Неточные совпадения
Затем
князь еще раз попробовал послать «вора попроще» и в этих соображениях выбрал калязинца, который «свинью за бобра купил», но этот оказался еще пущим вором, нежели новотор и орловец. Взбунтовал семендяевцев и заозерцев и, «
убив их, сжег».
— Сегодня ночью Пуришкевич,
князь Юсупов и князек из Романовых, Дмитрий Павлов,
убили Распутина.
— Из господ?
Князь? Не допускаю — врешь! Где поп? Священник, а?
Князей хоронят с музыкой, сволочь!
Убили? Братцы — слышали? Кого
убивают?
— Постой, не кричи, тетка не любит. Скажи ты мне, ведь с этим самым
князем Сокольским Версилов тягается о наследстве? В таком случае это будет уже совершенно новый и оригинальный способ выигрывать тяжбы —
убивая противников на дуэли.
— Но передать
князю Сокольскому я тоже не могу: я
убью все надежды Версилова и, кроме того, выйду перед ним изменником… С другой стороны, передав Версилову, я ввергну невинных в нищету, а Версилова все-таки ставлю в безвыходное положение: или отказаться от наследства, или стать вором.
Охота была счастливая,
убили двух медведей и обедали, собираясь уезжать, когда хозяин избы, в которой останавливались, пришел сказать, что пришла дьяконова дочка, хочет видеться с
князем Нехлюдовым.
— Всего вероятнее, что он никого не
убьет, — сказал
князь, задумчиво смотря на Евгения Павловича.
— Вы удивительны,
князь; вы не верите, что он способен
убить теперь десять душ.
Разве у Рогожина по рисунку заказанный инструмент… у него… но… разве решено, что Рогожин
убьет?! — вздрогнул вдруг
князь.
А впрочем, что же я? (продолжалось мечтаться
князю) Разве он
убил эти существа, этих шесть человек?
— Тьфу тебя! — сплюнул черномазый. — Пять недель назад я, вот как и вы, — обратился он к
князю, — с одним узелком от родителя во Псков убег к тетке; да в горячке там и слег, а он без меня и помре. Кондрашка пришиб. Вечная память покойнику, а чуть меня тогда до смерти не
убил! Верите ли,
князь, вот ей-богу! Не убеги я тогда, как раз бы
убил.
Но наконец Ипполит кончил следующею мыслью: «Я ведь боюсь лишь за Аглаю Ивановну: Рогожин знает, как вы ее любите; любовь за любовь; вы у него отняли Настасью Филипповну, он
убьет Аглаю Ивановну; хоть она теперь и не ваша, а все-таки ведь вам тяжело будет, не правда ли?» Он достиг цели;
князь ушел от него сам не свой.
Да, бог мне помог! В полчаса моего отсутствия случилось у Наташи такое происшествие, которое бы могло совсем
убить ее, если б мы с доктором не подоспели вовремя. Не прошло и четверти часа после моего отъезда, как вошел
князь. Он только что проводил своих и явился к Наташе прямо с железной дороги. Этот визит, вероятно, уже давно был решен и обдуман им. Наташа сама рассказывала мне потом, что в первое мгновение она даже и не удивилась
князю. «Мой ум помешался», — говорила она.
— Ужасен! — продолжал
князь. — Он начинает эту бедную женщину всюду преследовать, так что муж не велел, наконец, пускать его к себе в дом; он затевает еще больший скандал: вызывает его на дуэль; тот, разумеется, отказывается; он ходит по городу с кинжалом и хочет его
убить, так что муж этот принужден был жаловаться губернатору — и нашего несчастного любовника, без копейки денег, в одном пальто, в тридцать градусов мороза, высылают с жандармом из города…
По Москве разнеслась страшная молва о том, акибы Лябьев, играя с
князем Индобским в карты, рассорился с ним и
убил его насмерть, и что это произошло в доме у Калмыка, который, когда следствие кончилось, сам не скрывал того и за одним из прескверных обедов, даваемых Феодосием Гаврилычем еженедельно у себя наверху близким друзьям своим, подробно рассказал, как это случилось.
— Какие там свидетели?.. Спьяну-то другой и не видит, что вокруг его происходит, а которые потрезвей, так испугаются и разбегутся. Вон, не то что в кабаке, а в господском доме, на вечере,
князя одного
убили.
— Вздор это! — отвергнул настойчиво Тулузов. —
Князя бил и
убил один Лябьев, который всегда был негодяй и картежник… Впрочем, черт с ними! Мы должны думать о наших делах… Ты говоришь, что если бы что и произошло в кабаке, так бывшие тут разбегутся; но этого мало… Ты сам видишь, какие строгости нынче пошли насчет этого… Надобно, чтобы у нас были заранее готовые люди, которые бы показали все, что мы им скажем. Полагаю, что таких людей у тебя еще нет под рукой?
Жизнь обитателей передовых крепостей на чеченской линии шла по-старому. Были с тех пор две тревоги, на которые выбегали роты и скакали казаки и милиционеры, но оба раза горцев не могли остановить. Они уходили и один раз в Воздвиженской угнали восемь лошадей казачьих с водопоя и
убили казака. Набегов со времени последнего, когда был разорен аул, не было. Только ожидалась большая экспедиция в Большую Чечню вследствие назначения нового начальника левого фланга,
князя Барятинского.
— Скажи сардарю, — сказал он еще, — что моя семья в руках моего врага; и до тех пор, пока семья моя в горах, я связан и не могу служить. Он
убьет мою жену,
убьет мать,
убьет детей, если я прямо пойду против него. Пусть только
князь выручит мою семью, выменяет ее на пленных, и тогда я или умру, или уничтожу Шамиля.
И зачем, главное, я из-за того только, что ключи от иерусалимского храма будут у того, а не у этого архиерея, что в Болгарии будет
князем тот, а не этот немец, и что тюленей будут ловить английские, а не американские купцы, признаю врагами людей соседнего народа, с которыми я жил до сих пор и желаю жить в любви и согласии, и найму солдат или сам пойду
убивать и разорять их и сам подвергнусь их нападению?
Убил? — я? —
Князь! — О! что такое…
— А ты знаешь, — подхватил
князь, все ближе и ближе пододвигаясь к Елене, — что если бы ты сегодня не приехала сюда, так я
убил бы себя.
Ей, после рассказа Марфуши, пришла в голову страшная мысль: «
Князь ушел в шесть часов утра из дому; его везде ищут и не находят; вчера она так строго с ним поступила, так много высказала ему презрения, — что, если он вздумал исполнить свое намерение:
убить себя, когда она его разлюбит?» Все это до такой степени представилось Елене возможным и ясным, что она даже вообразила, что
князь убил себя и теперь лежит, исходя кровью в Останкинском лесу, и лежит именно там, где кончается Каменка и начинаются сенокосные луга.
— Чтобы человека мог
убить! — ответил
князь, не совсем искренно улыбаясь.
Барон покачал головою и стал осматривать комнату. Прежде всего он на письменном столе увидал записку, писанную рукою
князя, которая была очень коротка: «Я сам
убил себя; прошу с точностью исполнить мое завещание». Около записки барон увидал и завещание. Он прочел его и, видимо, смутился.
— Но все-таки я вас
убью!.. Я
убить вас хочу!.. — кричал
князь.
Воображение она имела живое, и, благодаря тяжелым опытам собственной жизни, оно, по преимуществу, у ней направлено было в черную сторону: в том, что
князь убил себя, она не имела теперь ни малейшего сомнения и хотела, по крайней мере, чтобы отыскали труп его.
«Умереть,
убить себя!» — помышлял
князь в одно и то же время с чувством ужаса и омерзения, и его в этом случае не столько пугала мысль Гамлета о том, «что будет там, в безвестной стороне» [«Что будет там, в безвестной стороне» — измененные слова монолога Гамлета, из одноименной трагедии Шекспира в переводе Н.А.Полевого (1796—1846).
Главным образом ее
убивало воспоминание о насильственной смерти
князя, в которой княгиня считала себя отчасти виновною тем, что уехала из дому, когда видела, что
князь был такой странный и расстроенный.
— Я вас считаю: слышите?.. И если не будете со мной драться, я приду к вам и просто
убью вас! — продолжал
князь по-прежнему по-английски.
— И о вас и о
князе, потому что я никак не ручаюсь, чтобы он, в одну из бешеных минут своих, не
убил вас обоих!
Князь взял себе лучшего и пустил его по полю. Горячий конь был! Гости хвалят его стати и быстроту,
князь снова скачет, но вдруг в поле выносится крестьянин на белой лошади и обгоняет коня
князя, — обгоняет и… гордо смеётся. Стыдно
князю перед гостями!.. Сдвинул он сурово брови, подозвал жестом крестьянина, и когда тот подъехал к нему, то ударом шашки
князь срубил ему голову и выстрелом из револьвера в ухо
убил коня, а потом объявил о своём поступке властям. И его осудили в каторгу…
— Ума особого не видно в нем. Ну, перебил он
князей, так на их место расплодил мелких дворянишек. Да еще чужих навез, иноземцев. В этом — нет ума. Мелкий помещик хуже крупного. Муха — не волк, из ружья не
убьешь, а надоедает она хуже волка.
Слышавше же древляне, яко опять идет, сдумавше с
князем своим Малом: «аще ся ввадит волк в овцы, то выносить все стадо, аще не убьють его; тако и се, аще не
убьем его, то вся нас погубить», послаша к нему, глаголюще: «Почто идеши опять?
В том же году
князь Яков Иванов, сын Лобанов-Ростовский, да Иван Андреев, сын Микулин, ездили на разбой по Троицкой дороге к красной сосне, разбивать государевых мужиков, с их, великих государей, казною, и тех мужиков они разбили, и казну взяли себе, и двух человек мужиков
убили до смерти.
В 201 г. (1693)
князю Александру Борисову, сыну Крупскому, чинено наказанье: бит кнутом за то, что жену
убил.
— Нет, оно так кажется; только ему больше. Да ведь надо знать, кто это? Мигунову кто увез? — он. Саблина он
убил, Матнева он из окошка за ноги спустил,
князя Нестерова он обыграл на триста тысяч. Ведь это какая отчаянная башка, надо знать. Картежник, дуэлист, соблазнитель; но гусар-душа, уж истинно душа. Ведь только на нас слава, а коли бы понимал кто-нибудь, что такое значит гусар истинный. Ах, времечко было!
Да и убить-то
князя нельзя: он так хорошо огражден!
Даже и не в
князе;
убей Ихменев
князя, — а деревню его все-таки продадут…
— В старых книгах не то говорится, — довольно громко промолвил он. —
Князя Георгия в том бою на реке Сити
убили… Как же ему, мертвому, было вниз по Волге бежать?
«Умереть, — думал
князь Андрей. — Чтобы меня
убили… завтра… Чтобы меня не было… Чтобы все это было, а меня бы не было…»
В этой борьбе
убили моего князя-орла…
Выехал
князь на охоту, с самого выезда все не задавалось ему. За околицей поп навстречу; только что успел с попом расправиться, лошадь понесла, чуть до смерти не
убила, русаков почти всех протравили, Пальма ногу перешибла. Распалился
князь Алексей Юрьич: много арапником работал, но сердца не утолил. Воротился под вечер домой мрачен, грозен, ровно туча громовая.
Князь Холмский, о котором рассказывали, что он сдирал кожу с неприятельских воинов и собственною рукою
убивал своих за грабеж, был чувствителен к добру, ему оказанному. Он не принял назад жуковины и просил лекаря оставить ее у себя на память великодушного поступка. Перстень, по металлу, не имел высокой цены, и Антон не посмел отказать.
— Где нам между шелонских богатырей! Мы не драли кожи с пленных новгородцев (он намекал на
князя Даниила Дмитриевича Холмского); мы не водили сына-птенца, бессильного, неразумного, под мечи крыжаков — на нас не будет плакаться ангельская душка, мы не
убивали матери своего детища (здесь он указывал на самого Образца). Где нам! Мы и цыпленка боимся зарезать. Так куда же соваться нам в ватагу этих знатных удальцов, у которых, прости господи, руки по локоть в крови!
Отыскали наконец… Бедный, несчастный Антон! не застал царевича в живых. Даньяр лежал в беспамятстве на трупе сына; он не видел лекаря, а то б
убил его. Татаре бросились было на Антона, но его освободили недельщики, присланные уж с приказанием великого
князя взять его под стражу и заковать в железа. Антон не противился; он знал, что участь его решена, он понимал Ивана Васильевича и помнил, что слово грозного владыки не мимо идет. Невинный, он должен был подклонить голову под топор палача.
— Словами и комара не
убьете! Где нам взять народа против сплошной московской рати? Разве из снега накопаем его? У московского
князя больше людей, чем у нас стрел. На него нам идти все равно, что безногому лезть за гнездом орлиным. Лучше поклониться ему пониже.
— Бей верную собаку, что охраняет тебя от твоих ворогов, — не потерялся Григорий Лукьянович, — бей, да не
убей во мне и себя, и свое царство. Недолго мне тебя на том свете дожидаться будет, спровадит тебя как раз туда
князь Василий зельями да кореньями…
— Тогда я начал с ней другую тактику, — спокойно между тем продолжал повествовать Сигизмунд Нарцисович, — я стал с ней во всем соглашаться, даже в обвинении ею меня в намерении
убить ее и
князя, выгораживая лишь вас и
князя Ивана Андреевича, и достиг этого. Сойдя с ума от любви к
князю Баратову, она не вынесла его смерти, как будто подтвердившей ее опасения, хрупкая натура не выдержала этого удара, осложненного психическим расстройством, и бедное сердце ее разорвалось. Ее действительно жаль.
Он понимал, что истина во всей ее наготе, не прикрашенная туманными фразами, могла
убить это нежное, безотчетно поверившее и бесповоротно отдавшееся ему существо. Контраст между поступком его с нею и ее отношением к нему с самого начала ее первого романа был слишком резок, чтобы не разбить вдребезги созданного ею из него,
князя, кумира, и этого он еще не хотел, и это, наконец, могло стоить ей жизни. В последнем он и не ошибался.