Неточные совпадения
— Не знаю я, Матренушка.
Покамест тягу страшную
Поднять-то поднял он,
Да в
землю сам
ушел по грудь
С натуги! По лицу его
Не слезы — кровь течет!
Не знаю, не придумаю,
Что будет? Богу ведомо!
А про себя скажу:
Как выли вьюги зимние,
Как ныли кости старые,
Лежал я
на печи;
Полеживал, подумывал:
Куда ты, сила, делася?
На что ты пригодилася? —
Под розгами, под палками
По мелочам
ушла!
Она всегда протягивала ему свою руку робко, иногда даже не подавала совсем, как бы боялась, что он оттолкнет ее. Он всегда как бы с отвращением брал ее руку, всегда точно с досадой встречал ее, иногда упорно молчал во все время ее посещения. Случалось, что она трепетала его и
уходила в глубокой скорби. Но теперь их руки не разнимались; он мельком и быстро взглянул
на нее, ничего не выговорил и опустил свои глаза в
землю. Они были одни, их никто не видел. Конвойный
на ту пору отворотился.
Ушел. Диомидов лежал, закрыв глаза, но рот его открыт и лицо снова безмолвно кричало. Можно было подумать: он открыл рот нарочно, потому что знает: от этого лицо становится мертвым и жутким.
На улице оглушительно трещали барабаны, мерный топот сотен солдатских ног сотрясал
землю. Истерически лаяла испуганная собака. В комнате было неуютно, не прибрано и душно от запаха спирта.
На постели Лидии лежит полуидиот.
Петроград встретил оттепелью, туманом, все
на земле было окутано мокрой кисеей, она затрудняла дыхание, гасила мысли, вызывала ощущение бессилия. Дома ждала неприятность: Агафья, сложив, как всегда, руки
на груди, заявила, что
уходит работать в госпиталь сиделкой.
Он ощущал позыв к женщине все более определенно, и это вовлекло его в приключение, которое он назвал смешным. Поздно вечером он забрел в какие-то узкие, кривые улицы, тесно застроенные высокими домами. Линия окон была взломана, казалось, что этот дом
уходит в
землю от тесноты, а соседний выжимается вверх. В сумраке, наполненном тяжелыми запахами,
на панелях, у дверей сидели и стояли очень демократические люди, гудел негромкий говорок, сдержанный смех, воющее позевывание. Чувствовалось настроение усталости.
— Наш народ — самый свободный
на земле. Он ничем не связан изнутри. Действительности — не любит. Он — штучки любит, фокусы. Колдунов и чудодеев. Блаженненьких. Он сам такой — блаженненький. Он завтра же может магометанство принять —
на пробу. Да,
на пробу-с! Может сжечь все свои избы и скопом
уйти в пустыни, в пески, искать Опоньское царство.
На Невском стало еще страшней; Невский шире других улиц и от этого был пустынней, а дома
на нем бездушнее, мертвей. Он
уходил во тьму, точно ущелье в гору. Вдали и низко, там, где должна быть
земля, холодная плоть застывшей тьмы была разорвана маленькими и тусклыми пятнами огней. Напоминая раны, кровь, эти огни не освещали ничего, бесконечно углубляя проспект, и было в них что-то подстерегающее.
— Ну, — чего там годить? Даже — досадно. У каждой нации есть царь, король, своя
земля, отечество… Ты в солдатах служил? присягу знаешь? А я — служил. С японцами воевать ездил, — опоздал,
на мое счастье, воевать-то. Вот кабы все люди евреи были, у кого нет земли-отечества, тогда — другое дело. Люди, милый человек, по
земле ходят, она их за ноги держит, от своей
земли не
уйдешь.
—
Уйдем,
уйдем, — торопливо сказала дама, спрыгнув
на землю, она сильно толкнула Самгина и, не извиняясь, дергая усатенького за рукав, потащила его прочь ко входу во дворец.
С таким же немым, окаменелым ужасом, как бабушка, как новгородская Марфа, как те царицы и княгини —
уходит она прочь, глядя неподвижно
на небо, и, не оглянувшись
на столп огня и дыма, идет сильными шагами, неся выхваченного из пламени ребенка, ведя дряхлую мать и взглядом и ногой толкая вперед малодушного мужа, когда он, упав, грызя
землю, смотрит назад и проклинает пламя…
—
Земли у нас, барин, десятина
на душу. Держим мы
на три души, — охотно разговорился извозчик. — У меня дома отец, брат, другой в солдатах. Они управляются. Да управляться-то нечего. И то брат хотел в Москву
уйти.
Алеша немедленно покорился, хотя и тяжело ему было
уходить. Но обещание слышать последнее слово его
на земле и, главное, как бы ему, Алеше, завещанное, потрясло его душу восторгом. Он заспешил, чтоб, окончив все в городе, поскорей воротиться. Как раз и отец Паисий молвил ему напутственное слово, произведшее
на него весьма сильное и неожиданное впечатление. Это когда уже они оба вышли из кельи старца.
Уходит наконец от них, не выдержав сам муки сердца своего, бросается
на одр свой и плачет; утирает потом лицо свое и выходит сияющ и светел и возвещает им: «Братья, я Иосиф, брат ваш!» Пусть прочтет он далее о том, как обрадовался старец Иаков, узнав, что жив еще его милый мальчик, и потянулся в Египет, бросив даже Отчизну, и умер в чужой
земле, изрекши
на веки веков в завещании своем величайшее слово, вмещавшееся таинственно в кротком и боязливом сердце его во всю его жизнь, о том, что от рода его, от Иуды, выйдет великое чаяние мира, примиритель и спаситель его!
Тигр не шел прямо, а выбирал такие места, где было меньше снегу, где гуще были заросли и больше бурелома. В одном месте он взобрался
на поваленное дерево и долго стоял
на нем, но вдруг чего-то испугался, прыгнул
на землю и несколько метров полз
на животе. Время от времени он останавливался и прислушивался; когда мы приближались, то
уходил сперва прыжками, а потом шагом и рысью.
Долина последней речки непропорционально широка, в особенности в верхней части. Горы с левой стороны так размыты, что можно совершенно незаметно перейти в соседнюю с ней реку Кулумбе. Здесь я наблюдал такие же каменные россыпи, как и
на реке Аохобе. Воронки среди них, диаметром около 2 м и глубиной 1,5 м, служат водоприемниками. Через них вода
уходит в
землю и вновь появляется
на поверхности около устья.
Вот почему китайцы, как бы ни была хороша
земля на берегу моря, никогда здесь не селятся, а предпочитают
уйти в горы.
Что-то сделалось с солнцем. Оно уже не так светило, как летом, вставало позже и рано торопилось
уйти на покой. Трава
на земле начала сохнуть и желтеть. Листва
на деревьях тоже стала блекнуть. Первыми почувствовали приближение зимы виноградники и клены. Они разукрасились в оранжевые, пурпуровые и фиолетовые тона.
Через полчаса свет
на небе еще более отодвинулся
на запад. Из белого он стал зеленым, потом желтым, оранжевым и наконец темно-красным. Медленно
земля совершала свой поворот и, казалось,
уходила от солнца навстречу ночи.
Я заметил, что бурундук постоянно возвращается к одному и тому же месту и каждый раз что-то уносит с собой. Когда он
уходил, его защечные мешки были туго набиты, когда же он появлялся снова
на поверхности
земли, рот его был пустой.
Творческие подъемы гения, так часто связанного с несчастной жизнью
на земле и не признанного,
уходят в Царство Божье.
Он бросил лопату и, махнув рукою,
ушел за баню, в угол сада, где у него были парники, а я начал копать
землю и тотчас же разбил себе заступом [Заступ — железная лопата.] палец
на ноге.
Куропатка с подбитым крылом, упав
на землю, спасается быстрым бегом, иногда даже
уходит от поиска собаки: бывает, что, после долгих отыскиваний, нападешь снова
на собравшуюся стаю и тут же найдешь подбитую куропатку.
Иногда ручей бежит по открытому месту, по песку и мелкой гальке, извиваясь по ровному лугу или долочку. Он уже не так чист и прозрачен — ветер наносит пыль и всякий сор
на его поверхность; не так и холоден — солнечные лучи прогревают сквозь его мелкую воду. Но случается, что такой ручей поникает, то есть
уходит в
землю, и, пробежав полверсты или версту, иногда гораздо более, появляется снова
на поверхность, и струя его, процеженная и охлажденная
землей, катится опять, хотя и ненадолго, чистою и холодною.
В это время неподвижный доселе воздух всколыхнулся. Внезапно налетел ветер, испуганно зашумели деревья. Стало еще темнее. Несколько крупных капель тяжело упало
на землю. Я понял, что мне не удастся
уйти от дождя и остановился
на минуту, чтобы осмотреться. Вдруг весь лес вспыхнул голубоватым пламенем. Сильный удар грома потряс воздух и
землю, и вслед за тем хлынул ливень.
Давно Лаврецкий не слышал ничего подобного: сладкая, страстная мелодия с первого звука охватывала сердце; она вся сияла, вся томилась вдохновением, счастьем, красотою, она росла и таяла; она касалась всего, что есть
на земле дорогого, тайного, святого; она дышала бессмертной грустью и
уходила умирать в небеса.
Ведь старому Титу только бы
уйти в курень, а там он всех заморит
на работе: мужики будут рубить дрова, а бабы окапывать
землей и дернать кученки.
О переселенцах не было ни слуху ни духу, точно они сквозь
землю провалились. Единственное известие привезли приезжавшие перед рождеством мужики с хлебом, — они сами были из орды и слышали, что весной прошел обоз с переселенцами и
ушел куда-то «
на линию».
Эх,
уйти бы в орду и сесть
на свою
землю…
— Нет, племя-то, которое было почестней, — начал он сердитым тоном, — из-под ваших собирателей
земли русской
ушло все
на Украину, а другие, под видом раскола, спрятались
на Север из-под благочестивых царей ваших.
— Так-с. С крестьянами —
на что лучше! Они — настоящие здешние обыватели, коренники-с. Им от
земли и
уйти некуда. Платежи вот с них… не очень-то, сударь, они надежны! А коли-ежели по христианству — это что и говорить! С богом, сударь! с богом-с! Впрочем, ежели бы почему-нибудь у вас не состоялось с крестьянами, просим иметь в виду-с.
— Поэтому-то я и думаю, что с крестьянами все-таки прямее дело вести. Если и будет оттяжка в деньгах, все-таки я не более того потеряю, сколько потерял бы, уступив
землю за четыре и даже за пять тысяч. А хозяева у
земли между тем будут настоящие, те, которым она нужна, которые не перепродадут ее
на спекуляцию, потому что, как вы сами сейчас же высказались, им и
уйти от
земли некуда.
— Христос с тобой! куда ж они от нас
уйдут! Ведь это не то что от прихоти:
земля, дескать, хороша! а от нужды от кровной: и нехороша
земля, да надо ее взять! Верное это слово я тебе говорю: по четыре
на круг дадут. И цена не то чтобы с прижимкой, а самая настоящая, христианская…
Я глядел
на нее — и, все-таки не понимая, отчего ей было тяжело, живо воображал себе, как она вдруг, в припадке неудержимой печали,
ушла в сад — и упала
на землю, как подкошенная.
Когда гроб зарыли — люди
ушли, а собака осталась и, сидя
на свежей
земле, долго молча нюхала могилу. Через несколько дней кто-то убил ее…
— Наступит день, когда рабочие всех стран поднимут головы и твердо скажут — довольно! Мы не хотим более этой жизни! — уверенно звучал голос Софьи. — Тогда рухнет призрачная сила сильных своей жадностью;
уйдет земля из-под ног их и не
на что будет опереться им…
Что-то угрюмое и подавленное появилось
на лицах, шум смолкал, понижался, точно
уходил в
землю.
А ночь, как нарочно, спускалась
на землю среди холодного ливня и
уходила, оставляя над
землею низко бегущие тучи.
Сонная вода густо и лениво колыхалась под его ногами, мелодично хлюпая о
землю, а месяц отражался в ее зыбкой поверхности дрожащим столбом, и казалось, что это миллионы серебряных рыбок плещутся
на воде,
уходя узкой дорожкой к дальнему берегу, темному, молчаливому и пустынному.
И другая линия штыков,
уходя, заколебалась. Звук барабанов становился все тупее и тише, точно он опускался вниз, под
землю, и вдруг
на него налетела, смяв и повалив его, веселая, сияющая, резко красивая волна оркестра. Это подхватила темп полковая музыка, и весь полк сразу ожил и подтянулся: головы поднялись выше, выпрямились стройнее тела, прояснились серые, усталые лица.
— Еще бы он не был любезен! он знает, что у меня горло есть… а удивительное это, право, дело! — обратился он ко мне, — посмотришь
на него — ну, человек, да и все тут! И говорить начнет — тоже целые потоки изливает: и складно, и грамматических ошибок нет! Только, брат, бесцветность какая, пресность, благонамеренность!.. Ну, не могу я! так, знаешь, и подымаются руки, чтоб с лица
земли его стереть… А женщинам нравиться может!.. Да я, впрочем, всегда спать
ухожу, когда он к нам приезжает.
Перебоев задумывается. Целых два часа он употребил
на пустяки, а между тем два клиента словно сквозь
землю провалились. Может быть, в них-то и есть вся суть; может быть,
на них-то и удалось бы заработать… Всегда с ним так… Третьего дня тоже какая-то дурища задержала, а серьезный клиент ждал, ждал и
ушел. Полтораста рубликов — хорош заработок! Вчера — ничего, третьего дня — ничего, сегодня — полторы сотни.
Начали они, когда слегка потемнело. Для начала была пущена ракета. Куда до нее было кривым, маленьким и непослушным ракетишкам Александрова — эта работала и шипела, как паровоз,
уходя вверх, не
на жалкие какие-нибудь сто, двести сажен, а
на целых две версты, лопнувши так, что показалось,
земля вздрогнула и рассыпала вокруг себя массу разноцветных шаров, которые долго плавали, погасая в густо-голубом, почти лиловом небе. По этому знаку вышло шествие.
Но без императора всероссийского нельзя было того сделать; они и пишут государю императору нашему прошение
на гербовой бумаге: «Что так, мол, и так, позвольте нам Наполеондера выкопать!» — «А мне что, говорит, плевать
на то, пожалуй, выкапывайте!» Стали они рыться и видят гроб въявь, а как только к нему, он глубже в
землю уходит…
Саша прошел за угол, к забору, с улицы, остановился под липой и, выкатив глаза, поглядел в мутные окна соседнего дома. Присел
на корточки, разгреб руками кучу листьев, — обнаружился толстый корень и около него два кирпича, глубоко вдавленные в
землю. Он приподнял их — под ними оказался кусок кровельного железа, под железом — квадратная дощечка, наконец предо мною открылась большая дыра,
уходя под корень.
Это был голос Туберозова. Протопоп Савелий стоял строгий и дрожащий от гнева и одышки. Ахилла его послушал; он сверкнул покрасневшими от ярости глазами
на акцизника и бросил в сторону камень с такою силой, что он
ушел на целый вершок в
землю.
Расплавленный чугун огненным озером лежал
на земле, кругом стояли черные здания, черные люди бродили, как нечистые духи, черный дым
уходил в темное мглистое небо, и колокола паровозов все звонили среди ночи, однообразно и тревожно…
Среди русского народа, в котором, особенно со времени Петра I, никогда не прекращался протест христианства против государства, среди русского народа, в котором устройство жизни таково, что люди общинами
уходят в Турцию, в Китай, в необитаемые
земли и не только не нуждаются в правительстве, но смотрят
на него всегда как
на ненужную тяжесть и только переносят его как бедствие, будь оно турецкое, русское или китайское, — среди русского народа в последнее время стали всё чаще и чаще появляться случаи христианского сознательного освобождения отдельных лиц от подчинения себя правительству.
Если же мир не хочет оставить их в покое, то они
уйдут в другое место, так как они странники
на земле и у них нет определенного места жительства.
Многие не верят, что настоящая, а Базунов даже кричал, что Самара
на Волге, а не
на Тигре, и что Тигр-река давно в
землю ушла.
Манило за город,
на зелёные холмы, под песни жаворонков,
на реку и в лес, празднично нарядный. Стали собираться в саду, около бани, под пышным навесом берёз, за столом, у самовара, а иногда — по воскресеньям —
уходили далеко в поле, за овраги,
на возвышенность, прозванную Мышиный Горб, — оттуда был виден весь город, он казался написанным
на земле ласковыми красками, и однажды Сеня Комаровский, поглядев
на него с усмешечкой, сказал...