Неточные совпадения
Хлестаков.
Я — признаюсь, это моя слабость, — люблю хорошую кухню.
Скажите, пожалуйста,
мне кажется, как будто
бы вчера вы были немножко ниже ростом,
не правда ли?
Городничий (с неудовольствием).А,
не до слов теперь! Знаете ли, что тот самый чиновник, которому вы жаловались, теперь женится на моей дочери? Что? а? что теперь
скажете? Теперь
я вас… у!.. обманываете народ… Сделаешь подряд с казною, на сто тысяч надуешь ее, поставивши гнилого сукна, да потом пожертвуешь двадцать аршин, да и давай тебе еще награду за это? Да если б знали, так
бы тебе… И брюхо сует вперед: он купец; его
не тронь. «Мы, говорит, и дворянам
не уступим». Да дворянин… ах ты, рожа!
Городничий. Жаловаться? А кто тебе помог сплутовать, когда ты строил мост и написал дерева на двадцать тысяч, тогда как его и на сто рублей
не было?
Я помог тебе, козлиная борода! Ты позабыл это?
Я, показавши это на тебя, мог
бы тебя также спровадить в Сибирь. Что
скажешь? а?
Городничий. Да
я так только заметил вам. Насчет же внутреннего распоряжения и того, что называет в письме Андрей Иванович грешками,
я ничего
не могу
сказать. Да и странно говорить: нет человека, который
бы за собою
не имел каких-нибудь грехов. Это уже так самим богом устроено, и волтерианцы напрасно против этого говорят.
Еще подбавил Филюшка…
И всё тут!
Не годилось
быЖене побои мужнины
Считать; да уж
сказала я:
Не скрою ничего!
Оно и правда: можно
бы!
Морочить полоумного
Нехитрая статья.
Да быть шутом гороховым,
Признаться,
не хотелося.
И так
я на веку,
У притолоки стоючи,
Помялся перед барином
Досыта! «Коли мир
(
Сказал я, миру кланяясь)
Дозволит покуражиться
Уволенному барину
В останные часы,
Молчу и
я — покорствую,
А только что от должности
Увольте вы
меня...
Скотинин. Митрофан! Ты теперь от смерти на волоску.
Скажи всю правду; если б
я греха
не побоялся,
я бы те,
не говоря еще ни слова, за ноги да об угол. Да
не хочу губить души,
не найдя виноватого.
— Ну, полно! —
сказал он. — Когда бывало, чтобы кто-нибудь что-нибудь продал и ему
бы не сказали сейчас же после продажи: «это гораздо дороже стоит»? А покуда продают, никто
не дает… Нет,
я вижу у тебя есть зуб против этого несчастного Рябинина.
—
Не думаю, опять улыбаясь,
сказал Серпуховской. —
Не скажу, чтобы
не стоило жить без этого, но было
бы скучно. Разумеется,
я, может быть, ошибаюсь, но
мне кажется, что
я имею некоторые способности к той сфере деятельности, которую
я избрал, и что в моих руках власть, какая
бы она ни была, если будет, то будет лучше, чем в руках многих
мне известных, — с сияющим сознанием успеха
сказал Серпуховской. — И потому, чем ближе к этому, тем
я больше доволен.
— А, и вы тут, —
сказала она, увидав его. — Ну, что ваша бедная сестра? Вы
не смотрите на
меня так, — прибавила она. — С тех пор как все набросились на нее, все те, которые хуже ее во сто тысяч раз,
я нахожу, что она сделала прекрасно.
Я не могу простить Вронскому, что он
не дал
мне знать, когда она была в Петербурге.
Я бы поехала к ней и с ней повсюду. Пожалуйста, передайте ей от
меня мою любовь. Ну, расскажите же
мне про нее.
— Нет, —
сказала она, раздражаясь тем, что он так очевидно этой переменой разговора показывал ей, что она раздражена, — почему же ты думаешь, что это известие так интересует
меня, что надо даже скрывать?
Я сказала, что
не хочу об этом думать, и желала
бы, чтобы ты этим так же мало интересовался, как и
я.
— Он всё
не хочет давать
мне развода! Ну что же
мне делать? (Он был муж ее.)
Я теперь хочу процесс начинать. Как вы
мне посоветуете? Камеровский, смотрите же за кофеем — ушел; вы видите,
я занята делами!
Я хочу процесс, потому что состояние
мне нужно мое. Вы понимаете ли эту глупость, что
я ему будто
бы неверна, с презрением
сказала она, — и от этого он хочет пользоваться моим имением.
— Дарья Александровна! —
сказал он, теперь прямо взглянув в доброе взволнованное лицо Долли и чувствуя, что язык его невольно развязывается. —
Я бы дорого дал, чтобы сомнение еще было возможно. Когда
я сомневался,
мне было тяжело, но легче, чем теперь. Когда
я сомневался, то была надежда; но теперь нет надежды, и
я всё-таки сомневаюсь во всем.
Я так сомневаюсь во всем, что
я ненавижу сына и иногда
не верю, что это мой сын.
Я очень несчастлив.
«Но, кроме этого, сколько
бы я ни искал,
я ничего
не найду, что
бы сказать против моего чувства.
―
Я только знаю, ―
сказал Левин, ― что
я не видал лучше воспитанных детей, чем ваши, и
не желал
бы детей лучше ваших.
— Всё равно, что
я бы искал права быть кормилицей и обижался
бы, что женщинам платят, а
мне не хотят, —
сказал старый князь.
—
Я помню про детей и поэтому всё в мире сделала
бы, чтобы спасти их; но
я сама
не знаю, чем
я спасу их: тем ли, что увезу от отца, или тем, что оставлю с развратным отцом, — да, с развратным отцом… Ну,
скажите, после того… что было, разве возможно нам жить вместе? Разве это возможно?
Скажите же, разве это возможно? — повторяла она, возвышая голос. — После того как мой муж, отец моих детей, входит в любовную связь с гувернанткой своих детей…
— Жалко, что она
не вяжет.
Я видел на Венской выставке, вяжет проволокой, —
сказал Свияжский. — Те выгоднее
бы были.
—
Я бы на твоем месте
не торопился, —
сказал Левин.
—
Мне очень жаль, что тебя
не было, —
сказала она. —
Не то, что тебя
не было в комнате…
я бы не была так естественна при тебе…
Я теперь краснею гораздо больше, гораздо, гораздо больше, — говорила она, краснея до слез. — Но что ты
не мог видеть в щелку.
— Ах,
не слушал
бы! — мрачно проговорил князь, вставая с кресла и как
бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала
меня на это, то
я тебе
скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если
бы не было того, чего
не должно было быть,
я — старик, но
я бы поставил его на барьер, этого франта. Да, а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
—
Я не знаю! — вскакивая
сказал Левин. — Если
бы вы знали, как вы больно
мне делаете! Всё равно, как у вас
бы умер ребенок, а вам
бы говорили: а вот он был
бы такой, такой, и мог
бы жить, и вы
бы на него радовались. А он умер, умер, умер…
― Никогда, мама, никакой, — отвечала Кити, покраснев и взглянув прямо в лицо матери. — Но
мне нечего говорить теперь.
Я…
я… если
бы хотела,
я не знаю, что
сказать как…
я не знаю…
—
Я бы не удивилась, если
бы вы и
не хотели встретиться со
мною.
Я ко всему привыкла. Вы были больны? Да, вы переменились, —
сказала Анна.
— Волнует, но нельзя оторваться, —
сказала другая дама. — Если б
я была Римлянка,
я бы не пропустила ни одного цирка.
—
Мне жалко, что
я расстроил ваше женское царство, —
сказал он, недовольно оглянув всех и поняв, что говорили о чем-то таком, чего
бы не стали говорить при нем.
Я бы не позволил себе так выразиться, говоря с человеком неразвитым, —
сказал адвокат, — но полагаю, что для нас это понятно.
— Нет,
я бы чувствовал хотя немного, что, кроме своего чувства (он
не хотел
сказать при нем — любви)… и счастия, всё-таки жаль потерять свободу… Напротив,
я этой-то потере свободы и рад.
— Как
я рада, что вы приехали, —
сказала Бетси. —
Я устала и только что хотела выпить чашку чаю, пока они приедут. А вы
бы пошли, — обратилась она к Тушкевичу, — с Машей попробовали
бы крокет-гроунд там, где подстригли. Мы с вами успеем по душе поговорить за чаем, we’ll have а cosy chat, [приятно поболтаем,]
не правда ли? — обратилась она к Анне с улыбкой, пожимая ее руку, державшую зонтик.
— Ну как
не грех
не прислать
сказать! Давно ли? А
я вчера был у Дюссо и вижу на доске «Каренин», а
мне и в голову
не пришло, что это ты! — говорил Степан Аркадьич, всовываясь с головой в окно кареты. А то
я бы зашел. Как
я рад тебя видеть! — говорил он, похлопывая ногу об ногу, чтобы отряхнуть с них снег. — Как
не грех
не дать знать! — повторил он.
— Вот если б
я знала, —
сказала Анна, — что ты
меня не презираешь… Вы
бы все приехали к нам. Ведь Стива старый и большой друг Алексея, — прибавила она и вдруг покраснела.
«Да,
я должен был
сказать ему: вы говорите, что хозяйство наше нейдет потому, что мужик ненавидит все усовершенствования и что их надо вводить властью; но если
бы хозяйство совсем
не шло без этих усовершенствований, вы
бы были правы; но оно идет, и идет только там, где рабочий действует сообразно с своими привычками, как у старика на половине дороги.
— Вы приедете ко
мне, —
сказала графиня Лидия Ивановна, помолчав, — нам надо поговорить о грустном для вас деле.
Я всё
бы дала, чтоб избавить вас от некоторых воспоминаний, но другие
не так думают.
Я получила от нее письмо. Она здесь, в Петербурге.
—
Не знаю,
не могу судить… Нет, могу, —
сказала Анна, подумав; и, уловив мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да,
я простила
бы.
Я не была
бы тою же, да, но простила
бы, и так простила
бы, как будто этого
не было, совсем
не было.
— Ты
сказал, чтобы всё было, как было.
Я понимаю, что это значит. Но послушай: мы ровесники, может быть, ты больше числом знал женщин, чем
я. — Улыбка и жесты Серпуховского говорили, что Вронский
не должен бояться, что он нежно и осторожно дотронется до больного места. — Но
я женат, и поверь, что, узнав одну свою жену (как кто-то писал), которую ты любишь, ты лучше узнаешь всех женщин, чем если
бы ты знал их тысячи.
— Нисколько, нисколько. Ни разу еще
не было с тех пор, как
я женат, чтоб
я сказал, что лучше было
бы иначе, чем как есть…
— Это ужасно! —
сказал Степан Аркадьич, тяжело вздохнув. —
Я бы одно сделал, Алексей Александрович. Умоляю тебя, сделай это! —
сказал он. — Дело еще
не начато, как
я понял. Прежде чем ты начнешь дело, повидайся с моею женой, поговори с ней. Она любит Анну как сестру, любит тебя, и она удивительная женщина. Ради Бога поговори с ней! Сделай
мне эту дружбу,
я умоляю тебя!
—
Не может быть! Уж если б узнавал, так
меня бы узнал, —
сказала Кити на утверждение Агафьи Михайловны и улыбнулась.
— A propos de Варенька, [Кстати о Вареньке,] —
сказала Кити по-французски, как они и всё время говорили, чтоб Агафья Михайловна
не понимала их. — Вы знаете, maman, что
я нынче почему-то жду решения. Вы понимаете какое. Как
бы хорошо было!
— И
мне то же говорит муж, но
я не верю, —
сказала княгиня Мягкая. — Если
бы мужья наши
не говорили, мы
бы видели то, что есть, а Алексей Александрович, по моему, просто глуп.
Я шопотом говорю это…
Не правда ли, как всё ясно делается? Прежде, когда
мне велели находить его умным,
я всё искала и находила, что
я сама глупа,
не видя его ума; а как только
я сказала: он глуп, но шопотом, — всё так ясно стало,
не правда ли?
― Анна! Ты оскорбляешь
меня. Разве ты
не веришь
мне? Разве
я не сказал тебе, что у
меня нет мысли, которую
бы я не открыл тебе?
— Ну, разумеется, — быстро прервала Долли, как будто она говорила то, что
не раз думала, — иначе
бы это
не было прощение. Если простить, то совсем, совсем. Ну, пойдем,
я тебя проведу в твою комнату, —
сказала она вставая, и по дороге Долли обняла Анну. — Милая моя, как
я рада, что ты приехала.
Мне легче, гораздо легче стало.
— Ну, хорошо. Понято, —
сказал Степан Аркадьич. — Так видишь ли:
я бы позвал тебя к себе, но жена
не совсем здорова. А вот что: если ты хочешь их видеть, они, наверное, нынче в Зоологическом Саду от четырех до пяти. Кити на коньках катается. Ты поезжай туда, а
я заеду, и вместе куда-нибудь обедать.
— Нет, лучше поедем, —
сказал Степан Аркадьич, подходя к долгуше. Он сел, обвернул себе ноги тигровым пледом и закурил сигару. — Как это ты
не куришь! Сигара — это такое
не то что удовольствие, а венец и признак удовольствия. Вот это жизнь! Как хорошо! Вот
бы как
я желал жить!
— Но
скажите, пожалуйста,
я никогда
не могла понять, —
сказала Анна, помолчав несколько времени и таким тоном, который ясно показывал, что она делала
не праздный вопрос, но что то, что она спрашивала, было для нее важнее, чем
бы следовало. —
Скажите, пожалуйста, что такое ее отношение к князю Калужскому, так называемому Мишке?
Я мало встречала их. Что это такое?
— С его сиятельством работать хорошо, —
сказал с улыбкой архитектор (он был с сознанием своего достоинства, почтительный и спокойный человек). —
Не то что иметь дело с губернскими властями. Где
бы стопу бумаги исписали,
я графу доложу, потолкуем, и в трех словах.
— Ах перестань! Христос никогда
бы не сказал этих слов, если
бы знал, как будут злоупотреблять ими. Изо всего Евангелия только и помнят эти слова. Впрочем,
я говорю
не то, что думаю, а то, что чувствую.
Я имею отвращение к падшим женщинам. Ты пауков боишься, а
я этих гадин. Ты ведь, наверно,
не изучал пауков и
не знаешь их нравов: так и
я.
— Позволь
мне не верить, — мягко возразил Степан Аркадьич. — Положение ее и мучительно для нее и безо всякой выгоды для кого
бы то ни было. Она заслужила его, ты
скажешь. Она знает это и
не просит тебя; она прямо говорит, что она ничего
не смеет просить. Но
я, мы все родные, все любящие ее просим, умоляем тебя. За что она мучается? Кому от этого лучше?
— Самолюбия, —
сказал Левин, задетый за живое словами брата, —
я не понимаю. Когда
бы в университете
мне сказали, что другие понимают интегральное вычисление, а
я не понимаю, тут самолюбие. Но тут надо быть убежденным прежде, что нужно иметь известные способности для этих дел и, главное, в том, что все эти дела важны очень.
— Приезжайте обедать ко
мне, — решительно
сказала Анна, как
бы рассердившись на себя за свое смущение, но краснея, как всегда, когда выказывала пред новым человеком свое положение. — Обед здесь
не хорош, но, по крайней мере, вы увидитесь с ним. Алексей изо всех полковых товарищей никого так
не любит, как вас.