Неточные совпадения
Он говорил просто, свободно переходя от предмета к предмету, всегда знал обо всем, что делается в мире, в свете и в
городе; следил за подробностями войны, если была война, узнавал равнодушно о перемене английского или
французского министерства, читал последнюю речь в парламенте и во
французской палате депутатов, всегда знал о новой пиесе и о том, кого зарезали ночью на Выборгской стороне.
Я методически стал развертывать мои тетрадки и объяснять: «Вот это — уроки из
французской грамматики, вот это — упражнение под диктант, вот тут спряжение вспомогательных глаголов avoir и être, вот тут по географии, описание главных
городов Европы и всех частей света» и т. д., и т. д.
Мы быстро спустились в
город, промчались мимо домов, нескольких отелей, между прочим
французского, через площадь.
Одно и так попало нечаянно в колеса
французского парохода: командир хотел открыть огонь по
городу.
Наконец, слава Богу, вошли почти в
город. Вот подходим к пристани, к доку, видим уже трубу нашей шкуны; китайские ялики снуют взад и вперед. В куче судов видны клиппера, поодаль стоит, закрытый излучиной, маленький, двадцатишестипушечный английский фрегат «Spartan», еще далее
французские и английские пароходы. На зданиях развеваются флаги европейских наций, обозначая консульские дома.
Отца моего повезли на фельдъегерских по тогдашнему фашиннику. Нам Иловайский достал какую-то старую колымагу и отправил до ближнего
города с партией
французских пленников, под прикрытием казаков; он снабдил деньгами на прогоны до Ярославля и вообще сделал все, что мог, в суете и тревоге военного времени.
Дело было неприятное: найти в Лондоне в два часа ночи комнату, особенно в такой части
города, не легко. Я вспомнил об небольшом
французском ресторане и отправился туда.
Тогда на месте А. А. Волкова, сошедшего с ума на том, что поляки хотят ему поднести польскую корону (что за ирония — свести с ума жандармского генерала на короне Ягеллонов!), был Лесовский. Лесовский, сам поляк, был не злой и не дурной человек; расстроив свое именье игрой и какой-то
французской актрисой, он философски предпочел место жандармского генерала в Москве месту в яме того же
города.
— Нет, говорю тебе, француз. Видишь, там у него все: и
города французские и люди с
французскими именами.
В
городе Уфе не было тогда так называемых
французских белых хлебов — и каждую неделю, то есть каждую почту, щедро вознаграждаемый почтальон привозил из той же Казани по три белых хлеба.
Когда вскоре за тем пани Вибель вышла, наконец, из задних комнат и начала танцевать
французскую кадриль с инвалидным поручиком, Аггей Никитич долго и пристально на нее смотрел, причем открыл в ее лице заметные следы пережитых страданий, а в то же время у него все более и более созревал задуманный им план, каковый он намеревался начать с письма к Егору Егорычу, написать которое Аггею Никитичу было нелегко, ибо он заранее знал, что в письме этом ему придется много лгать и скрывать; но могущественная властительница людей — любовь — заставила его все это забыть, и Аггей Никитич в продолжение двух дней, следовавших за собранием, сочинил и отправил Марфину послание, в коем с разного рода экивоками изъяснил, что, находясь по отдаленности места жительства Егора Егорыча без руководителя на пути к масонству, он, к великому счастию своему, узнал, что в их
городе есть честный и добрый масон — аптекарь Вибель…
— И вдруг — эти неожиданные, страшные ваши записки! Читали вы их, а я слышала какой-то упрекающий голос, как будто из дали глубокой, из прошлого, некто говорит: ты куда ушла, куда? Ты
французский язык знаешь, а — русский? Ты любишь романы читать и чтобы красиво написано было, а вот тебе — роман о мёртвом мыле! Ты всемирную историю читывала, а историю души
города Окурова — знаешь?
— Постоянно — пираты, солдаты, и почти каждые пять лет в Неаполе новые правители, [Горький, как можно предполагать, имел в виду бурную историю Неаполя на протяжении многих веков, когда норманнских завоевателей (1136–1194) сменяли солдаты германского императора Генриха VI, Анжуйскую королевскую династию (1266–1442) — Арагонская (1442–1501); свыше двухсот лет продолжалось испанское господство (1503–1707); вслед за австрийскими оккупантами приходили
французские, вторгались войска Наполеона под предводительством Мюрата (1808–1815); 7 ноября 1860 г. в
город вступили краснорубашечники во главе с Гарибальди, и Неаполь с округой вошел в состав Итальянского королевства.] — женщин надо было держать под замком.
Этот почет немало стеснял бедную женщину, вечно жавшуюся на кресле или на диване в своем малиновом гро-гро платье и желтой
французской шали с голубою башнею на спине и каймою
городов по окраине.
Настоящий обед ублаготворил тоже князя полнейшим образом: прежде всего был подан суп из бычьих хвостов, пропитанный кайенной [Кайенна — здесь название кайеннского перца, ввозимого из
города Кайенны во
Французской Гвиане.], потом протертое свиное мясо, облитое разного рода соями, и, наконец, трюфели а la serviette, и все это предоставлено было запивать благороднейшим, но вместе с тем и крепчайшим бургонским.
Если это, по-вашему, называется отсутствием всех предрассудков и просвещением, так черт его побери и вместе с вами!» Когда он стал приближаться к середине
города, то, боясь встретить
французского генерала, который мог бы ему сделать какой-нибудь затруднительный вопрос, Зарецкой всякий раз, когда сверкали вдали шитые мундиры и показывались толпы верховых, сворачивал в сторону и скрывался между развалинами.
Нас выпроводили за
французские аванпосты и сказали, что никого не пропустят назад в
город.
Я помню, что очутилась опять подле
французских солдат; не знаю, как это сделалось… помню только, что я просилась опять в
город, что меня не пускали, что кто-то сказал подле меня, что я русская, что Дольчини был тут же вместе с
французскими офицерами; он уговорил их пропустить меня; привел сюда, и если я еще не умерла с голода, то за это обязана ему… да, мой друг! я просила милостину для моего сына, а он умер…
Над дверьми одного из угольных домов сей знаменитой площади красивая вывеска с надписью на
французском языке извещала всех прохожих, что тут помещается лучшая кондитерская лавка в
городе, под названием: «Café Français» [«
Французское кафе».].
Проклиная жестокий климат и дурную почву, Бахтиаров переселился в губернский
город и с первого же появления в свете сделался постоянным и исключительным предметом разговоров губернских дам, что, конечно, было результатом его достоинств: привлекательную наружность его читатель уже знает, про
французский, немецкий, английский языки и говорить нечего — он знал их в совершенстве; разговор его был, когда он хотел, необыкновенно занимателен и остроумен, по крайней мере в это верили, как в аксиому, все дамы.
Как-то в одну из длинных зимних ночей Коврин лежал в постели и читал
французский роман. Бедняжка Таня, у которой по вечерам болела голова от непривычки жить в
городе, давно уже спала и изредка в бреду произносила какие-то бессвязные фразы.
После представления «Полиевкта» [Пьеса
французского драматурга Пьера Корнеля (1606–1684)], он бегает несколько дней сряду с распростертыми руками, глазами, глупо воздетыми к потолку и повторяет ни к селу ни к
городу: «Je crois!
Глагольев 2. Здравствуйте, mesdames! Платонову, Венгеровичу, Трилецкому… И чудак Платонов здесь… Салют, почет и уважение! Ужасно жарко в России… Прямо из Парижа! Прямехонько из
французской земли! Ф-ф… Не верите? Честное и благородное слово! Домой только чемодан завез… Ну, да и Париж же, господа! Вот
город!
Другие пояснили, что между адъютантом и Пшецыньским какая-то японская дуэль происходила и что Болеслав Храбрый исчез, бежал куда-то; что предводителя Корытникова крестьяне розгами высекли; что помещица Драчиха, вместе с дворовым человеком Кирюшкой, который при ней состоит в Пугачевых, объявила себя прямой наследницей каких-то
французских эмиссаров и вместе со снежковскими мужиками идет теперь на
город Славнобубенск отыскивать свои права, и все на пути живущее сдается и покоряется храброй Драчихе, а духовенство встречает ее со крестом и святою водою.
К вечеру канонерка подошла к Барии, находящейся у реки того же названия и составляющей главный пункт у западной границы
французской колонии. Прежде тут был большой
город, но во время войны французы сожгли его, оставив нетронутой одну деревню анамитов-католиков. Теперь французы все помещаются в форте и в деревне, и помещаются очень плохо. Начальник барийского гарнизона, он же и начальник провинции, принял Ашанина с чисто
французской любезностью и предложил ему поместиться у поручика-префекта.
Но почти никто не смотрел на
город. Глаза всех были устремлены на красивый флагманский корвет, к которому направлялся «Коршун». Вот он прорезал кормы английской канонерки и
французского авизо, миновал несколько «купцов» и летел теперь прямо на адмиральский корвет.
Благодаря любезному разрешению адмирала Бонара побывать внутри страны и видеть все, что хочет, Ашанин вскоре отправился в Барию, один из больших
городов Кохинхины, завоеванной французами. Почти все анамитские
города и селения стоят на реках, и потому сообщение очень удобное. Ежедневно в 8 часов утра из Сайгона отправляются в разные
французские посты и
города, где находятся гарнизоны, военные канонерские лодки, неглубоко сидящие в воде, доставляют туда провизию, почту и перевозят людей.
Пароход приближался к Сайгону, и все пассажиры были наверху… К полудню показались мачты кораблей, стоявших на сайгонском рейде, и скоро «Анамит» завернул в огромную бухту и стал на якорь против
города, на купеческом рейде, на котором стоял десяток купеческих кораблей, а в глубине рейда виднелась большая
французская эскадра.
Но где же
город? Неужели это хваленый Сайгон с громадными каменными зданиями на планах? Оказалось, что Сайгон, расположенный на правом берегу реки, имеет весьма непривлекательный вид громадной деревни с анамитскими домами и хижинами и наскоро сколоченными
французскими бараками. Все эти громадные здания, обозначенные на плане, еще в проекте, а пока всего с десяток домов европейской постройки.
Рейд начал открываться. Корвет прибавил хода и кинул якорь вблизи одного
французского военного фрегата.
Город виднелся вдали на возвышенности.
Водружение тевтонских знамен над
городами и креитостями
французской республики.
Но несмотря на гибель своих прекрасных и цветущих
городов, доблестная бельгийская армия, предводительствуемая самим королем-героем, все еще стойко дралась с наседающим на нее со всех сторон вдесятеро сильнейшим врагом. Тем временем и во Франции шла та же борьба, та же кровавая распря. Нескольким немецким корпусам удалось проникнуть на
французскую территорию.
Он писал (переделывая их всего чаще с
французского) сенсационные мелодрамы и обстановочные пьесы, играл с своей женой в них главные роли, составлял себе труппу на одну только вещь, и вместе с декорациями и всей обстановкой отправлялся (после постановки ее в Лондоне) по крупным
городам Великобритании, а потом и в Америку.
Беря в общем, тогдашний губернский
город был далеко не лишен культурных элементов. Кроме театра, был интерес и к музыке, и местный барин Улыбышев, автор известной
французской книги о Моцарте, много сделал для поднятия уровня музыкальности, и в его доме нашел оценку и всякого рода поддержку и талант моего товарища по гимназии, Балакирева.
И умные, искристые, полные комизма глаза покойника Шуйского виднеются ему со сцены, в пьесе, переделанной с
французского, где он приходит в меховой шапке, купленной у «носящего» в
городе.
— Грация! — опять ни к селу, ни к
городу заявляет Боб и первый шагает своими длинными ногами туда, в гримерную, по бело-розовым коврам к туалетному столу, за которым сидит дива. За ним Ольга с букетом и я, подбирающая в уме
французские слова.
Пока становой пристав Пуцило списывался с Быховым и Могилёвым и прибыла рота из Рогачёвского уезда, Анцыпо, смело оставаясь невдалеке от губернского
города, в течение 4-х дней бесчинствовал на двух шоссе по волостным правлениям и кабакам. Население, не видя разъясняющей и ободряющей земской власти, было напугано объявлением, что вслед за пьяною шайкой приближаются
французские войска.
Петербург —
город русский, столица Российского государства, но в нем имеется всего две труппы актеров, дающих представления на русском языке: одна драматическая и одна оперная, тогда как в то же время трупп, представляющих на иностранных языках, имеется пять, а именно: немецкая,
французская, итальянская, театр Буфф и театр Берга.
— Уж я кое-кому об этом шепнул, — таинственно прохрипел
Городов, — на выборах чернячков Владимиру Николаевичу навалят. Действительно, надо все это старое вон, в архив сдать вместе с переводными
французскими пьесами, — со смехом добавил он.
Потому-то Николай Герасимович и ускорил отъезд в Сан-Ремо, как
город, отстоящий близко от
французской границы.
— Откуда ты… Разве ты не читал сегодняшних
французских газет? Он снова уже судится в Брюсселе… Да и ранее было известно, что он задержан в этом
городе.
Если б ты знал, болотный и бездушный
город, сколько горечи накопляется в сердце только от тебя, от твоих улиц, от твоей мглы, от твоей особой, безнадежной скуки, от разных уродов Невского проспекта,
французского театра и тоскливых гостиных! Почему я не могу писать стихов?! Как бы я тебя отблагодарила на прощанье! Ты засасываешь женщину в свою пошлую порядочность, в эту кретинизирующую атмосферу визитов, обезьянства, коньков, шпор, усов, белых галстуков, модного ханжества и потаенного, гнусного разврата.
А крыльца разнохарактерные то прячутся на двор, то чванливо подбоченили здания или выступают на улицу; а кораблики с веющими флагами на воротах; а мельницы с вычурными колпаками и ходулями на берегу Васильевского острова, кивающие Зимнему дворцу и смотрящиеся вместе с ним и Меншиковыми палатами в одно зеркало Невы; а подле этих палат свита мазанок, ставшая в ранжир под именем
Французской слободы; а Нева без мостов, которую то и дело снует флотилия раскрашенных лодок или из которой вырастают мачты, как частый тростник на озере, и, наконец, рощи и луга посреди этого
города: все это разве не живопись, не поэзия?..
Несмотря на то, что казалось, что Николай Герасимович вел с конвоирующими его
французскими жандармами оживленную беседу, в его голове зрел план избежать во что бы то ни стало этого предстоящего ему принудительного путешествия в Россию, этих страшных, носившихся в его воображении этапов родной страны, этого срама, тюрьмы и суда в родном
городе.
Во фраке и круглой шляпе Николай бродил по
городу, разглядывая французов и их мундиры, разглядывая улицы и дома, где жили русский и
французский императоры.
В тот же день приказ за приказом отдавались
французскими начальниками о том, чтобы запретить войскам расходиться по
городу, строго запретить насилия жителей и мародерство, о том, чтобы нынче же вечером сделать общую перекличку; но, несмотря ни на какие меры, люди, прежде составлявшие войско, расплывались по богатому, обильному удобствами и запасами, пустому
городу.
Проходившие назад солдаты и офицеры рассказывали о блестящей победе, о занятии
города Вишау и взятии в плен целого
французского эскадрона.
Никто не станет спорить, что причиной погибели
французских войск Наполеона было с одной стороны вступление их в позднее время без приготовления к зимнему походу в глубь России, а с другой стороны характер, который приняла война от сожжения русских
городов и возбуждения ненависти к врагу в русском народе.
Граф же Растопчин, который то стыдил тех, которые уезжали, то вывозил присутственные места, то выдавал никуда негодное оружие пьяному сброду, то поднимал образà, то запрещал Августину вывозить мощи и иконы, то захватывал все частные подводы, бывшие в Москве, то на 136 подводах увозил делаемый Леппихом воздушный шар, то намекал на то, что он сожжет Москву, то рассказывал, как он сжег свой дом и написал прокламацию французам, где торжественно упрекал их, что они разорили его детский приют; то принимал славу сожжения Москвы, то отрекался от нее, то приказывал народу ловить всех шпионов и приводить к нему, то упрекал за это народ, то высылал всех французов из Москвы, то оставлял в
городе г-жу Обер-Шальме, составлявшую центр всего
французского московского населения, а без особой вины приказывал схватить и увезти в ссылку старого почтенного почт-директора Ключарева; то сбирал народ на Три Горы, чтобы драться с французами, то, чтоб отделаться от этого народа, отдавал ему на убийство человека, и сам уезжал в задние ворота; то говорил, что он не переживет несчастия Москвы, то писал в альбомы по-французски стихи о своем участии в этом деле, [Je suis né Tartare. Je voulus être Romain. Les Français m’appelèrent barbare. Les Russes — Georges Dandin.