Неточные совпадения
Проходя по гостиной, она услыхала, что у подъезда
остановился экипаж, и, выглянув в окно, увидала карету, из которой высовывалась молодая девушка в лиловой шляпке, что-то приказывая звонившему лакею.
И Базаров и Аркадий ответили ей безмолвным поклоном, сели в
экипаж и, уже нигде не
останавливаясь, отправились домой, в Марьино, куда и прибыли благополучно на следующий день вечером. В продолжение всей дороги ни тот, ни другой не упомянул даже имени Одинцовой; Базаров в особенности почти не раскрывал рта и все глядел в сторону, прочь от дороги, с каким-то ожесточенным напряжением.
Он прислушался: шум опять раздался невдалеке. Он
остановился, стук все ближе и ближе, слышалось торопливое и напряженное шаганье конских копыт в гору, фырканье лошадей и понукающий окрик человека. Молния блистала уже пореже, и потому, при блеске ее, Райский не мог еще различить
экипажа.
Чрез полчаса нагнали меня наши
экипажи. Я было хотел сесть, но они, не обращая на меня внимания, промчались мимо, повернули за утес направо, и чрез пять минут стук колес внезапно прекратился. Они где-то
остановились.
Хотя горы были еще невысоки, но чем более мы поднимались на них, тем заметно становилось свежее. Легко и отрадно было дышать этим тонким, прохладным воздухом. Там и солнце ярко сияло, но не пекло. Наконец мы
остановились на одной площадке. «Здесь высота над морем около 2000 футов», — сказал Бен и пригласил выйти из
экипажей.
Прокатившись по заводской плотине,
экипаж Привалова
остановился у подъезда господского дома, который вблизи смотрел еще мрачнее и суровее, чем издали.
Все эти хлопоты, которые переживались всеми в старом приваловском доме, как-то не касались только самого хозяина, Игнатия Львовича. Ему было не до того. Пролетка Веревкина чуть не каждый день
останавливалась пред подъездом, сам Nicolas грузно высаживал свою «натуру» из
экипажа и, поднявшись с трудом во второй этаж, медведем вваливался в кабинет Игнатия Львовича.
Вообще усадьба была заброшена, и все показывало, что владельцы наезжали туда лишь на короткое время. Не было ни прислуги, ни дворовых людей, ни птицы, ни скота. С приездом матушки отворялось крыльцо, комнаты кой-как выметались; а как только она садилась в
экипаж, в обратный путь, крыльцо опять на ее глазах запиралось на ключ. Случалось даже, в особенности зимой, что матушка и совсем не заглядывала в дом, а
останавливалась в конторе, так как вообще была неприхотлива.
Новый год весь уезд встречал у предводителя Струнникова, который давал по этому случаю бал. Вереница
экипажей съезжалась 31-го декабря со всех сторон в Словущенское, причем помещики покрупнее
останавливались в предводительском доме, а бедные — на селе у мелкопоместных знакомых. Впрочем, о предводительском бале я уже говорил в своем месте и более распространяться об этом предмете не считаю нужным.
Попадавшиеся на дороге мужики, видя такой богатый
экипаж (тетушка очень редко выезжала в нем), почтительно
останавливались, снимали шапки и кланялись в пояс.
Вдруг у самой Садовой
останавливаемся.
Останавливается вся улица. Шум движения замер. Пешая публика переходит, торопясь, поперек Тверскую, снуя между
экипажами…
Именно под этим впечатлением Галактион подъезжал к своему Городищу. Начинало уже темниться, а в его комнате светился огонь. У крыльца стоял чей-то дорожный
экипаж. Галактион быстро взбежал по лестнице на крылечко, прошел темные сени, отворил дверь и
остановился на пороге, — в его комнате сидели Михей Зотыч и Харитина за самоваром.
Она не успела еще сойти с лестницы на дорогу (огибающую кругом парк), как вдруг блестящий
экипаж, коляска, запряженная двумя белыми конями, промчалась мимо дачи князя. В коляске сидели две великолепные барыни. Но, проехав не более десяти шагов мимо, коляска вдруг
остановилась; одна из дам быстро обернулась, точно внезапно усмотрев какого-то необходимого ей знакомого.
Часу в одиннадцатом в конце пустой улицы послышалось тихое дребезжание извозчичьих дрожек. Утлый
экипаж долго полз по немощеной улице и, не доезжая нескольких сажен до дома, занятого гражданами,
остановился в тени, падавшей от высокого деревянного забора.
Он велел
остановиться, вышел из
экипажа и приказал Ивану себя почистить, а сам отдал мужику обещанную ему красненькую; тот, взяв ее в руки, все еще как бы недоумевал, что не сон ли это какой-нибудь: три-четыре версты проводив, он получил десять рублей!
Часов в одиннадцать утра перед этим домом
остановился экипаж Вихровых.
Любопытные барышни прильнули к окну и имели удовольствие наблюдать, как из дормеза, у которого фордэк был поднят и закрыт наглухо, показался высокий молодой человек в ботфортах и в соломенной шляпе. Он осторожно запер за собой дверь
экипажа и
остановился у подъезда, поджидая, пока из других
экипажей выскакивали какие-то странные субъекты в охотничьих и шведских куртках, в макинтошах и просто в блузах.
Хоть бы человек прошел, хоть бы
экипаж проехал; и среди этой тишины все очень хорошо знали, что, не
останавливаясь, производится страшное следствие в полицейском склепе, куда жандармы то привозили, то отвозили различные лица, прикосновенные к делу.
Обогнув сад, издали напоминающий своею правильностью ковер, и объехав на красном дворе круглый, огромный цветник,
экипаж, наконец,
остановился у подъезда.
В продолжение дороги кучеру послышался в
экипаже шум, и он хотел было
остановиться, думая, не господа ли его зовут; но вскоре все смолкло. У подъезда Калинович вышел в свой кабинет. Полину человек вынул из кареты почти без чувств и провел на ее половину. Лицо ее опять было наглухо закрыто капюшоном.
Фаэтон между тем быстро подкатил к бульвару Чистые Пруды, и Егор Егорыч крикнул кучеру: «Поезжай по левой стороне!», а велев свернуть близ почтамта в переулок и
остановиться у небольшой церкви Феодора Стратилата, он предложил Сусанне выйти из
экипажа, причем самым почтительнейшим образом высадил ее и попросил следовать за собой внутрь двора, где и находился храм Архангела Гавриила, который действительно своими колоннами, выступами, вазами, стоявшими у подножия верхнего яруса, напоминал скорее башню, чем православную церковь, — на куполе его, впрочем, высился крест; наружные стены храма были покрыты лепными изображениями с таковыми же лепными надписями на славянском языке: с западной стороны, например, под щитом, изображающим благовещение, значилось: «Дом мой — дом молитвы»; над дверями храма вокруг спасителева венца виднелось: «Аз есмь путь и истина и живот»; около дверей, ведущих в храм, шли надписи: «Господи, возлюблю благолепие дому твоего и место селения славы твоея».
Выйдя из тарантаса, я увидел одного толстого господина, который, так же как и я, принужден был
остановиться для починки своего
экипажа.
Но вот они приблизились к
экипажам,
остановились, и неудержимый, несмолкаемый смех поднялся у них, как у небожителей Гомера.
А вот что, друзья мои: я могу уподобиться форейтору, который, не замечая, что постромки, привязывавшие к
экипажу выносных лошадей, оборвались, все мчится вперед и вперед, между тем как
экипаж давно
остановился и погряз в болоте…
Сколько здесь было богатых домов, какие великолепные
экипажи неслись мимо, и я наслаждался собственным ничтожеством,
останавливаясь перед окнами богатых магазинов, у ярко освещенных подъездов, в местах, где скоплялась глазеющая праздная публика.
Спустившись, мы
остановились у подъезда и начали наблюдать, как съезжается избранная публика, те счастливцы, у которых были билеты. Большинство являлось в собственных
экипажах. Из карет выходили разряженные дамы, офицеры, привилегированные мужчины. Это был совершенно особенный мир, который мы могли наблюдать только у подъезда. У них были свои интересы, свои разговоры, даже свои слова.
Я видел, как его грандиозная, внушающая фигура в беспредельной, подпоясанной ремнем волчьей шубе поднялась на крыльцо; видел, как в окне моталась тень его высокого кока и как потом он тотчас же вышел назад к
экипажу, крикнул ямщику: «не смей отпрягать» и объявил матушке, что на почтовой станции
остановиться ночевать невозможно, потому что там проезжие ремонтеры играют в карты и пьют вино; «а ночью, — добавлял наш провожатый, — хотя они и благородные, но у них наверное случится драка».
Шёл дождь и снег, было холодно, Евсею казалось, что
экипаж всё время быстро катится с крутой горы в чёрный, грязный овраг.
Остановились у большого дома в три этажа. Среди трёх рядов слепых и тёмных окон сверкало несколько стёкол, освещённых изнутри жёлтым огнём. С крыши, всхлипывая, лились ручьи воды.
Мелькающие у него перед глазами дорогие магазины и проезжавшие по улицам разнообразные
экипажи нисколько не возбуждали его внимания, и только на самом конце Невского он, как бы чем-то уколотый,
остановился: к нему, как и к другим проходящим лицам, взывала жалобным голосом крошечная девочка, вся иззябшая и звонившая в треугольник.
— Я думал, бог знает что случилось:
останавливаюсь… он соскакивает с своего
экипажа, подбегает ко мне: „Дайте-ка, говорит, мне вашу шляпу, а я вам отдам мою шапку.
Послышался шум
экипажа. Уже светало. Коляска проехала мимо, повернула и, скрипя колесами по мокрому песку,
остановилась около дома. В коляске сидели двое.
Рассуждая таким образом, очутился он в одной из главных улиц Петербурга, перед домом старинной архитектуры. Улица была заставлена
экипажами, кареты одна за другою катились к освещенному подъезду. Из карет поминутно вытягивались то стройная нога молодой красавицы, то гремучая ботфорта, то полосатый чулок и дипломатический башмак. Шубы и плащи мелькали мимо величавого швейцара. Германн
остановился.
Дело в том, что его превосходительство
остановился внизу лестницы, в ожидании своего почему-то замешкавшегося
экипажа, и вел весьма интересный разговор с двумя советниками и с Андреем Филипповичем.
Кучер поворотил в другую улицу, и чрез десять минут новоприобретенный
экипаж господина Голядкина
остановился перед домом, в котором квартировал его превосходительство.
Вдруг она захохотала. Мы сидели тогда на скамье пред игравшими детьми, против самого того места, где
останавливались экипажи и высаживали публику, в аллею, пред воксалом.
Мой
экипаж прокатился по широкой, мощенной доменным шлаком улице, миновал небольшую квадратную площадь, занятую деревянным рынком, и с треском
остановился пред небольшим новеньким домиком, на воротах которого издали виднелась полинявшая вывеска с надписью: «Земская станция».
И с той и с другой стороны моста стеснилось несколько поджидавших
экипажей;
останавливался и народ.
Карета
остановилась перед ярко освещенным подъездом, и его разом поразили: ряд
экипажей, говор кучеров, ярко освещенные окна и звуки музыки.
Экипаж после долгой, убийственной езды по глинистой почве
остановился наконец у подъезда. Два окна над самым подъездом были ярко освещены, из крайнего правого, выходившего из спальной Ольги, слабо пробивался свет, все же остальные окна глядели темными пятнами. На лестнице нас встретила Сычиха. Она поглядела на меня своими колючими глазками, и морщинистое лицо ее наморщилось в злую, насмешливую улыбку.
Извозчичьи пролетки и «собственные»
экипажи, представительно гремя по камням мостовой, обнажающимся из-под ледяной коры,
останавливались перед дверьми разных магазинов, по преимуществу у первого в городе парикмахера-француза, да у единственного перчаточника, и потом, иногда, на минутку, подкатывали к клубному подъезду.
Но вот, наконец, через час езды показался лесок, и оттуда донесся острый аромат апельсинов. Скоро коляска въехала в роскошную большую рощу апельсинных и лимонных деревьев; аромат от зеленых еще плодов и листвы сделался еще сильнее. Здесь
остановились и вышли погулять, но долго гулять не пришлось: у наших путешественников начинали болеть головы и от жары и от этого душистого запаха, и они поторопились сесть в
экипаж.
Александре Ивановне стоило бы большого труда удержать мужа от этой поездки, да может быть она в этом и вовсе не успела бы, если бы, к счастию ее, под тот день, когда генерал ожидал приезда Ворошилова, у ворот их усадьбы поздним вечером не
остановился извозчичий
экипаж, из которого вышел совершенно незнакомый человек.
Когда
экипаж Горданова
остановился у ворот Висленевского дома, Иосаф Платонович, исполняя завет Павла Николаевича, был у генерала.
— Я не решил, где мне
остановиться, — проговорил Горданов, усаживаясь в
экипаж. — Ты где стоишь? Я могу пристать где-нибудь поближе или возьму нумер в той же гостинице.
Горданов, все красневший по мере развития этих дум, вдруг
остановился, усмехнулся и плюнул. Вокруг него трещали
экипажи, сновали пешеходы, в воздухе летали хлопья мягкого снегу, а на мокрых ступенях Иверской часовни стояли черные, перемокшие монахини и кланялся народ.
В Париже с Жозефом сделалось нечто еще более мудреное. Снося свою унизительную роль дорогой, Висленев надеялся, что он в первый и в последний раз разыгрывает роль мажордома, и твердо ступил на землю Парижа. И в самом деле, здесь он у самого амбаркадера был приглашен Глафирой в
экипаж, сел с нею рядом, надулся и промолчал во все время переезда, пока карета
остановилась пред темным подъездом Hôtel de Maroc в rue Seine.
Горданов все это слушал и наконец возразил, что он только не понимает, зачем это нужно, но не получил никакого ответа, потому что
экипаж в это время
остановился у подъезда гостиницы.
— Вы
остановитесь у меня, — ответила ему скороговоркой Бодростина и, высунувшись из окна
экипажа, велела кучеру ехать в одну из известнейших московских гостиниц.
Двенадцать часов. Княжна поправляет платье и розу. Она прислушивается: не звонит ли кто? С шумом проезжает
экипаж,
останавливается. Проходят пять минут.
Но что за мука! Надевши сюртук, доктор опять ложится. Нелли поднимает его и тащит в переднюю… В передней долгая, мучительная возня с калошами, шубой… Пропала шапка… Но вот, наконец, Нелли сидит в
экипаже. Возле нее доктор. Теперь остается только проехать сорок верст, и у ее мужа будет медицинская помощь. Над землей висит тьма: зги не видно… Дует холодный зимний ветер. Под колесами мерзлые кочки. Кучер то и дело
останавливается и раздумывает, какой дорогой ехать…