Неточные совпадения
— Кто ты? Коли
дух нечистый, сгинь с глаз; коли живой человек, не в пору завел шутку, —
убью с одного прицела!
— И потом еще картина: сверху простерты две узловатые руки зеленого цвета с красными ногтями, на одной — шесть пальцев, на другой — семь. Внизу пред ними, на коленях, маленький человечек снял с плеч своих огромную, больше его тела, двуличную голову и тонкими, длинными ручками подает ее этим тринадцати пальцам. Художник объяснил, что картина названа: «В руки твои предаю
дух мой». А руки принадлежат дьяволу, имя ему Разум, и это он
убил бога.
— Беспременно скажи про нас, — говорила ей старуха Меньшова, в то время как Маслова оправляла косынку перед зepкалом с облезшей наполовину ртутью, — не мы зажгли, а он сам, злодей, и работник видел; он души не
убьет. Ты скажи ему, чтобы он Митрия вызвал. Митрий всё ему выложит, как на ладонке; а то что ж это, заперли в зàмок, а мы и
духом не слыхали, а он, злодей, царствует с чужой женой, в кабаке сидит.
Секуляризация, как и машина,
убивает не
дух, а материю.
Боятся, что европейская техника, машина, развитие промышленности, новые формы общественности, формально схожие с европейскими, могут
убить своеобразие русского
духа, обезличить Россию.
Желая везде и во всем
убить всякий
дух независимости, личности, фантазии, воли, Николай издал целый том церковных фасад, высочайше утвержденных. Кто бы ни хотел строить церковь, он должен непременно выбрать один из казенных планов. Говорят, что он же запретил писать русские оперы, находя, что даже писанные в III Отделении собственной канцелярии флигель-адъютантом Львовым никуда не годятся. Но это еще мало — ему бы издать собрание высочайше утвержденных мотивов.
В один из последних своих походов за охотой, Николай Силыч и Павел зашли верст за пятнадцать, прошли потом огромнейшее болото и не
убили ничего; наконец они сели на кочки. Николай Силыч, от усталости и неудачи в охоте, был еще более обыкновенного в озлобленном расположении
духа.
— Желаниям человека нет меры, его сила — неисчерпаема! Но мир все-таки еще очень медленно богатеет
духом, потому что теперь каждый, желая освободить себя от зависимости, принужден копить не знания, а деньги. А когда люди
убьют жадность, когда они освободят себя из плена подневольного труда…
Когда Рогдай неукротимый,
Глухим предчувствием томимый,
Оставя спутников своих,
Пустился в край уединенный
И ехал меж пустынь лесных,
В глубоку думу погруженный, —
Злой
дух тревожил и смущал
Его тоскующую душу,
И витязь пасмурный шептал:
«
Убью!.. преграды все разрушу…
Руслан! узнаешь ты меня…
Теперь-то девица поплачет…»
И вдруг, поворотив коня,
Во весь опор назад он скачет.
Как же учить детей, юношей, вообще просвещать людей, не говоря уже о просвещении в
духе христианском, но как учить детей, юношей, вообще людей какой бы то ни было нравственности рядом с учением о том, что убийство необходимо для поддержания общего, следовательно, нашего благосостояния и потому законно, и что есть люди, которыми может быть и каждый из нас, обязанные истязать и
убивать своих ближних и совершать всякого рода преступления по воле тех, в руках кого находится власть.
И вот я увидал воочию русских, добрых и проникнутых христианским
духом людейс ружьями и розгами, едущими
убивать и истязать своих голодных братьев.
То есть ни сном ни
духом тут моей вины не было, а ведь меня чуть не
убили, окаянные…
— Бог тебя простит, а я еще подумаю, — отвечала Татьяна Власьевна. — Ты меня хотел
убить, Гордей Евстратыч, да Господь не допустил тебя. Знаю, кто тебя наущал… все знаю. И вот мой сказ тебе: чтобы Алены Евстратьевны и
духу не было и чтобы напредки она носу сюда не смела показывать…
— Нет, ты не
убьешь себя. Зачем перед собой притворяться?.. Ты слишком любишь ощущение жизни, для того чтобы
убить себя. Ты слишком немощен
духом для этого. Ты слишком боишься физической боли. Ты слишком много размышляешь.
Если б только благотворители могли подсчитать, сколько
духа в человеке
убивают они, поддерживая жизнь тела!
— Савоська обнаковенно пирует, — говорил рыжий пристанский мужик в кожаных вачегах, — а ты его погляди, когда он в работе… Супротив него, кажись, ни единому сплавщику не сплыть; чистенько плавает. И народ не томит напрасной работой, а ежели слово сказал — шабаш, как ножом отрезал. Под бойцами ни единой барки не
убил… Другой и хороший сплавщик, а как к бойцу барка подходит — в ем уж
духу и не стало. Как петух, кричит-кричит, руками махает, а, глядишь, барка блина и съела о боец.
Но и у самых лучших сплавщиков есть известные, почти органические недостатки и роковые места; если раз сплавщик
убьет барку под бойцом, в следующий раз он уже теряет присутствие
духа под ним.
— Но как же у вас достало
духу написать, что Олухов умышленно
убил себя вследствие нервного расстройства от умственных занятий?
Так, при первом фейерверке, сожженном на масленице, 26 февраля 1690 года, — пятифунтовая ракета, не разрядившись в воздухе, упала на голову какого-то дворянина, который тут же испустил
дух; в 1691 году, при фейерверке 27 января, взрывом состава изуродовало Гордонова зятя, капитана Страсбурга, обожгло Франца Тиммермана и до смерти
убило троих работников (Устрялов, том II, стр. 133).
— Началась, — говорит, — эта дрянная и недостойная разума человеческого жизнь с того дня, как первая человеческая личность оторвалась от чудотворной силы народа, от массы, матери своей, и сжалась со страха перед одиночеством и бессилием своим в ничтожный и злой комок мелких желаний, комок, который наречён был — «я». Вот это самое «я» и есть злейший враг человека! На дело самозащиты своей и утверждения своего среди земли оно бесполезно
убило все силы
духа, все великие способности к созданию духовных благ.
Да что же иначе и делать с человеком, который сам зарывает талант свой в землю и мертвой буквой
убивает жизнь
духа?
Алексей. Ты, старичок, русский язык понимаешь?
Убьют тебя. Уйди куда-нибудь в подвал, скройся там, чтоб
духу твоего не было.
А Бурана нашего первый солдат из ружья
убил. Не вовсе
убил, — помаялся старик еще малое время, да недолго. Пока солнце за гору село, из старика и
дух вон. Страсть было жалко!..
Вот хорошо. Подождали мы маленько, смотрим, идут к нам гиляки гурьбой. Оркун впереди, и в руках у них копья. «Вот видите, — ребята говорят, — гиляки биться идут!» Ну, мол, что будет… Готовь, ребята, ножи. Смотрите: живьем никому не сдаваться, и живого им в руки никого не давать. Кого
убьют, делать нечего — значит, судьба! А в ком
дух остался, за того стоять. Либо всем уйти, либо всем живым не быть. Стой, говорю, ребята, крепче!
Это поражает меня до недр моего
духа; это
убивало моего отца и мать, отторгало меня от самых священных уз с моею родней, с моим народом.
И засыпал он с угрюмо сведенными бровями и готовым для угрозы пальцем, но хмельной сон
убивал волю, и начинались тяжелые мучения старого тела. Водка жгла внутренности и железными когтями рвала старое, натрудившееся сердце. Меркулов хрипел и задыхался, и в хате было темно, шуршали по стенам невидимые тараканы, и
дух людей, живших здесь, страдавших и умерших, делал тьму живой и жутко беспокойной.
Вот толпа людей в цепях. Все они приговорены к смерти, и каждый день некоторых из них
убивают на глазах у других. Те же, которые остаются, видят эти убийства, ожидают своей очереди и ужасаются. Такова жизнь для людей, если они не понимают смысла своей жизни. Если же человек понимает то, что в нем живет
дух божий и он может соединиться с ним, то для такого человека смерть не только не может быть страшна, но для такого человека нет смерти.
Но всего замечательнее, — и это необходимо еще раз подчеркнуть, — не только сознание неизбежности не
убивало в этих людях самостоятельного почина, но даже вполне определенное знание божеского решения и божеской угрозы не останавливало их перед тем, чтобы действовать по велениям собственного
духа, хотя бы и вопреки божеской воле.
Дух смерти ощутимо носится над ними, и, когда они вдруг
убивают себя, нам кажется: мы давно уже ждали этого.
— Положительно так, это положительно так, — говорил он, — потому что я в этом случае до болезненности щекотлив и чуть я знаю, что кто-нибудь имеет на меня юридические права, я сейчас теряюсь, падаю
духом и не могу ничего сочинять, и следовательно и теряю шансы вознаградить сестру. Это я и называю
убить курицу, которая может нести золотые яйца.
Бодростин то переносил эту докуку, то вдруг она становилась ему несносна, и он, смяв свою смущающуюся совесть, брал Сида в дом, сажал его на цепь, укрепленную в стене его кабинета, и они ругались до того, что Михаил Андреевич в бешенстве швырял в старика чем попало, и нередко, к крайнему для того удовольствию, зашибал его больно, и раз чуть вовсе не
убил тяжелою бронзовою статуэткой, но сослать Сида в Сибирь у него не хватало
духа.
Духа самого по себе нельзя ни бить, ни
убивать.
— «Здоровье доставать»… Как вы будете здоровье доставать? — возразил Андрей Иванович. — Тогда нужно отказаться от знания, от развития; только на фабрике двенадцать часов поработать, — и то уж здоровья не достанешь… Нет, я о таких девушках очень высоко понимаю. В чем душа держится, кажется, щелчком
убьешь, — а какая сила различных стремлений, какой
дух!
Конечно, он бы не
убил себя, — слишком велик был в нем запас жизненной энергии, слишком исчерпывающие ответы дал на эти проклятые вопросы сам он, как художник, из бессознательных глубин своего влюбленного в жизнь
духа [См. В. Вересаев. «Живая жизнь».
Буква
убивает, а
Дух животворит.
Никакие изменения условий человеческой жизни не могут
убить реальности
духа.
Электричество
убивает уже
дух человека, организует безличное, бескачественное царство буржуазности.
— Так точно-с, ваше сиятельство, княжны Людмилы Васильевны… Он на
духу сознался, что
убил княжну…
— Постойте, дядюшка! — вскричал Густав. — Подождите читать; не
убивайте меня вдруг; дайте мне однажды перевести
дух.
Духи встречали новорожденного на пороге жизни, качали его в колыбели, рвали с дитятею цветы на лугах, плескали в него, играючи, водой, аукались в лесах и заводили в свой лабиринт, где наши Тезеи могли
убить лешего Минотавра не иначе, как выворотив одежду и заклятием, купленным у лихой бабы, или, все равно, русской Медеи.
— Не улеглось еще! — скорее прохрипел, нежели произнес монах. — В четверть века не улеглось. Потому-то и на
духу не признаюсь, что знаю, что все эти года грешу, злобой грешу, с этим грехом и перед престолом Всевышнего предстану. Один Он мне судья. Мне и ему. Точно вчера случилось это. Как теперь его вижу и лицо его подлое, испуганное. Точно умереть тяжелее, нежели
убить. О,
убить куда тяжелей, а я… я
убил.
Это не была кипучая, непреодолимая ревность, обуреваемый которою Отелло
убил Дездемону, нет, это просто было чувство неприятное, раздражающее, которое выбивало из колеи привыкшего к порядку артиста-дилетанта; оно не отняло у него, однако, ни на минуту ровности
духа, и он мог сообразить и начертать план мщения.
— Даже рад! Да, я рад! Я очень рад! Ведь у нас «борьба наша не с плотию и кровию, а с тьмою века, — с
духами злобы, живущими на земле». Мы ведем войну против тьмы веков и против
духов злобы, а они гонят нас и
убивают, как ранее гнали и
убивали тех, которые были во всем нас лучше.
Тогда обман говорит: если ты жив тем, что вдунуто в тебя богом, то бросься с высоты, ты
убьешь плоть, но
дух, вдунутый в тебя богом, не погибнет.