Неточные совпадения
Даже несокрушимая Анфимьевна хвастается тем, что она никогда не
хворала, но если у нее болят зубы, то уж так, что всякий другой
человек на ее месте от такой боли разбил бы себе голову об стену, а она — терпит.
Строгость смотрителя происходила преимущественно оттого, что в переполненной вдвое против нормального тюрьме в это время был повальный тиф. Извозчик, везший Нехлюдова, рассказал ему дорогой, что «в тюрьме гораздо народ теряется. Какая-то на них
хворь напала.
Человек по двадцати в день закапывают».
— Скажите… Как жаль! Нынешние молодые
люди совсем и на молодых
людей не походят. В такие ли годы
хворать?.. Когда мне было шестнадцать лет… А все-таки такое странное совпадение: Привалов не выходит из комнаты, занят или нездоровится… Nadine тоже…
Мне, Вяхирю и Чурке очень не нравилось, когда этот
человек начинал перечислять, в каком доме есть
хворые, кто из слобожан скоро умрет, — он говорил об этом смачно и безжалостно, а видя, что нам неприятны его речи, — нарочно дразнил и подзуживал нас...
Когда собака или
человек спугнет ее с гнезда, для чего надобно почти наступить на него, то она притворяется какою-то
хворою или неумеющею летать: трясется на одном месте, беспрестанно падает, так что, кажется, стоит только погнаться, чтобы ее поймать.
Почтенному отцу Степану скажите все, что можете лучшего от меня. Встреча таких
людей, как он, во всех отношениях приятна и утешительна. Не давайте ему
хворать.
Пушкин простит, что я к нему особенно не пишу, — он знает меня хорошо и не взыщет с
хворого бестолкового
человека…
У нее было множество причин; главные состояли в том, что Багрово сыро и вредно ее здоровью, что она в нем будет непременно
хворать, а помощи получить неоткуда, потому что лекарей близко нет; что все соседи и родные ей не нравятся, что все это
люди грубые и необразованные, с которыми ни о чем ни слова сказать нельзя, что жизнь в деревенской глуши, без общества умных
людей, ужасна, что мы сами там поглупеем.
Две недели: какой срок для влюбленного! Но он все ждал: вот пришлют
человека узнать, что с ним? не болен ли? как это всегда делалось, когда он
захворает или так, закапризничает. Наденька сначала, бывало, от имени матери сделает вопрос по форме, а потом чего не напишет от себя! Какие милые упреки, какое нежное беспокойство! что за нетерпение!
Хворый человек ложится на порог, на спину ему кладут голик, которым в печи жар заметают, а по голику секут топором — не крепко — трижды три раза.
Может быть, ему пришло на ум, что, пожалуй, и опять родится дочь, опять залюбит и залечит ее вместе с докторами до смерти Софья Николавна, и опять пойдет
хворать; а может быть, что Степан Михайлыч, по примеру многих
людей, которые нарочно пророчат себе неудачу, надеясь втайне, что судьба именно сделает вопреки их пророчеству, притворился нисколько не обрадованным и холодно сказал: «Нет, брат, не надуешь! тогда поверю и порадуюсь, когда дело воочью совершится».
Мужчины, конечно, не обратили бы на нее внимания: сидеть с понурою головою — для молодой дело обычное; но лукавые глаза баб, которые на свадьбах занимаются не столько бражничеством, сколько сплетками, верно, заметили бы признаки особенной какой-то неловкости, смущения и даже душевной тоски, обозначавшейся на лице молодки. «Глянь-кась, касатка, молодая-то невесела как: лица нетути!» — «Должно быть, испорченная либо
хворая…» — «Парень, стало, не по ндраву…» — «Хошь бы разочек глазком взглянула; с утра все так-то: сидит платочком закрывшись — сидит не смигнет, словно на белый на свет смотреть совестится…» — «И то, может статься, совестится; жила не на миру, не в деревне с
людьми жила: кто ее ведает, какая она!..» Такого рода доводы подтверждались, впрочем, наблюдениями, сделанными двумя бабами, которым довелось присутствовать при расставанье Дуни с отцом.
— Спасибо, спасибо, — сказал он. — А я вот глаза потерял и ничего не вижу… Окно чуть-чуть вижу и огонь тоже, а
людей и предметы не замечаю. Да, я слепну, Федор заболел, и без хозяйского глаза теперь плохо. Если случится какой беспорядок, то взыскать некому; избалуется народ. А отчего это Федор заболел? От простуды, что ли? А я вот никогда не
хворал и никогда не лечился. Никаких я докторов не знал.
— Не один он думал так, и это верно было: чем дальше — тем горячее в туннеле, тем больше
хворало и падало в землю
людей. И всё сильнее текли горячие ключи, осыпалась порода, а двое наших, из Лугано, сошли с ума. Ночами в казарме у нас многие бредили, стонали и вскакивали с постелей в некоем ужасе…
— И мы поехали, ничего не ожидая, кроме хорошей удачи. Мой отец был сильный
человек, опытный рыбак, но незадолго перед этим он
хворал — болела грудь, и пальцы рук у него были испорчены ревматизмом — болезнь рыбаков.
— Так уж. Нейдёт тебе спокойно жить… Ты парень хороший, с душой… Есть такие
люди: всю жизнь живут крепко, никогда не
хворают и вдруг сразу — хлоп!
— Есть, имею! — отвечал нотариус, вводя князя в свой кабинет. — Молодым
людям стыдно бы
хворать!.. Вот нам старикам — другое дело!
— Да уж мы и сами немало дивуемся. Жалится все на хворость, а
хворого человека нельзя ж неволить. Ешьте! Чего зеваете! — крикнул Прокудин на семейных и начал хлебать из чашки щи с жирною свининою.
Обладал он и еще одним редким свойством: как есть
люди, которые никогда не знали головной боли, так он не знал, что такое страх. И когда другие боялись, относился к этому без осуждения, но и без особенного сочувствия, как к довольно распространенной болезни, которою сам, однако, ни разу не
хворал. Товарищей своих, особенно Васю Каширина, он жалел; но это была холодная, почти официальная жалость, которой не чужды были, вероятно, и некоторые из судей.
— Как что?.. Орелка-то видел? Ну, и не ладно выходит. Теперь Заяц в балагане лежит, а Естя будет работать. Так? А Лукерья, выходит, мне дочь… да и Паранька-то девчонка молодая. Чужой
человек в дому хуже
хвори… Теперь понял? Где углядишь за ними… Нет, Матвеевна, не ладно! Глаз у этого у Ести круглый, как у уросливой лошади.
Погасла милая душа его, и сразу стало для меня темно и холодно. Когда его хоронили,
хворый я лежал и не мог проводить на погост дорогого
человека, а встал на ноги — первым делом пошёл на могилу к нему, сел там — и даже плакать не мог в тоске. Звенит в памяти голос его, оживают речи, а
человека, который бы ласковую руку на голову мне положил, больше нет на земле. Всё стало чужое, далёкое… Закрыл глаза, сижу. Вдруг — поднимает меня кто-то: взял за руку и поднимает. Гляжу — Титов.
— Не собою, государь милостивый, узнал, — вмешался хитрый Сергеич, видевший, что мне любопытно знать, а Петр не хочет отвечать и начинает сердиться, — самому где экое дело узнать! — продолжал он. — Тоже
хворал,
хворал, значит, и выискался хороший
человек — да! — Сказал, как и отчего.
Знали, что у Фелицаты живут три девицы: Паша, Розочка и Лодка, что из хороших
людей города наиболее часто посещают «раишко» помощник исправника Немцев, потому что у него
хворая жена, податной инспектор Жуков, как
человек вдовый, и доктор Ряхин — по веселости характера.
Mатрена. И то, посмотрю на тебя, Игнатьич, не по лесу, видно, а по
людям боль-то ходит. Исчадел, исчадел ты весь, сердечный, погляжу на тебя. Не красит, видно, хворь-то.
Пусть бы жил, кушал бы у нас наше яство мужицкое на здоровье, пусть бы лежал — ничего б не сказали, и… слова не молвили б; да нечистый попутал,
хворый я
человек, да и хозяйка моя
хворая — что будешь делать!
Но родители были очень изумлены, когда Наташа призадумалась, прочитав письмо, никакого нерасположения или неприятного чувства к предложению Солобуевых не показала, а тихо и скромно промолвила, что Афанасья Флегонтовича она почти не видала, но что он не показался ей
хворым и противным, а напротив, веселым
человеком и что старика Флегонта Афанасьича она так полюбила, что за него согласилась бы выйти замуж…
— Я-то? Господи, ты посуди: я получаю двенадцать рублей, да ты двадцать — тридцать два рубля в месяц! На готовом на всём! Это, ежели до зимы
хворать будут
люди, сколько мы накопим?.. А там, бог даст, и поднимемся из подвала-то…
— Не шелковы рубахи у меня на уме, Патап Максимыч, — скорбно молвил Алексей. — Тут отец убивается,
захворал от недостатков, матушка кажду ночь плачет, а я шелкову рубаху вдруг вздену! Не так мы, Патап Максимыч, в прежние годы великий праздник встречали!.. Тоже были
люди… А ноне — и гостей угостить не на что и сестрам на улицу не в чем выйти… Не ваши бы милости, разговеться-то нечем бы было.
— Да уж, видно, надо будет в Осиповку приехать к тебе, — со стонами отвечал Стуколов. — Коли Господь поднимет, праздник-от я у отца Михаила возьму… Ох!.. Господи помилуй!.. Стрельба-то какая!..
Хворому человеку как теперь по распутице ехать?.. Ох… Заступнице усердная!.. А там на Фоминой к тебе буду… Ох!.. Уксусу бы мне, что ли, к голове-то, либо капустки кочанной?..
— Гм… вот напасть! У
людей праздник, а ты
хвораешь! Да ты бы в деревню или на постоялый ехал, а что так сидеть?
Все эти хитрые кушанья мало того, что трудны, еще и вредны. Так что не тем здоровым
людям, которые едят хлеб с водой и кашу, надо завидовать
хворым богачам с их хитрыми кушаньями, а богачам завидовать беднякам и учиться их питанию.
Непутевый, не степенный,
хворый, чувствительный к холоду, неравнодушный к водочке, робкий, всю свою жизнь прожил он лишним, ненужным
человеком сначала у отца, потом у брата.
Сделавшись свободным
человеком, Мифим сначала является в одном местном учреждении в должности «вышибайлы», но повел себя двусмысленно, и какой-то австралийский «кептен» сокрушил его так, что он стал
хворать и не мог больше служить вышибайлом.
— У меня отец
хворый человек. Когда он помрет, мать и жена сюда приедут. Обещали.
— Бог даст поправится, Семен Аникич, не тревожь себя, время надо, сам, чай, знаешь, хворь-то в
человека четвертями входит, а выходит щепоточками.
Постыдно трусить, подделываться под то, что теперь в почете, и отказывать от дому такому безобидному
человеку, как этот Ихменьев,
хворому, оторванному от всего, чем он жил, щекотливому, как все
люди в ненормальных условиях.
И
люди были здоровее,
хворых да тщедушных, кажись, и вовсе не бывало в стары-то годы.
Это было плешивенькое, коренастое создание, вечно в форменном с гербовыми пуговицами сюртуке и в мухояровых панталонах. Добрейший был
человек, всякому старался услужить, а к службе до того был усерден, что
хворал только в табельные дни. Что всего замечательнее — не пил.