Неточные совпадения
Я, кажется, всхрапнул порядком. Откуда они набрали таких тюфяков и перин? даже вспотел. Кажется, они вчера мне подсунули чего-то за завтраком: в
голове до сих пор стучит. Здесь, как я вижу, можно с приятностию проводить время. Я люблю радушие, и мне, признаюсь, больше нравится, если мне угождают от
чистого сердца, а не то чтобы из интереса. А дочка городничего очень недурна, да и матушка такая, что еще можно бы… Нет, я не знаю, а мне, право, нравится такая жизнь.
Под
головами его действительно лежали теперь настоящие подушки — пуховые и с
чистыми наволочками; он это тоже заметил и взял в соображение.
Часто он спал на ней так, как был, не раздеваясь, без простыни, покрываясь своим старым, ветхим студенческим пальто и с одною маленькою подушкой в
головах, под которую подкладывал все, что имел белья,
чистого и заношенного, чтобы было повыше изголовье.
«Странный этот лекарь!» — повторила она про себя. Она потянулась, улыбнулась, закинула руки за
голову, потом пробежала глазами страницы две глупого французского романа, выронила книжку — и заснула, вся
чистая и холодная, в
чистом и душистом белье.
— Ну — а что же? Восьмой час… Кучер говорит: на Страстной телеграфные столбы спилили, проволока везде, нельзя ездить будто. — Он тряхнул
головой. — Горох в башке! — Прокашлялся и продолжал более
чистым голосом. — А впрочем, — хи-хи! Это Дуняша научила меня — «хи-хи»; научила, а сама уж не говорит. — Взял со стола цепочку с образком, взвесил ее на ладони и сказал, не удивляясь: — А я думал — она с филологом спала. Ну, одевайся! Там — кофе.
— Вы, разумеется, знаете, что Локтев — юноша очень способный и душа — на редкость
чистая. Но жажда знания завлекла его в кружок гимназистов и гимназисток — из богатых семей; они там, прикрываясь изучением текущей литературы… тоже литература, я вам скажу! — почти вскрикнул он, брезгливо сморщив лицо. — На самом деле это — болваны и дурехи с преждевременно развитым половым любопытством, — они там… — Самойлов быстро покрутил рукою над своей
головой. — Вообще там обнажаются, касаются и… черт их знает что!
Как там отец его, дед, дети, внучата и гости сидели или лежали в ленивом покое, зная, что есть в доме вечно ходящее около них и промышляющее око и непокладные руки, которые обошьют их, накормят, напоят, оденут и обуют и спать положат, а при смерти закроют им глаза, так и тут Обломов, сидя и не трогаясь с дивана, видел, что движется что-то живое и проворное в его пользу и что не взойдет завтра солнце, застелют небо вихри, понесется бурный ветр из концов в концы вселенной, а суп и жаркое явятся у него на столе, а белье его будет чисто и свежо, а паутина снята со стены, и он не узнает, как это сделается, не даст себе труда подумать, чего ему хочется, а оно будет угадано и принесено ему под нос, не с ленью, не с грубостью, не грязными руками Захара, а с бодрым и кротким взглядом, с улыбкой глубокой преданности,
чистыми, белыми руками и с
голыми локтями.
«Да, да; но ведь этим надо было начать! — думал он опять в страхе. — Троекратное „люблю“, ветка сирени, признание — все это должно быть залогом счастья всей жизни и не повторяться у
чистой женщины. Что ж я? Кто я?» — стучало, как молотком, ему в
голову.
Она подошла к ней, пристально и ласково поглядела ей в глаза, потом долго целовала ей глаза, губы, щеки. Положив ее
голову, как ребенка, на руку себе, она любовалась ее
чистой, младенческой красотой и крепко сжала в объятиях.
«Это история, скандал, — думал он, — огласить позор товарища, нет, нет! — не так! Ах! счастливая мысль, — решил он вдруг, — дать Ульяне Андреевне урок наедине: бросить ей громы на
голову, плеснуть на нее волной
чистых, неведомых ей понятий и нравов! Она обманывает доброго, любящего мужа и прячется от страха: сделаю, что она будет прятаться от стыда. Да, пробудить стыд в огрубелом сердце — это долг и заслуга — и в отношении к ней, а более к Леонтью!»
Его поражала линия ее затылка и шеи.
Голова ее казалась ему похожей на
головы римских женщин на классических барельефах, на камеях: с строгим,
чистым профилем, с такими же каменными волосами, немигающим взглядом и застывшим в чертах лица сдержанным смехом.
Возвращение на фрегат было самое приятное время в прогулке: было совершенно прохладно; ночь тиха; кругом, на
чистом горизонте, резко отделялись черные силуэты пиков и лесов и ярко блистала зарница — вечное украшение небес в здешних местах. Прямо на
голову текли лучи звезд, как серебряные нити. Но вода была лучше всего: весла с каждым ударом черпали чистейшее серебро, которое каскадом сыпалось и разбегалось искрами далеко вокруг шлюпки.
А кучер все мчал да мчал меня, то по глухим переулкам, с бледными, но
чистыми хижинами, по улицам, то опять по полянам, по плантациям. Из-за деревьев продолжали выглядывать идиллии в таких красках, какие, конечно, не снились самому отцу Феокриту. Везде толпы; на балконах множество
голов.
Глядишь на
голову: через косу сквозит бритый, но
чистый череп;
голые руки далеко видны в широком рукаве: смуглы, правда, но все-таки чисты.
У трактиров уже теснились, высвободившись из своих фабрик, мужчины в
чистых поддевках и глянцовитых сапогах и женщины в шелковых ярких платках на
головах и пальто с стеклярусом. Городовые с желтыми шнурками пистолетов стояли на местах, высматривая беспорядки, которые могли бы paзвлечь их от томящей скуки. По дорожкам бульваров и по зеленому, только что окрасившемуся газону бегали, играя, дети и собаки, и веселые нянюшки переговаривались между собой, сидя на скамейках.
Бабы, оправив на
головах платки и спустив поневы, с любопытным ужасом смотрели на
чистого барина с золотыми застежками на рукавах, входившего в их дом.
Нехлюдов вспомнил цепи, бритые
головы, побои, разврат, умирающего Крыльцова, Катюшу со всем ее прошедшим. И ему стало завидно и захотелось себе такого же изящного,
чистого, как ему казалось теперь, счастья.
Перебирая их, он в нижнем ящике старой тетушкиной шифоньерки красного дерева, с брюхом и бронзовыми кольцами в львиных
головах, нашел много писем и среди них карточку, представлявшую группу: Софью Ивановну, Марью Ивановну, его самого студентом и Катюшу —
чистую, свежую, красивую и жизнерадостную.
Обмыв там холодной водой мускулистое, обложившееся жиром белое тело и вытершись лохматой простыней, он надел
чистое выглаженное белье, как зеркало, вычищенные ботинки и сел перед туалетом расчесывать двумя щетками небольшую черную курчавую бороду и поредевшие на передней части
головы вьющиеся волосы.
«Да, а потом? Будут все смотреть —
голова разбитая, лицо разбитое, в крови, в грязи… Нет, если бы можно было на это место посыпать
чистого песку, — здесь и песок-то все грязный… нет, самого белого, самого
чистого… вот бы хорошо было. И лицо бы осталось не разбитое,
чистое, не пугало бы никого.
— «Рост два аршина пять вершков» — кажется, так; «лицо
чистое» — так; «глаза голубые, волосы на
голове белокурые, усы и бороду бреет, нос и рот обыкновенные; особая примета: на груди возле левого соска родимое пятно величиною с гривенник»… Конька! возьми свечу! посмотри!
Саня был мальчик длинный, худощавый, с деревенскими приемами, которые делали его жертвой насмешек, с детски
чистым сердцем и
головой, слабоватой на учение.
Голова доктора горела, ему делалось душно, а перед глазами стояло лицо Устеньки, — это именно то лицо, которое одно могло сделать его счастливым,
чистым, хорошим, и, увы, как поздно он это понял!
Ее
голые широкие зубы бесшумно перекусывали всё, что она совала в рот, смешно изогнув руку, оттопырив мизинец, около ушей у нее катались костяные шарики, уши двигались, и зеленые волосы бородавки тоже шевелились, ползая по желтой, сморщенной и противно
чистой коже.
Подстреленная утка воровата, говорят охотники, и это правда: она умеет мастерски прятаться даже на
чистой и открытой воде: если только достанет сил, то она сейчас нырнет и, проплыв под водою сажен пятнадцать, иногда и двадцать, вынырнет, или, лучше сказать, выставит только один нос и часть
головы наружу и прильнет плотно к берегу, так что нет возможности разглядеть ее.
Но этого мало: промахи бывают по зайцам, лежащим в степи на совершенно
голых и
чистых местах.
Посреди
чистой воды, когда берега
голы и круты, она выставит один нос для свободного дыханья и, погруженная всем остальным телом в воду, уплывет по течению реки, так что и не заметишь.
А деревья в саду шептались у нее над
головой, ночь разгоралась огнями в синем небе и разливалась по земле синею тьмой, и, вместе с тем, в душу молодой женщины лилась горячая грусть от Иохимовых песен. Она все больше смирялась и все больше училась постигать нехитрую тайну непосредственной и
чистой, безыскусственной поэзии.
Поэта образы живые
Высокий комик в плоть облек…
Вот отчего теперь впервые
По всем бежит единый ток.
Вот отчего театра зала
От верху до низу одним
Душевным, искренним, родным
Восторгом вся затрепетала.
Любим Торцов пред ней живой
Стоит с поднятой
головой,
Бурнус напялив обветшалый,
С растрепанною бородой,
Несчастный, пьяный, исхудалый,
Но с русской,
чистою душой.
Следователь сидел в
чистой горнице и пил водку с Ястребовым, который подробно объяснял приисковую терминологию — что такое россыпь, разрез, борта россыпи, ортовые работы, забои, шурфы и т. д. Следователь был пожилой лысый мужчина с рыжеватой бородкой и темными умными глазами. Он испытующе смотрел на массивную фигуру Ястребова и в такт его объяснений кивал своей лысой прежде времени
головой.
— Нет, брат, неподходящая мне эта модель, — ответил Мыльников, встряхивая
головой. — Потому как лицо у меня
чистое, незамаранное.
Эта жадность возмутила Мосея до глубины души, и он с удовольствием порешил бы и солдата вместе с вероотступником Кириллом. Два сапога — пара… И Макар тоже хорош: этакое дело сделали, а он за бабенкой увязался! Непременно и ее убить надо, а то еще объявит после. Все эти мысли пронеслись в
голове Мосея с быстротой молнии, точно там бушевала такая же метель, как и на
Чистом болоте.
И в больнице, и на
Чистых Прудах
головы потеряли, доискиваясь, куда бы это делся Розанов. Даже с Ольги Александровны разом соскочил весь форс, и она очутилась дома.
Сам
голова, с чисто-начисто вымытыми руками и в совершенно
чистой рубашке и портах, укладывал их в новые рогожные кули и к некоторым иконам, больше, вероятно, чтимым, прежде чем уложить их, прикладывался, за ним также прикладывались и некоторые другие мужики.
Через неделю после того Добров, одетый в новый сюртук,
чистое белье и новые сапоги, сидел уже и переписывал Вихрову его сочинение, и только в некоторых местах он усмехался слегка и поматывал
головой.
Это был малый лет тридцати, с круглым,
чистым и румяным лицом, курчавою
головою, небольшою светло-русою бородкой и маленькими, беспокойно высматривающими глазками.
Старик и мальчик легли рядом на траве, подмостив под
головы свои старые пиджаки. Над их
головами шумела темная листва корявых, раскидистых дубов. Сквозь нее синело
чистое голубое небо. Ручей, сбегавший с камня на камень, журчал так однообразно и так вкрадчиво, точно завораживал кого-то своим усыпительным лепетом. Дедушка некоторое время ворочался, кряхтел и говорил что-то, но Сергею казалось, что голос его звучит из какой-то мягкой и сонной дали, а слова были непонятны, как в сказке.
Она говорила, а гордое чувство все росло в груди у нее и, создавая образ героя, требовало слов себе, стискивало горло. Ей необходимо было уравновесить чем-либо ярким и разумным то мрачное, что она видела в этот день и что давило ей
голову бессмысленным ужасом, бесстыдной жестокостью. Бессознательно подчиняясь этому требованию здоровой души, она собирала все, что видела светлого и
чистого, в один огонь, ослеплявший ее своим
чистым горением…
Золотые волосы падали крупными цельными локонами вокруг его высокого,
чистого лба, густая, четырехугольной формы, рыжая, небольшая борода лежала правильными волнами, точно нагофрированная, и вся его массивная и изящная
голова, с обнаженной шеей благородного рисунка, была похожа на
голову одного из трех греческих героев или мудрецов, великолепные бюсты которых Ромашов видел где-то на гравюрах.
Улыбка внезапно сошла с лица Александры Петровны, лоб нахмурился. Опять быстро, с настойчивым выражением зашевелились губы, и вдруг опять улыбка — шаловливая и насмешливая. Вот покачала
головой медленно и отрицательно. «Может быть, это про меня?» — робко подумал Ромашов. Чем-то тихим,
чистым, беспечно-спокойным веяло на него от этой молодой женщины, которую он рассматривал теперь, точно нарисованную на какой-то живой, милой, давно знакомой картине. «Шурочка!» — прошептал Ромашов нежно.
Но барынька, вероятно, предчувствовала, что найдет мало сочувствия в Акиме, и потому, почти вслед за Иваном, сама вошла в горницу. Это была маленькая и худощавая старушка, державшаяся очень прямо, с мелкими чертами лица, с узенькими и разбегающимися глазками, с остреньким носом, таковым же подбородком и тонкими бледными губами. Одета она была в черный коленкоровый капот, довольно ветхий, но
чистый; на плечах у нее был черный драдедамовый платок, а на
голове белый чепчик, подвязанный у подбородка.
"В Москве и без пачпорта примут, или
чистый добудут, — говорил он себе, — только на заработке прижмут. Ну, да одна
голова не бедна! И как это я, дурак, не догадался, что она гулящая? один в целом городе не знал… именно несуразный!"
Они на много-много дней скрашивали монотонное однообразие жизни в казенном закрытом училище, и была в них чудесная и
чистая прелесть, вновь переживать летние впечатления, которые тогда протекали совсем не замечаемые, совсем не ценимые, а теперь как будто по волшебству встают в памяти в таком радостном, блаженном сиянии, что сердце нежно сжимается от тихого томления и впервые крадется смутно в
голову печальная мысль: «Неужели все в жизни проходит и никогда не возвращается?»
Андреюшке было лет около шестидесяти: испитой до худобы скелета, с курчавой, всклоченной седой
головой и торчащей во все стороны бородою, он имел на себе белую,
чистую рубаху и полосатые порты, но был босиком и, держа ноги сложенными под себя, постоянно легонько покачивался на цепи.
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с майором на диване и только что не склонившею
голову на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол, на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт
чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего: не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего на коне и с рубящей наотмашь саблей.
О матушке ли Волге серебряной? или о дивном богатыре, про которого рассказывал Перстень? или думали они о хоромах высоких среди поля
чистого, о двух столбиках с перекладинкой, о которых в минуту грусти думала в то время всякая лихая, забубенная
голова?
В синей посконной рубахе ниже колен, белом фартуке, в
чистых онучах и новых лаптях, в лиловой тюбетейке на круглой бритой
голове, он вызывал впечатление чего-то нового, прочного и
чистого.
[Нигилист
чистых кровей, мой дорогой! (фр.)]), так я с ним откровенно об этом говорил: «Правда ли, спрашиваю, господин Благосклонов, что вы сто тысяч
голов требуете?» — «Никогда, говорит, ваше сиятельство, этого не бывало!..»
Я поглядел на нее сбоку, так что мне стал виден
чистый, нежный профиль ее слегка наклоненной
головы. Только теперь я заметил, что и сама Олеся похудела за это время и вокруг ее глаз легли голубоватые тени. Почувствовав мой взгляд, Олеся вскинула на меня глаза, но тотчас же опустила их и отвернулась с застенчивой улыбкой.
Там скуластый оборванный работник-ногаец, приехав с камышом из степи, поворачивает скрипящую арбу на
чистом широком дворе есаула, и скидает ярмо с мотающих
головами быков и перекликается по-татарски с хозяином.