Неточные совпадения
«В сущности, это — победа, они победили», — решил Самгин, когда его натиском толпы швырнуло в Леонтьевский переулок. Изумленный бесстрашием людей, он заглядывал в их лица, красные от возбуждения, распухшие от
ударов, испачканные
кровью, быстро застывавшей на морозе. Он ждал хвастливых криков, ждал выявления гордости победой, но высокий, усатый человек в старом, грязноватом полушубке пренебрежительно говорил, прислонясь к стене...
Илью Ильича привели в чувство, пустили
кровь и потом объявили, что это был апоплексический
удар и что ему надо повести другой образ жизни.
«Нет, дерзкий хищник, нет, губитель! —
Скрежеща, мыслит Кочубей, —
Я пощажу твою обитель,
Темницу дочери моей;
Ты не истлеешь средь пожара,
Ты не издохнешь от
удараКазачьей сабли. Нет, злодей,
В руках московских палачей,
В
крови, при тщетных отрицаньях,
На дыбе, корчась в истязаньях,
Ты проклянешь и день и час,
Когда ты дочь крестил у нас,
И пир, на коем чести чашу
Тебе я полну наливал,
И ночь, когда голубку нашу
Ты, старый коршун, заклевал...
Я слышал, что он даже не был и болен, а лишь немного похворал;
удар револьвером ошеломил его и вызвал
кровь, не произведя более никакой беды.
А. А. Колокольцев схватил топор и нанес акуле
удар ниже пасти — хлынула
кровь и залила палубу; образовалась широкая, почти в ладонь, рана.
Но мировой Город не может погибнуть, он нужен миру, в нем нерв нового свободного человечества с его добром и его злом, с его правдой и его неправдой, в нем пульсирует
кровь Европы, и она обольется
кровью, если Парижу будет нанесен
удар.
Еще хорошо, что Катя так равнодушно перенесла, что я погубил ее состояние, оно и при моей-то жизни было больше ее, чем мое: у ее матери был капитал, у меня мало; конечно, я из каждого рубля сделал было двадцать, значит, оно, с другой стороны, было больше от моего труда, чем по наследству; и много же я трудился! и уменье какое нужно было, — старик долго рассуждал в этом самохвальном тоне, — потом и
кровью, а главное, умом было нажито, — заключил он и повторил в заключение предисловие, что такой
удар тяжело перенести и что если б еще да Катя этим убивалась, то он бы, кажется, с ума сошел, но что Катя не только сама не жалеет, а еще и его, старика, поддерживает.
Пока длилась отчаянная борьба, при звуках святой песни гугенотов и святой «Марсельезы», пока костры горели и
кровь лилась, этого неравенства не замечали; но наконец тяжелое здание феодальной монархии рухнулось, долго ломали стены, отбивали замки… еще
удар — еще пролом сделан, храбрые вперед, вороты отперты — и толпа хлынула, только не та, которую ждали.
Казалось, первое знакомство с ним нанесло чуткому сердцу маленькой женщины кровавую рану: выньте из раны кинжал, нанесший
удар, и она истечет
кровью.
Темные ласковые волны неслись по-прежнему неудержимо, и ему казалось, что они проникают внутрь его тела, так как
удары его всколыхавшейся
крови подымались и опускались вместе с
ударами этих воли.
Райнер, удерживая одною рукою хлещущую фонтаном
кровь, хотел позвать кого-нибудь из ночевавшей в сенях прислуги, но прежде, чем он успел произнесть чье-нибудь имя, хата потряслась от страшного
удара, и в углу ее над самою головою Райнера образовалась щель, в которую так и зашипела змеею буря.
Этот вялый, опустившийся на вид человек был страшно суров с солдатами и не только позволял драться унтер-офицерам, но и сам бил жестоко, до
крови, до того, что провинившийся падал с ног под его
ударами. Зато к солдатским нуждам он был внимателен до тонкости: денег, приходивших из деревни, не задерживал и каждый день следил лично за ротным котлом, хотя суммами от вольных работ распоряжался по своему усмотрению. Только в одной пятой роте люди выглядели сытнее и веселее, чем у него.
Унтер-офицеры жестоко били своих подчиненных за ничтожную ошибку в словесности, за потерянную ногу при маршировке, — били в
кровь, выбивали зубы, разбивали
ударами по уху барабанные перепонки, валили кулаками на землю.
— Надо ему
кровь пустить — это
удар, — заметил старичок, носивший имя Панталеоне.
— Брось! Ерунда. Просто в тебе младая
кровь волнуется. «Смиряй ее молитвой и постом». Пойдем-ка, дружище, в гимнастический зал, пофехтуем на рапирах на два пирожных. Ты мне дашь пять
ударов вперед из двадцати… Пойдем-ка.
Шатов и ударил-то по-особенному, вовсе не так, как обыкновенно принято давать пощечины (если только можно так выразиться), не ладонью, а всем кулаком, а кулак у него был большой, веский, костлявый, с рыжим пухом и с веснушками. Если б
удар пришелся по носу, то раздробил бы нос. Но пришелся он по щеке, задев левый край губы и верхних зубов, из которых тотчас же потекла
кровь.
Раздался глухой
удар, голова Дружины Андреевича покатилась, и благородная
кровь его обагрила доски помоста.
Один
удар медвежьей лапы свалил князя на землю, другой своротил бы ему череп, но, к удивлению своему, князь не принял второго
удара и почувствовал, что его обдала струя теплой
крови.
Гаджи-Ага, наступив ногой на спину тела, с двух
ударов отсек голову и осторожно, чтобы не запачкать в
кровь чувяки, откатил ее ногою.
Но несчастный губернатор, уже совершенно опьяненный видом
крови, велел продолжать, и истязание продолжалось до 70
ударов, того количества, до которого ему почему-то казалось нужным довести количество
ударов.
В саду собрались все рабочие, огородницы, Власьевна, — Матвей смотрел на них и молчал, изнывая от тяжёлого удивления: они говорили громко, улыбались, шутя друг с другом, и, видимо, никто из них не чувствовал ни страха, ни отвращения перед
кровью, ни злобы против Савки. Над ним посмеивались, рассказывая друг другу об
ударах, нанесённых ему.
Сшиблись ребята, бойко работают кулаки, скрипят зубы, глухо бухают
удары по грудям, то и дело в сторону отбегают бойцы, оплёвывая утоптанный снег красными плевками, сморкаясь алыми брызгами
крови.
Но Степан Алексеевич уж не слушал. Эффект, произведенный на него полупьяным рассказом Васильева, был необыкновенный. Толстяк был так раздражен, что даже побагровел; кадык его затрясся; маленькие глазки налились
кровью. Я думал, что с ним тотчас же будет
удар.
Я думаю, что он умрет
ударом —
Он свесил голову… я
крови помогу…
И всё на счет благой природы!
Невольно два
удара после его восклицания вышли очень сильными, и
кровь брызнула на пол.
— Ре-же! Креп-че! — крикнул Шептун, следивший с налитыми
кровью глазами за каждым
ударом.
Но тотчас же он услышал свист брошенного сзади камня и почувствовал острую боль
удара немного выше правого виска. На руке, которую он поднес к ушибленному месту, оказалась теплая, липкая
кровь.
Забору этому не было конца ни вправо, ни влево. Бобров перелез через него и стал взбираться по какому-то длинному, крутому откосу, поросшему частым бурьяном. Холодный пот струился по его лицу, язык во рту сделался сух и неподвижен, как кусок дерева; в груди при каждом вздохе ощущалась острая боль;
кровь сильными, частыми
ударами била в темя; ушибленный висок нестерпимо ныл…
Полуголое, облитое
кровью, оно мягко, как тесто, хлопалось о камни, с каждым
ударом всё более теряя сходство с фигурою человека, люди озабоченно трудились над ним, а худенький мужичок, стараясь раздавить череп, наступал на него ногой и вопил...
Полина!!!» В эту самую минуту яркая молния осветила небеса, ужасный
удар грома потряс всю церковь; но Рославлев не видел и не слышал ничего; сердце его окаменело, дыханье прервалось… вдруг вся
кровь закипела в его жилах; как исступленный, он бросился к церковным дверям: они заперты.
В одно мгновение мужики его окружили с шумом и проклятьями; слова смерть, виселица, отделяли<сь> по временам от общего говора, как в бурю отделяются
удары грома от шума листьев и визга пронзительных ветров; все глаза налились
кровью, все кулаки сжались… все сердца забились одним желанием мести; сколько обид припомнил каждый! сколько способов придумал каждый заплатить за них сторицею…
Его любовь сама по себе в
крови чужда всякого тщеславия… но если к ней приметается воображение, то горе несчастному! — по какой-то чудной противуположности, самое святое чувство ведет тогда к величайшим злодействам; это чувство наконец делается так велико, что сердце человека уместить в себе его не может и должно погибнуть, разорваться, или одним
ударом сокрушить кумир свой; но часто самолюбие берет перевес, и божество падает перед смертным.
Они были душа этого огромного тела — потому что нищета душа порока и преступлений; теперь настал час их торжества; теперь они могли в свою очередь насмеяться над богатством, теперь они превратили свои лохмотья в царские одежды и
кровью смывали с них пятна грязи; это был пурпур в своем роде; чем менее они надеялись повелевать, тем ужаснее было их царствование; надобно же вознаградить целую жизнь страданий хотя одной минутой торжества; нанести хотя один
удар тому, чье каждое слово было — обида, один — но смертельный.
Перед нею Федосей плавал в
крови своей, грыз землю и скреб ее ногтями; а над ним с топором в руке на самом пороге стоял некто еще ужаснее, чем умирающий: он стоял неподвижно, смотрел на Ольгу глазами коршуна и указывал пальцем на окровавленную землю: он торжествовал, как Геркулес, победивший змея: улыбка, ядовито-сладкая улыбка набегала на его красные губы: в ней дышала то гордость, то презрение, то сожаленье — да, сожаленье палача, который не из собственной воли, но по повелению высшей власти наносит смертный
удар.
Уже не завтрашних убийц боялся он, — они исчезли, забылись, смешались с толпою враждебных лиц и явлений, окружающих его человеческую жизнь, — а чего-то внезапного и неизбежного: апоплексического
удара, разрыва сердца, какой-то тоненькой глупой аорты, которая вдруг не выдержит напора
крови и лопнет, как туго натянутая перчатка на пухлых пальцах.
Жалобно рыча, зверь подставил голову под новый
удар топора, тогда Алексей, широко раскорячив ноги, всадил топор в затылок медведя, как в полено, медведь ткнулся мордой в
кровь свою, а топор так глубоко завяз в костях, что Алексей, упираясь ногою в мохнатую тушу, едва мог вырвать топор из черепа.
И хотя обе его руки и веревка перемета сплошь окрасились
кровью и борт лодки и вода в баркасе покраснели от его
крови, он все-таки довел свою работу до конца и сам нанес первый оглушающий
удар колотушкой по башке упрямой рыбе.
До самого отъезда он не развеселился; от времени до времени сжимал и разжимал руку, глядел себе на ладонь, говорил, что ему страшнее всего умереть без покаяния, от
удара, и что он зарок себе дал: не сердиться, так как от сердца
кровь портится и к голове приливает…
Удары сыпались. По верхней губе и подбородку солдата текла
кровь. Наконец он упал. Венцель отвернулся, окинул глазами всю роту и закричал...
«Я ждал. И вот в тени ночной
Врага почуял он, и вой
Протяжный, жалобный, как стон,
Раздался вдруг… и начал он
Сердито лапой рыть песок,
Встал на дыбы, потом прилег,
И первый бешеный скачок
Мне страшной смертию грозил…
Но я его предупредил.
Удар мой верен был и скор.
Надежный сук мой, как топор,
Широкий лоб его рассек…
Он застонал, как человек,
И опрокинулся. Но вновь,
Хотя лила из раны
кровьГустой, широкою волной,
Бой закипел, смертельный бой!
На берегу, бросив лодку, Аян выпрямился. Дремлющий, одинокий корабль стройно чернел в лазури. Прошла минута — и небо дрогнуло от
удара. Большая, взмыленная волна пришла к берегу, лизнула ноги Аяна и медленно, как
кровь с побледневших щек, вернулась в родную глубь.
Заплакали все дети, сколько их было в избе, и, глядя на них, Саша тоже заплакала. Послышался пьяный кашель, и в избу вошел высокий, чернобородый мужик в зимней шапке и оттого, что при тусклом свете лампочки не было видно его лица, — страшный. Это был Кирьяк. Подойдя к жене, он размахнулся и ударил ее кулаком по лицу, она же не издала ни звука, ошеломленная
ударом, и только присела, и тотчас же у нее из носа пошла
кровь.
Да, да, в шеломе,
А не в венце, с мечом заместо скиптра,
Он ждал татар. Но хан, им устрашенный,
Бежал назад! И то сказать: пятьсот
Нас вышло тысяч в поле. Без
удараКазы-Гирей рассыпан — и ни капли
Не пролилося русской
крови!
Казнь кличет казнь — власть требовала жертв —
И, первых
кровь чтоб не лилася даром,
Топор все вновь подъемлется к
ударам!
Много раз мы с Яковом теряли друг друга в густом, местами непроходимом кустарнике. Один раз сучок задел за собачку моего ружья, и оно нежданно выстрелило. От мгновенного испуга и от громкого выстрела у меня тотчас же разболелась голова и так и не переставала болеть целый день, до вечера. Сапоги промокли, в них хлюпала вода, и отяжелевшие, усталые ноги каждую секунду спотыкались о кочки.
Кровь тяжело билась под черепом, который мне казался огромным, точно разбухшим, и я чувствовал больно каждый
удар сердца.
Вокруг ее шли, потупив глаза в землю — с горестию, но без стыда — люди житые и воины чужеземные;
кровь запеклась на их оружии; обломанные щиты, обрубленные шлемы показывали следы бесчисленных
ударов неприятельских.
Василий, с налитыми
кровью глазами, вытянув вперед шею, сжал кулаки и дышал в лицо сына горячим дыханием, смешанным с запахом водки; а Яков откинулся назад и зорко следил угрюмым взглядом за каждым движением отца, готовый отражать
удары, наружно спокойный, но — весь в горячем поту. Между ними была бочка, служившая им столом.
Только далеко на горизонте, в том месте, где зашло солнце, небо еще рдело багровыми полосами, точно оно было вымазано широкими
ударами огромной кисти, омоченной в
кровь.
По измятой траве, по широкому следу в песке и глине можно было заключить, что несчастного лейтенанта волоком волокли на дно оврага и только там нанесли ему
удар в голову, не топором, а саблей, вероятно, его же кортиком: вдоль всего следа от самой дороги не замечалось ни капли
крови, а вокруг головы стояла целая лужа.
— Да-с, действовали ли на него эти душевные неприятности, которые он скрывал больше на сердце, так что из посторонних никто и не знал ничего, или уж время пришло —
удар хватил; сидел за столом, упал, ни слова не сказал и умер. Этот проклятый паралич какая-то у нас общая помещичья болезнь; от ленивой жизни, что ли, она происходит? Едят-то много, а другой еще и выпивает; а моциону нет, кровь-то и накопляется.