Неточные совпадения
Явился писатель Никодим Иванович,
тепло одетый в толстый, коричневый пиджак, обмотавший
шею клетчатым кашне; покашливая в рукав, он ходил среди людей, каждому уступая дорогу и поэтому всех толкал. Обмахиваясь веером, вошла Варвара под руку с Татьяной; спросив чаю, она села почти рядом с Климом, вытянув чешуйчатые ноги под стол. Тагильский торопливо надел измятую маску с облупившимся носом, а Татьяна, кусая бутерброд, сказала...
Говорил он характерно бесцветным и бессильным голосом туберкулезного, тускло поблескивали его зубы, видимо, искусственные, очень ровные и белые. На
шее у него шелковое клетчатое кашне, хотя в комнате —
тепло.
Он запечатал их и отослал на другой же день. Между тем отыскал портного и торопил
сшить теплое пальто, жилет и купил одеяло. Все это отослано было на пятый день.
Привалов почувствовал, как к нему безмолвно прильнуло красивое женское лицо и
теплые пахучие руки обняли его
шею.
Что-то
теплое потекло мне за
шею — это была кровь.
Пока человек идет скорым шагом вперед, не останавливаясь, не задумываясь, пока не пришел к оврагу или не сломал себе
шеи, он все полагает, что его жизнь впереди, свысока смотрит на прошедшее и не умеет ценить настоящего. Но когда опыт прибил весенние цветы и остудил летний румянец, когда он догадывается, что жизнь, собственно, прошла, а осталось ее продолжение, тогда он иначе возвращается к светлым, к
теплым, к прекрасным воспоминаниям первой молодости.
Говоря о боге, рае, ангелах, она становилась маленькой и кроткой, лицо ее молодело, влажные глаза струили особенно
теплый свет. Я брал в руки тяжелые атласные косы, обертывал ими
шею себе и, не двигаясь, чутко слушал бесконечные, никогда не надоедавшие рассказы.
Аграфене случалось пить чай всего раза три, и она не понимала в нем никакого вкуса. Но теперь приходилось глотать горячую воду, чтобы не обидеть Таисью. Попав с мороза в
теплую комнату, Аграфена вся разгорелась, как маков цвет, и Таисья невольно залюбовалась на нее; то ли не девка, то ли не писаная красавица: брови дугой, глаза с поволокой,
шея как выточенная, грудь лебяжья, таких, кажется, и не бывало в скитах. У Таисьи даже захолонуло на душе, как она вспомнила про инока Кирилла да про старицу Енафу.
Когда утром Нюрочка проснулась, Анфисы Егоровны уже не было — она уехала в Самосадку так же незаметно, как приехала, точно тень, оставив после себя не испытанное еще Нюрочкой
тепло. Нюрочка вдруг полюбила эту Анфису Егоровну, и ей страшно захотелось броситься ей на
шею, обнимать ее и целовать.
Она обняла его за
шею и нежно привлекла его голову к себе на грудь. Она была без корсета. Ромашов почувствовал щекой податливую упругость ее тела и услышал его
теплый, пряный, сладострастный запах. Когда она говорила, он ощущал ее прерывистое дыхание на своих волосах.
Маленькая нежная ручка Зиночки вдруг обвилась вокруг его
шеи, и губы ее коснулись его губ
теплым, быстрым поцелуем.
Алей помогал мне в работе, услуживал мне, чем мог в казармах, и видно было, что ему очень приятно было хоть чем-нибудь облегчить меня и угодить мне, и в этом старании угодить не было ни малейшего унижения или искания какой-нибудь выгоды, а
теплое, дружеское чувство, которое он уже и не скрывал ко мне. Между прочим, у него было много способностей механических; он выучился порядочно
шить белье, тачал сапоги и впоследствии выучился, сколько мог, столярному делу. Братья хвалили его и гордились им.
Он выдул в грудь и лицо мне много дыма, обнял меня
теплой рукой за
шею и привлек к себе.
Она жила, точно кошка: зимою любила сидеть в
тёплых темноватых уголках, летом пряталась в тени сада.
Шила, вязала, мурлыча неясные, однообразные песни, и, начиная с мужа, всех звала по имени и отчеству, а Власьевну — тётенькой.
Через темную комнату, дверь с
теплой гардиной, а за ней уютная комната Марии Николаевны. Она поднимается с кресла и тихо идет навстречу. Сильно постаревшая, осунувшаяся, какой я себе ее даже и представить не мог. Идет с трудом, на лице радость и вместе с тем ее вечная грустная улыбка. Глаза усталые и добрые, добрые. Я поцеловал ее горячую, сухую руку, она мне положила левую руку на
шею, поцеловала в голову.
Этот круглый человек с волосатыми руками, толстогубый и рябой, чаще всех говорил о женщинах. Он понижал свой мягкий голос до шёпота,
шея у него потела, ноги беспокойно двигались, и тёмные глаза без бровей и ресниц наливались
тёплым маслом. Тонко воспринимавший запахи, Евсей находил, что от Соловьева всегда пахнет горячим, жирным, испорченным мясом.
Чудится ему, что Лиска пришла к нему и греет его ноги… что он лежит на мягком лазаретном тюфяке в
теплой комнате и что из окна ему видны Балканы, и он сам же, с ружьем в руках, стоит по
шею в снегу на часах и стережет старые сапоги и шинель, которые мотаются на веревке… Из одного сапога вдруг лезет фараон и грозит ему…
Она, разумеется, соглашалась на всё и готовилась,
сшивала конверты
теплые и холодные и устраивала качку.
— На платок, повяжи
шею. Платок очень
теплый.
Крепко обняв его за
шею, дохнув
тёплым запахом вина, она поцеловала его сладкими, липкими губами, он, не успев ответить на поцелуй, громко чмокнул воздух. Войдя в светёлку, заперев за собою дверь, он решительно протянул руки, девушка подалась вперёд, вошла в кольцо его рук, говоря дрожащим голосом...
Было очень
тепло; капитан шел в довольно щегольском меховом пальто, расстегнутом и раскрытом около
шеи; цветной атласный галстук с яркой булавкой выглядывал из меха; шляпа капитана блестела, как полированная, а рукой, обтянутой в модную желтую перчатку с толстыми черными швами, он опирался на трость с большим костяным набалдашником.
Склонив гибкую
шею под ее живот и изогнув кверху морду, жеребенок привычно тычет губами между задних ног, находит
теплый упругий сосок, весь переполненный сладким, чуть кисловатым молоком, которое брызжет ему в рот тонкими горячими струйками, и все пьет и не может оторваться.
Рассказывает она мне жизнь свою: дочь слесаря, дядя у неё помощник машиниста, пьяный и суровый человек. Летом он на пароходе, зимою в затоне, а ей — негде жить. Отец с матерью потонули во время пожара на пароходе; тринадцати лет осталась сиротой, а в семнадцать родила от какого-то барчонка. Льётся её тихий голос в душу мне, рука её
тёплая на
шее у меня, голова на плече моём лежит; слушаю я, а сердце сосёт подлый червяк — сомневаюсь.
Высоко вскидывая передние ноги, круто согнув
шею, мимо меня плывет лошадь — большая, серая в темных пятнах; сверкает злой, налитый кровью глаз. На козлах, туго натянув вожжи, сидит Егор, прямой, точно вырезанный из дерева; в пролетке развалился хозяин, одетый в тяжелую лисью шубу, хотя и
тепло.
Никита подает кашемир, которым Дурнопечин старательно обматывает себе
шею, закладывает уши пенькою и, надев
теплую шапку и калоши, идет.
И, старательно запахнувшись, так чтобы
тепло меха нигде не пропадало даром, а везде — и в
шее, и в коленях, и в ступнях — грело его, он закрыл глаза, стараясь опять заснуть.
Никита, укутавшись и вжав голову в плечи, так что небольшая борода его облегала ему
шею, сидел молча, стараясь не потерять набранное в избе за чаем
тепло.
В станционной комнате за столом сидел исправник, тот самый, о котором с таким презрением говорил Степан Осипович. Это был человек коренастый, приземистый, с очень густою растительностью на голове, но лишь с небольшими усами и бородкой. Вся фигура его напоминала среднего роста медведя, а манера держать голову на короткой
шее и взгляд маленьких, но очень живых глаз еще усиливали это сходство. На нем была старая форменная тужурка, подбитая мехом, а на ногах большие
теплые валенки.
Когда же
тепло окончательно проникло в его грудь и живот и он вспомнил сегодняшнюю дорогу, и острый блеск в глазах Файбиша, и выстрел с плотины, и печальную луну над лесом, и солдата, мчавшегося, точно библейское видение, на огромной лошади с вытянутой
шеей, — то ему показалось невероятным, что это именно он, а не кто-то другой, посторонний ему, испытал все ужасы этой ночи.
Сказав это, старушка поспешно вступила в комнату еще меньшего размера, увешанную с потолка до полу пучочками сушившихся трав. Тут также находился старинный, вычурный шкап; сквозь стекла его можно было различить легионы пузырьков, баночек, скляночек и ярлыков — это была «аптека» помещицы. Марья Петровна немедля натащила на ноги
теплые валенки, закуталась в старый салоп на заячьем меху, намотала на
шею платок и, сопровождаемая Феклою, державшею фонарь, отправилась на скотный двор.
В игуменской келье за перегородкой сидела мать Манефа на
теплой изразцовой лежанке, медленно развязывая и снимая с себя платки и платочки, наверченные на ее
шею.
Дама об этом и слышать не хотела, но он продолжал настаивать, и когда люди не стали ему запрягать лошадей, то он завязал
шею шарфом, надел
теплые сапоги с мехом и пришел к тете по снегу четыре или пять верст пешком.
Охая, зевая и крестясь, они быстро спрыгивали с коек, одевались, натягивая поверх
теплых шерстяных рубах свои куцые пальтишки, повязывали
шеи гарусными шарфами и, перекидываясь словами, поднимались наверх на смену товарищам, уже предвкушавшим наслаждение койки.
Одна нога начала у меня зябнуть, и, когда я поворачивался, чтобы лучше закрыться, снег, насыпавшийся на воротник и шапку, проскакивал за
шею и заставлял меня вздрагивать; но мне было вообще еще
тепло в обогретой шубе, и дремота клонила меня.
Работают одни старшеотделенки,
шьют себе приданое для выхода из приюта. Каждой из воспитанниц дается при окончательном отъезде сундук с полдюжиною носильного белья,
теплым пальто, двумя платьями, двумя парами сапог, шалью и шерстяной косынкой на голову.
— Будут; все будет: будут деньги, будет положение в свете; другой жены новой только уж не могу тебе обещать; но кто же в наш век из порядочных людей живет с женами? А зато, — добавил он, схватывая Висленева за руку, — зато любовь, любовь… В провинциях из лоскутков
шьют очень
теплые одеяла… а ты, каналья, ведь охотник кутаться!
Токарев вышел на террасу. Было
тепло и тихо, легкие облака закрывали месяц. Из темного сада тянуло запахом настурций, левкоев. В голове Токарева слегка шумело, перед ним стояла Марья Михайловна — красивая, оживленная, с нежной белой
шеей над кружевом изящной кофточки. И ему представилось, как в этой
теплой ночи катится по дороге коляска Будиновских. Будиновский сидит, обняв жену за талию. Сквозь шелк и корсет ощущается теплота молодого, красивого женского тела…
Рябович остановился в раздумье… В это время неожиданно для него послышались торопливые шаги и шуршанье платья, женский задыхающийся голос прошептал: «наконец-то!» и две мягкие, пахучие, несомненно женские руки охватили его
шею; к его щеке прижалась
теплая щека и одновременно раздался звук поцелуя. Но тотчас же целовавшая слегка вскрикнула и, как показалось Рябовичу, с отвращением отскочила от него. Он тоже едва не вскрикнул и бросился к яркой дверной щели…
Я велел принести таз
теплой воды и мыла. Глаза японца радостно заблестели. Он стал мыться. Боже мой, как он мылся! С блаженством, с вдохновением… Он вымыл голову,
шею, туловище; разулся и стал мыть ноги. Капли сверкали на крепком, бронзовом теле, тело сверкало и молодело от охватывавшей его чистоты. Всех кругом захватило это умывание. Палатный служитель сбегал к баку и принес еще воды.
— Да и вам самой покажется веселее и короче скучная зима в лесном домике за пошивом
теплых юбочек и платьиц и за обучением грамоте ребят. Ведь вы умеете
шить, Мая?
Она сняла с себя большой платок, с
шеи шарф и закутала в них озябшего, несмотря на
теплую одежду, ребенка. Снег забрался ей за ворот и холодными каплями скользил у ней по спине.
— Отдохла, как снегом ее я вечор потерла, да в
тепло внесла, глазки открыла, на постели, на моей, а потом опять заснула, родненькая, и вся в испарине, в рубаху я ее в свою завернула, так ночью меняла, хоть выжми. А теперича, на рассвете, встала, сбитню попила, лопочет. Сказала, что зовут ее Аленой, на
шее крестик деревянный висит махонький.
— И во веки! во веки веков! — крикнул Пуговкин и с
теплыми слезами радости весело бросился Пизонскому на
шею.