ментальности подобных фобий есть не что иное, как отражение остатков «первой природы» (инстинкты). Ксенофобия и нацфобия есть более широкая форма племенной фобии, а племенная есть более широкая форма первобытной дикой фобии как естественной формы выживания и противостояния опасности. Следовательно, возникновение различных форм фобии у «развитых и цивилизованных» наций представляет собой тонкий индексатор, указывающий на действенность этнического начала в «национальном духе» и активность «первой природы» в «национальном теле». Подобные нации и народы еще не преодолели в себе окончательно остатки первобытного духа и тела и, соответственно, не поднялись до уровня истинного человеческого бытия. Это связано с тем, что преодоление подобных остатков возможно лишь при действительном поднятии людей (индивидуумы, общности, народы и нации) до уровня культурно-правового духа. Такого состояния можно достичь только на всемирном уровне, когда культурные парадигмы всех или основных народов и наций достигают уровня правового знания и действия в критериях рационализма и гуманизма. В противном случае фобия остается одной из основных идеологических, политических и культурных «ценностей» в жизни народов и государств.

Коллектив авторов, Исламофобия, 2016

Говорить о «перестройке миропорядка» нельзя вне темы справедливого общечеловеческого будущего – стремления к нему или отказу от него во имя «прав сильного». Представление о «нациях-изгоях» (а это стало приемлемым политологическим термином, причем на фоне торжества политкорректности), несомненно, порождение извращенного политического сознания. Но ксенофобию здесь принято не замечать. И это пример поврежденности социального восприятия, признак психологического нездоровья людей, причем не только на уровне элитарного, но и массового сознания. Мировоззренческая основа «золотого миллиарда» и сходных идей жесткой стратификации планетарного социума с минимизацией «социальных лифтов» (различные проекты социал-дарвинистского характера) достаточно успешно маскируется информационно-психологическими средствами. Хотя в последнее время происходит «снятие масок».

А. А. Гостев, Глобальная психоманипуляция. Психологические и духовно-нравственные аспекты, 2017

Следовательно, неоязычество представляет интерес по ряду причин. Во-первых, с точки зрения культурной динамики – как, какими путями и почему бывшее атеистическое общество приходит к религии, почему часть наших современников, вступивших на этот путь, выбирает именно неоязычество? Во-вторых, является ли неоязычество религией в чистом виде, или оно отражает гораздо более фундаментальные мировоззренческие сдвиги? В-третьих, исходя из того, что культура представляет собой более или менее четко структурированную систему, мы вправе поставить вопрос, как язычество, тесно связанное с архаическими клановыми структурами, может вписаться в контекст современной модернизованной культуры? Ясно, что традиционное язычество на это не способно, что позволяет говорить о неоязычестве как о новом явлении нашей эпохи. В-четвертых, исходя из полной аполитичности большинства западных неоязыческих групп, мы должны объяснить высокую степень политизации многих неоязыческих движений на постсоветской территории. В этом отношении исследование неоязычества выходит за рамки чисто теоретического и приобретает важный прикладной интерес – каковы политические ориентации неоязычников, в чем заключается и в чем проявляется их политическая активность, несут ли их идеологические конструкции определенный груз ксенофобии, а если да, то какой и почему? Наконец, в какой мере неоязыческие движения, расцветающие на постсоветском пространстве, связаны с этнонационализмом?

Сборник статей, Неоязычество на просторах Евразии, 2001

Основы этноцентризма заложены в этнической идентификации и имеют в большей степени психологическую природу, чем социальную. Явление этноцентризма обусловлено противопоставлением «мы – они», которое присуще всем этническим культурам и состоит в негативной реакции на непонятное и незнакомое. Социальные факторы этноцентризма присутствуют в процессе социализации, когда происходит усвоение этнических установок и представлений в ходе школьного обучения, общения со сверстниками, чтения книг, просмотра кинофильмов и обращения к средствам массовой информации. Преодоление этноцентризма возможно только при условии преодоления непонимания, вызванного незнанием особенностей жизни других народов и причин, обусловливающих поведение их представителей. Для журналиста, обращающегося к теме межнационального взаимодействия, очень важно осознание природы собственного этноцентризма, что создает предпосылки для его преодоления. В данном случае имеют значение рекомендации об оценке ситуации с позиций собственной культуры автора и взаимодействующих культур, акцентировании внимания на различиях и особенностях других народов, что уничтожает страх аудитории и дает ей возможность понимания мотивов поведения и особенностей взаимоотношений представителей других этносов. Этноцентризм лежит в основе тенденции судить о других культурах с позиции превосходства своей собственной. В такой трактовке этноцентризм связан с ксенофобией – страхом и неприязнью к чужим взглядам и обычаям. Однако этноцентризм существует во всех культурах, и далеко не всегда он связан с выражением позиции превосходства.

И. Н. Блохин, Журналистика в этнокультурном взаимодействии, 2013

Важным моментом, имеющим практическое значение, является то обстоятельство, что повышенная латентная виктимность мигрантов имеет два основных варианта виктимизации (превращения латентной жертвы в реальную). С одной стороны, они могут стать жертвой преступников – коренных жителей принимающей стороны. Особую опасность здесь представляют два вектора – преступления, совершаемые на почве национализма и ксенофобии, и преступления с ярко выраженной коррупционной составляющей, которую инициируют чиновники различных мастей и уровней и недобросовестные работодатели. С другой, они находятся под жестким прессом собственной «мафии» – как правило, этнических организованных преступных групп, в которые входят свои же «хозяева-бандиты», а зачастую и сами работодатели. По нашему мнению, последние преобладают над первыми. Такой двусторонний пресс значительно усугубляет состояние латентной виктимности мигрантов. «Так зачем же самих жертв назначать врагами? Очевидно, антимиграционная истерия выгодна все той же коррупции. Если бы наши соответствующие структуры, ФМС в первую очередь, вместо ничего не дающего «отлова» нелегальных мигрантов попытались бы вместе с чиновниками добиться публичного суда хоть над кем-то из крутых рабовладельцев, от этого было бы больше пользы. У правозащитных организаций, имеющих неопровержимые улики бесчеловечной эксплуатации мигрантов, ни прокуратура, ни суды ни один иск не приняли»[68].

Коллектив авторов, Актуальные проблемы современного уголовного права и криминологии, 2013

Экспансионистский национализм выступает как самая высокая – агрессивная и воинственная – степень проявления националистической позиции и соответствующей ей политики. В его основе – психология ревностного, подчас истеричного, националистического энтузиазма. Нация, в представлении носителей данного чувства, есть замкнутое этническое целое, чистоту которого следует сохранять всеми возможными способами. Естественно, что такой национализм получает свое выражение в доктринах этнического и расового превосходства одних общностей над другими, что уже граничит с откровенным расизмом. Формой экспансионистского национализма является шовинизм. Своим происхождением слово «шовинизм» обязано Н. Шовэну, французскому солдату, прославившемуся фанатичной преданностью Наполеону и делу Франции. В шовинизме мир четко делится по принципу «свои – чужие», причем «чужие» представляются как причина всех и всяческих бед и невзгод, выпадающих на долю «своих». Поэтому «чужих» следует всячески презирать и ненавидеть, а еще лучше – бороться с ними и, по возможности, уничтожать их. Присущее носителям такого рода национализма чувство неприязни и враждебности к представителям других наций, к их образу жизни, мировоззрению, психологическому складу принято называть ксенофобией (от греч. xenos – чужой и phobos – страх). Нагляднее всего национализм в его экспансионистском виде проявил себя между двумя мировыми войнами в Германии и Италии, где он принял форму идеологии и практики фашизма — агрессивного подавления, подчинения и порабощения народов других стран представителями «высшей» расы.

В. А. Мельник, Основы идеологии белорусского государства, 2013

Наличие подобных границ и «стратегий ограничения» обязательно предполагает выработку принципов взаимодействия обществ «по разную сторону этнической границы». Собственно, вот тут мы и подходим к главной практической проблеме наук, изучающих этничность: каков механизм взаимодействия этнических групп и каким образом, с использованием каких институтов, его можно сделать более гуманным, эффективным, прогрессивным? К сожалению, история дает нам гораздо больше примеров ксенофобии и даже агрессии в отношении «этнически иных». Инструментами регулирования отношений между этническими группами выступают государство, социальные отношения, регулируемые законом и обычаем, этническая политика, культурная политика, демографическая политика, экологическая политика и т. д.

С. Е. Федоров, История и теория наций и национализма, 2016

Интерпретация полученных данных может быть построена вокруг двух принципиальных возможностей (а также их комбинации). Первая состоит в рассмотрении динамики психологического состояния России как объективно представленной сквозь призму его восприятия экспертами-психологами. В этом случае приходится признать, что: 1) эта динамика в целом негативна; 2) психологическое состояние современного российского общества очень неудовлетворительно; 3) нашему обществу в значительной мере свойственны такие характеристики, как агрессивность, апатия, безыдейность, бесправие, беспринципность, бесцеремонность, враждебность, грубость, жестокость, ксенофобия, ложь, наглость, насилие, невоспитанность, пустословие, сквернословие, хамство; 4) наиболее выраженными отрицательными характеристиками современного российского общества являются алчность, меркантильность и эгоизм. При этом, естественно, надо оговориться, что, даже при признании объективного характера такой картины, «общество в целом» представляет собой абстракцию, любое реальное общество состоит из конкретных индивидов и различных социальных групп, подобная картина носит сугубо обобщенный, не учитывающий индивидуальные различия и многие другие нюансы характер.

А. В. Юревич, Психология социальных явлений, 2014

Но зато исламскому фундаментализму удается разжигать антизападную ксенофобию, которая и есть основной источник его политической жизнеспособности. Однако стоит отметить, что за пределами шиитского Ирана и оккупированного Израилем Южного Ливана с их весьма специфическими условиями только опустошенный советской интервенцией Афганистан и часть Судана оказались в руках крайне реакционных и радикально антизападных фундаменталистов. Если Соединенные Штаты не проявят осторожность, то же может случиться и в некоторых районах Ирака. Попытки же фундаменталистов взять власть в таких светских мусульманских государствах, как Египет, Алжир и Индонезия, были в целом пресечены; да и более консервативные режимы, формально избравшие религиозно-исламский путь самоопределения, например правительство Марокко или придерживающиеся более догматичной традиционной ориентации власти Саудовской Аравии, оказались способны противодействовать росту политического влияния религиозного фундаментализма.

З. К. Бжезинский, Выбор. Стратегический взгляд (сборник), 2004

Наконец, важно и то, что национализм в Восточной Европе в послевоенные годы развивался в основном в эмиграции и как бы законсервировался. Группы эмигрантов своей корпоративной традицией были связаны в основном с коллаборантами времен Второй мировой войны и помнили свои народы как крестьянские. Для них время словно остановилось: вышиванки, «наш народ угнетен и страдает», «разогнуть спину», «родная сторонка», «хата», «колыбельная матери над люлькой под потолком дедовской хаты», Шевченко, гайдамаки, лесные братья… В послевоенные годы все эти стандартные образы в среде эмигрантских общин националистов модернизированы не были. Внутри СССР антисоветский национализм концентрировался либо в небольших группках гуманитарной интеллигенции, в основном связанной с литературным творчеством на национальном языке, либо в среде крестьян на уровне крестьянской ксенофобии. Тесной связи между эмигрантскими общинами, городскими гуманитарными интеллигентами и сокращающейся в ходе урбанизации крестьянской массой не было. Таким образом, сейчас мы имеем в основном немодернизированный, неспособный писать реальность своих обществ архаичный восточноевропейский национализм, и особенно хорошо это видно на самом масштабном его примере – украинском.

Юрий Шевцов, Новая идеология: голодомор, 2009

Глобалистика – современное интегративное движение, которое синтезирует результаты развития основных ветвей научного знания – обществоведения, естествознания и техникознания – с целью исследования истоков, сущности, структуры и тенденций выживания и свободного развития рода «Человек». Это необходимая научная предпосылка становления и формирования «планетарного мышления» (В. Вернадский), разработки стратегии решения глобальных проблем современности и практических действий по ее реализации. Такое понимание – не геометическая аксиома, и оно прокладывает путь между Сциллой pro и Харибдой contra глобализации. Этим обусловлена предельно широкая амплитуда взглядов, глубоко противоречивое отношение к глобализации – от апологетики панглобализма до ксенофобии антиглобализма.

И. Я. Левяш, Глобальный мир и геополитика. Культурно-цивилизационное измерение. Книга 1, 2012

Черты терпимости, гармонизующие общности, – кровнородственный и соседский альтруизм, склонность к индоктринации (усвоение общих целей как своих), ритуализация внутриобщинной агрессии. Черты, чреватые последующим расцветом насилия, – ксенофобия, производная от достигнутого высокого уровня теплоты и нежности к родственникам, территориальность и доминирование самцов.

В. И. Красиков, Насилие в эволюции, истории и современном обществе, -1

Энн Кэтрин Флор (Flohr, 1994) представляет строгие теоретические обоснования тезиса о том, что этноцентризм и ксенофобия имеют биосоциальный фундамент. Она указывает на недостаточность объяснений этноцентризма и ксенофобии, представляемые традиционными социальными науками. Универсальность этноцентризма невозможно объяснить ситуационными факторами. Вывод автора состоит в том, что этноцентризм основывается на эволюционной поведенческой предрасположенности и что он связан с фаворитизмом. Я согласен с этим выводом.

Тату Ванханен, Этнические конфликты, 1999