Извозчик

Изво́зчик — кучер наёмного экипажа, повозки, либо сам наёмный экипаж с кучером. Извозчиком нередко назывался крестьянин, промышляющий извозом.

В XIX — начале XX века основным видом городского транспорта были извозчики. Торговый извоз в городских поселениях Российской империи регулировался думами, которым в 1892 году предоставлено право составлять обязательные постановления о производстве извозного промысла, о типе извозчичьих экипажей, о городских омнибусах и других общественных экипажах, а также устанавливать таксы за пользование извозчичьими экипажами. Законом 1900 г. земским учреждениям было предоставлено право издавать обязательные постановления, касающиеся производства легкового извозного промысла, и устанавливать таксы за пользование извозчичьими экипажами вне городских поселений. С извозного промысла в городах мог быть установлен, по усмотрению городских дум, особый сбор в пользу города. В 1887 году были изданы правила о сборе с извозного промысла: сбор не мог превышать десяти рублей в год с каждой лошади, употребляемой в извоз; высший размер сбора в пределах указанной нормы, а также изъятия от сбора, определялись по каждому городу министром внутренних дел, по соглашению с министром финансов.

В начале XX века конкурентом извозчикам стала конка. К середине 30-х годов XX века извозчики были вытеснены механическими и электрическими видами городского транспорта: такси, трамваями и (в Москве) метро.

Источник: Википедия

Упоминания в литературе

Функционировал городской транспорт – шла «большая езда из одной части города в другую» (Таннер). Как сообщал Рейтенфельс, «на каждом перекрестке и у каждых ворот стоит… наготове много извозчиков, то есть возниц, которые, договорившись за весьма малую плату, быстро доставят приезжего к месту, им указанному». Невилль отмечал, что их было около тысячи – с «маленькими тележками, запряженными в одну лошадь». Описывает он и экипажи «наподобие паланкина», в которых ездили женщины по 5–6 человек. Чтобы пройти всю Москву пешком (иностранцы засекали), требовалось 3 часа. Но и в карете от центра до Земляного вала добирались за час. Между прочим, вплоть до 1670—1680-х гг. сам по себе городской транспорт чужеземцы описывали в качестве диковинки, подробно разъясняя, что это такое. Потому что в европейских городах ничего подобного еще не было – если нет своей кареты или телеги, топай пешком.

Валерий Шамбаров, Святая Русь против варварской Европы, 2011

Пятьдесят лет назад торговая часть Москвы, ее «город», еще сохраняла свой старинный характер, тот, вероятно, какой имела она и «до француза». Там, где теперь узкие переулки обставлены величественными зданиями «из стали и стекла», где непрерывными рядами, заполняя весь проезд, тянутся рессорные подводы, извозчики на резиновых шинах и автомобили, где сквозь зеркальные окна видны одетые по последней моде солидные служащие больших «торговых домов», – полвека назад, в низеньких, местами одноэтажных, домишках и в бессчетных проходных дворах ютились полутемные «лавки» и «амбары», у дверей которых останавливались жалкие московские «ваньки» и первобытные «полки», а в глубине которых дюжие «молодцы» или «ребята» в картузах и поддевках поджидали покупателей, как охотники зверя. По большей части купцы, торговавшие «в городе», делали в год оборот на сотни тысяч, но продолжали жить «по старине», довольствуясь сырыми и грязными помещениями, держа своих приказчиков в «черном теле» и охотно посещая привычные душные трактиры с любимыми хриплыми «машинами». Допустить какое-нибудь новшество, хотя бы только переменить закопченную, потемневшую вывеску, хозяевам казалось делом опасным: как бы от того не произошла заминка в торговле и не сократились барыши.

Валерий Брюсов, Обручение Даши, 1913

Возле Иверской постоянно толпились нищие, спекулянты, жулики, стоял неумолчный гул голосов, в воздухе висела густая брань. Здесь да еще на Сухаревке, где вокруг высоченной Сухаревой башни шумел, разливаясь по Садовой, Сретенке, 1-й Мещанской, огромный рынок, было, пожалуй, наиболее людно. Большинство же улиц выглядело по сравнению с Петроградом чуть ли не пустынными. Прохожих было мало, уныло тащились извозчичьи санки да одинокие подводы. Изредка, веерами разбрасывая далеко в стороны талый снег и уличную грязь, проносился высокий мощный «Паккард» с желтыми колесами, из автобоевого отряда при ВЦИК, массивный, кургузый «Ройс» или «Делане-Бельвиль» с круглым, как цилиндр, радиатором, из гаража Совнаркома, а то «Нэпир» или «Лянча» какого-либо наркомата или Моссовета. В Москве тогда, в 1918 году, насчитывалось от силы три-четыре сотни автомобилей. Основным средством передвижения были трамваи, да и те ходили редко, без всякого графика, а порою сутками не выходили из депо – не хватало электроэнергии. Были еще извозчики: зимой небольшие санки, на два седока, летом пролетка. Многие ответственные работники – члены коллегий наркоматов, даже кое-кто из заместителей наркомов – за отсутствием автомашин ездили в экипажах, закрепленных за правительственными учреждениями наряду с автомобилями.

Павел Мальков, Шесть лет с Лениным. Записки коменданта Кремля (сборник), 2016

Сначала подвел железнодорожный график. Скорые и курьерские поезда проходили станцию Арбатов без остановки, с ходу принимая жезлы и сбрасывая спешную почту. Смешанные поезда приходили только дважды в неделю. Они привозили народ все больше мелкий: ходоков и башмачников с котомками, колодками и прошениями. Как правило, смешанные пассажиры машиной не пользовались. Экскурсий и торжеств не было, а на свадьбы Козлевича не приглашали. В Арбатове под свадебные процессии привыкли нанимать извозчиков, которые в таких случаях вплетали в лошадиные гривы бумажные розы и хризантемы, что очень нравилось посаженым отцам.

Илья Ильф, Золотой теленок, 1931

Сначала подвел железнодорожный график. Скорые и курьерские поезда проходили станцию Арбатов без остановки, с ходу принимая жезлы и сбрасывая спешную почту. Смешанные поезда приходили только дважды в неделю. Они привозили народ все больше мелкий: ходоков и башмачников с котомками, колодками и прошениями. Как правило, смешанные пассажиры машиной не пользовались. Экскурсий и торжеств не было, а на свадьбы Козлевича не приглашали. В Арбатове под свадебные процессии привыкли нанимать извозчиков, которые в таких случаях вплетали в лошадиные гривы бумажные розы и хризантемы, что очень нравилось посажёным* отцам.

Илья Ильф, Золотой теленок, 1931

Зимой 1901/02 г. в городе насчитывалось 20 тыс. легковых извозчиков, которые зимой выручали 1620 тыс. руб., а за год – 19 440 тыс. руб. Во время революции 1905 г. легковые и ломовые извозчики несколько раз бастовали. В 1910 г. сбор с извозных лошадей был повышен до 15 руб. в год с одной лошади (до этого он не мог превышать 10 руб.). Летом 1904 г. было 22,6 тыс., в 1913 г. – 22,0 тыс., летом 1914 г. – 16 тыс. легковых извозчиков. Во время Первой мировой войны часть лошадей была реквизирована в армию, что привело к сокращению числа экипажей. В сентябре 1915 г. их было всего 11 тыс.

О. А. Зиновьева, Москва. Наука и культура в зеркале веков. Все тайны столицы, 2014

Сначала подвел железнодорожный график. Скорые и курьерские поезда проходили станцию Арбатов без остановки, с ходу принимая жезлы и сбрасывая почту. Смешанные поезда приходили только дважды в неделю. Они привозили народ все больше мелкий: ходоков и башмачников с котомками, колодками и прошениями. Как правило, смешанные пассажиры машиной не пользовались. Экскурсий и торжеств не было, а на свадьбы Козлевича не приглашали. В Арбатове под свадебные процессии привыкли нанимать извозчиков, которые в таких случаях вплетали в лошадиные гривы бумажные розы и хризантемы, что очень нравилось посаженым отцам.

И. А. Ильф, Золотой теленок, 1931

Отчаянно поторговавшись, Пономарев сумел сговорить несколько ломовых подвод томских гужеедов по тридцать копеек. И хотя рядом то же самое предлагали извозчики за двадцать копеек – в любой конец, с ветерком! – Крылов не стал вмешиваться в горячие действия Ивана Петровича и вместе с Габитовым принялся устанавливать и закреплять веревками драгоценный груз на сговоренный транспорт. Слава Богу, последний переход… Так скорей же, скорей…

Т. А. Каленова, Университетская роща, 2012

Вот как описывал в 1864 году Офицерскую улицу в своем замечательном романе «Петербургские трущобы» В. В. Крестовский: «Крюков канал служит границей между нарядной, показной частью города и тою особенною стороною, которая известна под именем Коломна… Впрочем, и здесь есть обитатели весьма комфортабельных бельэтажей, даже красуются пять-шесть барских домов, напоминающих "век нынешний и век минувший…". Чуть перевалитесь вы через любой из горбатых, неуклюжих мостов Крюкова канала, особенно вечером, как разом почувствуете, что вас охватывает другой мир, отличный от того, который оставили вы за собой. Вы едете по Офицерской: улица узкая, сплошные каменные громады, в окнах газ, бездна магазинчиков и лавочек, по которым сразу видно торговлю средней руки; посередине улицы то и дело снуют извозчики; по нешироким тротуарам еще чаще сталкивается озабоченный разночинный народ – и это вечное движение ясно говорит вам про близость к городскому центру про жизнь деятельную, всепоглощающую, промышленную – одним словом, про жизнь большого, многолюдного города.

Г. И. Зуев, От Вознесенского проспекта до реки Пряжи. Краеведческие расследования по петербургским адресам, 2014

Вот как описывал в 1864 году Офицерскую улицу в своем замечательном романе «Петербургские трущобы» писатель В.В. Крестовский: «Крюков канал служит границей между нарядной, показной частью города и тою особенною стороною, которая известна под именем Коломна… Впрочем, и здесь есть обитатели весьма комфортабельных бельэтажей, даже красуются пять-шесть барских домов, напоминающих „век нынешний и век минувший“… Чуть перевалитесь вы через любой из горбатых, неуклюжих мостов Крюкова канала, особенно вечером, как разом почувствуете, что вас охватывает другой мир, отличный от того, который оставили вы за собой. Вы едете по Офицерской: улица узкая, сплошные каменные громады, в окнах газ, бездна магазинчиков и лавочек, по которым сразу видно торговлю средней руки: посередине улицы то и дело снуют извозчики; по нешироким тротуарам еще чаще сталкивается озабоченный разночинный народ – и это вечное движение ясно говорит вам про близость к городскому центру, про жизнь деятельную, всепоглощающую, промышленную – одним словом, про жизнь большого, многолюдного города.

Г. И. Зуев, Петербургская Коломна, 2007

Затем пытались пускать между Петербургом и Кронштадтом общественные дилижансы – сани-кареты, но и они приносили убыток, и кронштадтский извозчик, несмотря на то, что его звали «лицом мифическим», все же в конечном результате, оставался более надежным способом передвижения. В 1868 году появилась железная дорога на Ораниенбаум, большинство стало пользоваться ею, а оставшиеся между Кронштадтом и Ораниенбаумом 6–7 верст делало по образу пешего хождения, хотя это пешее хождение было не всегда безопасно. Так, в 1862 году машинист одного из хозяйственных заведений Ораниенбаумского дворцового правления, пробираясь ночью из Ораниенбаума в Кронштадт, в темноте попал в полынью, однако же удержался за край льда. Место было неглубокое, но лед был так гладок, что несчастный не мог вскарабкаться. На другой день его нашли замерзшим, по грудь в воде и держащимся за край льдины. Мороз был довольно велик, и кругом трупа медленно замерзала вода. На льдине около руки мертвеца были найдены ножик и трубка. Ночь была звездная, и огни Ораниенбаума и Кронштадта были видны с того места, где погиб несчастный.

П. Н. Столпянский, Путеводитель по Кронштадту: Исторические очерки, 2011

На отхожий промысел в Москву потянулись все – умудренные опытом старики, молодые частники, ученики курсов декламации и уважаемые работники. Особенно пристрастились к этому делу городские извозчики в синих жупанах. Одно время в Колоколамске не работал ни один извозчик. Все они уезжали на отхожий. С котомками на плечах они падали под клятвийскую машину, отлеживались в госпиталях, а потом аккуратно взимали с посольства установленную сумму.

Евгений Петров, Необыкновенные истории из жизни города Колоколамска, -1

Биржевой извозчик – извозчик, стоящий на улицах и площадях у колоды для кормления и пойки лошадей, которая называлась биржей. Колодный извозчик имел постоянное место стоянки, а бесколодный – искал седоков по городу.

Сборник статей, И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата, 2008

Сегодня, часов в шесть вечера, я ехал на извозчике с поезда из Москвы, вез муку, выдали на железной дороге. Дорога испортилась, и мы ехали не прямо, а объезжали наезженную дорогу. Проезжая мимо лавры, я увидел, что входные ворота в нее закрыты, никого не впускают и не выпускают. Около ворот стоит большая толпа народа и видны красноармейцы с ружьями. Сначала я не понял, что это значит, но после обеда я узнал, что будут вскрывать мощи преподобного Сергия, а народ собрался как будто для протеста. Я поскорее оделся и пошел посмотреть. Оказывается, что действительно будут вскрывать мощи. Для чего их вскрывают? А для того, чтобы отвергнуть мысль о нетленности этих мощей, как об этом говорили, монахи якобы обманывали народ, и вот теперь большевики хотят этот обман вывести наружу.

А. Г. Заховаева, В поисках смысла: из прошлого к настоящему, 2011

Коляска остановилась в парадном дворе-курдонёре дома. Плохо разбиравшийся в русских деньгах Джералд поручил расплатиться с извозчиком Евангелине (британские фунты поменяли на местные ассигнации и серебро еще вчера, в гостинице). Поднялись на второй этаж, позвонили в квартиру. Открыл, как и ожидалось, Прохор.

Андрей Мартьянов, Мировой кризис, 2009

Все купил, да не задорого, положил в саквояж и пошел на трамвайную остановку. На извозчика тратиться не хотелось, они, оглоеды, совсем совесть потеряли – 10 рублей за самый короткий конец просили. Трамваи ходили редко и потому были переполнены. В первые два ему влезть не удалось, а когда на третьем к Саратовскому вокзалу подъехал, понял, что, если не поторопится, на поезд опоздает. Бегущий, буржуйского вида мужчина был замечен и остановлен патрулем матросов-балтийцев. Братишки бесцеремонно обыскали таракановский саквояж, нашли чай и заявили, что он экспроприируется в пользу революции. Тараканову бы промолчать, поскрипеть бы зубами и дальше бежать, на поезд успеть попытаться, так нет, начал права качать, уж больно чая стало жалко. Братишки долго не слушали – один из них ударил его кулаком в челюсть, после чего ему завернули руки за спину и отвели в ближайший участок, или, как они теперь называются, – комиссариат.

Иван Погонин, Экспедиция в рай, 2018

От статистики не скроешься никуда. Она имеет точные сведения не только о количестве зубных врачей, колбасных шприцев, дворников, кинорежиссеров, проституток, соломенных крыш, вдов, извозчиков и колоколов, – но знает даже, сколько в стране статистиков.

Е. П. Петров, Двенадцать стульев. Полная версия романа, -1

Звуки Петербурга! Конечно, в первую очередь вспоминаешь цоканье копыт по булыжной мостовой. Ведь и Пушкин писал о громе Медного Всадника «по потрясенной мостовой». Но цоканье извозчичьих лошадей было кокетливо-нежным. Этому цоканью мастерски умели подражать мальчишки, играя в лошадки и щелкая языком. Игра в лошадки была любимой игрой детей. Цоканье копыт и сейчас передают кинематографисты, но вряд ли они знают, что звуки цоканья были различными в дождь и в сухую погоду. Помню, как с дачи, из Куоккалы, мы возвращались осенью в город, и площадь перед Финляндским вокзалом была наполнена этим «мокрым цоканьем» – дождевым. А потом – мягкий, еле слышный звук катящихся колес по торцам и глуховатый «вкусный» топот копыт по ним же – там, за Литейным мостом. И еще покрикиванье извозчиков на переходящих улицу: «Э-эп!». Редко кричали «берегись» (отсюда – «брысь»): только когда лихач «с форсом» обгонял извозчичью пролетку. Ломовые, размахивая концом вожжей, угрожали лошадям (погоняли их) с каким-то всасывающим звуком. Кричали газетчики, выкликали названия газет, а во время Первой мировой войны и что-нибудь из последних новостей. Приглашающие купить выкрики («пирожки», «яблоки», «папиросы») появились только в период НЭПа.

Д. С. Лихачев, В блокадном Ленинграде, 2017

Звуки Петербурга! Конечно, в первую очередь вспоминаешь цоканье копыт по булыжной мостовой. Ведь и Пушкин писал о громе Медного Всадника «по потрясенной мостовой». Но цоканье извозчичьих лошадей было кокетливо-нежным. Этому цоканью мастерски умели подражать мальчишки, играя в лошадки и щелкая языком. Игра в лошадки была любимой игрой детей. Цоканье копыт и сейчас передают кинематографисты, но вряд ли они знают, что звуки цоканья были различными в дождь и в сухую погоду. Помню, как с дачи, из Куоккалы, мы возвращались осенью в город и площадь перед Финляндским вокзалом была наполнена этим «мокрым цоканьем» – дождевым. А потом – мягкий, еле слышный звук катящихся колес по торцам и глуховатый «вкусный» топот копыт по ним же – там, за Литейным мостом. И еще покрикиванье извозчиков на переходящих улицу: «Э-эп!». Редко кричали «берегись» (отсюда – «брысь»): только когда лихач «с форсом» обгонял извозчичью пролетку. Ломовые, размахивая концом вожжей, угрожали лошадям (погоняли их) с каким-то всасывающим звуком. Кричали газетчики, выкликали названия газет, а во время Первой мировой войны и что-нибудь из последних новостей. Приглашающие купить выкрики («пирожки», «яблоки», «папиросы») появились только в период нэпа.

Д. С. Лихачев, Воспоминания, -1