Неточные совпадения
Герой, однако же, совсем этого не замечал, рассказывая множество приятных вещей, которые уже случалось ему произносить в подобных случаях в разных местах: именно в Симбирской губернии у Софрона Ивановича Беспечного, где были тогда дочь его Аделаида Софроновна с
тремя золовками: Марьей Гавриловной, Александрой Гавриловной и Адельгейдой Гавриловной; у Федора Федоровича Перекроева в Рязанской губернии; у Фрола Васильевича Победоносного в Пензенской губернии и у брата его Петра Васильевича, где были свояченица его Катерина Михайловна и внучатные
сестры ее Роза Федоровна и Эмилия Федоровна; в Вятской губернии у Петра Варсонофьевича, где была
сестра невестки его Пелагея Егоровна с племянницей Софьей Ростиславной и двумя сводными
сестрами — Софией Александровной и Маклатурой Александровной.
Месяца полтора назад он вспомнил про адрес; у него были две вещи, годные к закладу: старые отцовские серебряные часы и маленькое золотое колечко с
тремя какими-то красными камешками, подаренное ему при прощании
сестрой, на память.
Вполголоса, растягивая гласные, она начала читать стихи; читала напряженно, делая неожиданные паузы и дирижируя обнаженной до локтя рукой. Стихи были очень музыкальны, но неуловимого смысла; они говорили о девах с золотыми повязками на глазах, о
трех слепых
сестрах. Лишь в двух строках...
— Поморка, дочь рыбака. Вчера я об ее отце рассказывал. Крепкая такая семья.
Три брата, две
сестры.
Но мать,
сестра, Татьяна Павловна и все семейство покойного Андроникова (одного месяца
три перед тем умершего начальника отделения и с тем вместе заправлявшего делами Версилова), состоявшее из бесчисленных женщин, благоговели перед ним, как перед фетишем.
Речь товарища прокурора, по его мнению, должна была иметь общественное значение, подобно тем знаменитым речам, которые говорили сделавшиеся знаменитыми адвокаты. Правда, что в числе зрителей сидели только
три женщины: швея, кухарка и
сестра Симона и один кучер, но это ничего не значило. И те знаменитости так же начинали. Правило же товарища прокурора было в том, чтобы быть всегда на высоте своего положения, т. е. проникать вглубь психологического значения преступления и обнажать язвы общества.
А надо лишь то, что она призвала меня месяц назад, выдала мне
три тысячи, чтоб отослать своей
сестре и еще одной родственнице в Москву (и как будто сама не могла послать!), а я… это было именно в тот роковой час моей жизни, когда я… ну, одним словом, когда я только что полюбил другую, ее, теперешнюю, вон она у вас теперь там внизу сидит, Грушеньку… я схватил ее тогда сюда в Мокрое и прокутил здесь в два дня половину этих проклятых
трех тысяч, то есть полторы тысячи, а другую половину удержал на себе.
Он и прежде, все
три дня говорил, что похоронит у камня; но вступились Алеша, Красоткин, квартирная хозяйка,
сестра ее, все мальчики.
Компания имела человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, —
три пожилые женщины, с десяток детей, матери,
сестры и братья швей,
три молодые человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек пять других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов.
Вторую группу составляли два брата и
три сестры-погодки, и хотя старшему брату, Степану, было уже четырнадцать лет в то время, когда
сестре Софье минуло только девять, но и первый и последняя учились у одних и тех же гувернанток.
С шести часов матушка и
сестра начинали приготовляться к вечернему выезду. Утренняя беготня возобновлялась с новой силой. Битых
три часа
сестра не отходит от зеркала, отделывая лицо, шнуруясь и примеряя платье за платьем. Беспрерывно из ее спальни в спальню матушки перебегает горничная за приказаниями.
Я, лично, рос отдельно от большинства братьев и
сестер (старше меня было
три брата и четыре
сестры, причем между мною и моей предшественницей-сестрой было
три года разницы) и потому менее других участвовал в общей оргии битья, но, впрочем, когда и для меня подоспела пора ученья, то, на мое несчастье, приехала вышедшая из института старшая
сестра, которая дралась с таким ожесточением, как будто мстила за прежде вытерпенные побои.
Экзамены кончены. Предстоит два месяца свободы и поездка в Гарный Луг. Мать с
сестрами и старший брат поедут через несколько дней на наемных лошадях, а за нами
тремя пришлют «тройку» из Гарного Луга. Мы нетерпеливо ждем.
Так он вошел в дом, где остановился генерал — губернатор. Минуты через
три он вышел оттуда в сопровождении помощника исправника, который почтительно забегал перед ним сбоку, держа в руке свою фуражку, и оба пошли к каталажке. Помощник исправника открыл дверь, и директор вошел к ученику. Вслед за тем прибежал гимназический врач в сопровождении Дитяткевича, и другой надзиратель провел заплаканную и испуганную
сестру Савицкого…
И почему Аглая
три дня в истерике, почему с
сестрами чуть не перессорилась, даже с Александрой, у которой всегда целовала руки, как у матери, — так уважала?
Сон был тотчас же передан с торжеством Лизавете Прокофьевне двумя хохотавшими
сестрами; но мамаша опять рассердилась и всех
трех обозвала дурами.
Чья-то рука изощряла остроумие над судьбой двух
сестер, но они должны были отбыть положенные
три года, а затем поступили в разряд ссыльных и переселены были на Фотьянку.
Погостил у
сестры несколько дней и от нее вечером пустился из Пскова; в Острове, проездом ночью, взял
три бутылки клико и к утру следующего дня уже приближался к желаемой цели.
Сад, впрочем, был хотя довольно велик, но не красив: кое-где ягодные кусты смородины, крыжовника и барбариса, десятка два-три тощих яблонь, круглые цветники с ноготками, шафранами и астрами, и ни одного большого дерева, никакой тени; но и этот сад доставлял нам удовольствие, особенно моей сестрице, которая не знала ни гор, ни полей, ни лесов; я же изъездил, как говорили, более пятисот верст: несмотря на мое болезненное состояние, величие красот божьего мира незаметно ложилось на детскую душу и жило без моего ведома в моем воображении; я не мог удовольствоваться нашим бедным городским садом и беспрестанно рассказывал моей
сестре, как человек бывалый, о разных чудесах, мною виденных; она слушала с любопытством, устремив на меня полные напряженного внимания свои прекрасные глазки, в которых в то же время ясно выражалось: «Братец, я ничего не понимаю».
« Я
три раза ранен — и вот причина моего молчания; но ныне, благодаря бога, я уже поправляюсь, и знакомая твоя девица, госпожа Прыхина, теперешняя наша
сестра милосердия, ходит за мной, как дочь родная; недельки через
три я думаю выехать в Петербург, куда и тебя, моя Машурочка, прошу прибыть и уврачевать раны старика.
— Как же-с!.. Геройского духу была девица!.. И нас ведь, знаете, не столько огнем и мечом морили, сколько тифом; такое прекрасное было содержание и помещение… ну, и другие
сестры милосердия не очень охотились в тифозные солдатские палатки; она первая вызвалась: «Буду, говорит, служить русскому солдату», — и в
три дня, после того как пить дала, заразилась и жизнь покончила!..
У Сони была большая кукла, с ярко раскрашенным лицом и роскошными льняными волосами, подарок покойной матери. На эту куклу я возлагал большие надежды и потому, отозвав
сестру в боковую аллейку сада, попросил дать мне ее на время. Я так убедительно просил ее об этом, так живо описал ей бедную больную девочку, у которой никогда не было своих игрушек, что Соня, которая сначала только прижимала куклу к себе, отдала мне ее и обещала в течение двух-трех дней играть другими игрушками, ничего не упоминая о кукле.
В
трех из них жила Анна Федоровна и двоюродная
сестра моя, Саша, которая у ней воспитывалась, — ребенок, сиротка, без отца и матери.
В Москве, уже ставши юнкером, Александров нередко встречался с Диодором Ивановичем: то раза
три у него на квартире, то у
сестры Сони в гостинице Фальц-Фейна, то на улицах, где чаще всего встречаются москвичи. И всегда на прощанье не забывал Миртов дружески сказать...
На вакации, перед поступлением в Александровское училище, Алексей Александров, живший все лето в Химках, поехал погостить на неделю к старшей своей
сестре Соне, поселившейся для деревенского отдыха в подмосковном большом селе Краскове, в котором сладкогласные мужики зимою промышляли воровством, а в теплые месяцы сдавали москвичам свои избы, порою о двух и даже о
трех этажах.
Всех дам в комнате было
три: сама хозяйка, безбровая ее сестрица и родная
сестра Виргинского, девица Виргинская, как раз только что прикатившая из Петербурга.
— Ему благочинным здешним года с
три как запрещено благословлять! — опять шепнула
сестра Андреюшки Егору Егорычу.
Впереди прочих стояли: Сусанна в ваточном платье, с лицом серьезным, и Муза, с лицом еще более, чем у
сестры, нахмуренным; а за ними вся комнатная прислуга: две-три хорошенькие горничные, оборванный лакей, оборванный тоже повар, вдобавок еще небритый и распространявший от себя довольно сильный запах жареного луку.
Борис Федорович в последние годы пошел быстро в гору. Он сделался шурином царевича Федора, за которого вышла
сестра его Ирина, и имел теперь важный сан конюшего боярина. Рассказывали даже, что царь Иван Васильевич, желая показать, сколь Годунов и невестка близки его сердцу, поднял однажды
три перста кверху и сказал, дотрогиваясь до них другою рукой...
— Ты так Варваре и скажи, — уговаривал Рутилов. — Сперва место, а то, мол, я так не очень-то верю. Место получишь, а там и венчайся, с кем вздумаешь. Вот ты лучше из моих
сестер возьми, —
три, любую выбирай. Барышни образованные, умные, без лести сказать, не чета Варваре. Она им в подметки не годится.
— Ты меня сегодня нарочно над дурманом водил да и одурманил, чтобы с
сестрами окрутить. Мало мне одной ведьмы, на
трех разом венчаться!
Но порою он чувствовал, что ей удается заговаривать его любовь, как знахарки заговаривают боль, и дня два-три она казалась ему любимой
сестрой: долго ждал он её, вот она явилась, и он говорит с нею обо всём — об отце, Палаге, о всей жизни своей, свободно и просто, как с мужчиной.
Сестра дала мне свои последние
три целковых, когда я отправился из Москвы.
— Много, конечно, не сделают, а что напакостят — так это наверно. Потребуют деньги за молчание и за помощь: я того и жду… Только я много не могу им дать, и не дам — я уж решился; больше
трех тысяч ассигнациями невозможно. Рассудите сами:
три тысячи сюда, пятьсот серебром свадьба, потому что дяде все сполна нужно отдать; потом старые долги; ну,
сестре хоть что-нибудь, так, хоть что-нибудь. Много ль из ста-то тысяч останется? Ведь это разоренье!.. Обноскины, впрочем, уехали.
Он выписал из Москвы свою
сестру, ту самую, которая дала ему свои последние
три целковых на сапоги, когда он отправился в Степанчиково, — премилую девушку, уже не первой молодости, кроткую, любящую, образованную, но чрезвычайно запуганную.
Грустная тень давно слетела с лица молодых. Они были совершенно счастливы. Добрые люди не могли смотреть на них без удовольствия, и часто повторялись слова: «какая прекрасная пара!» Через неделю молодые собирались ехать в Багрово, куда
сестры Алексея Степаныча уехали через
три дня после свадьбы. Софья Николавна написала с ними ласковое письмо к старикам.
С самым напряженным вниманием и нежностью ухаживала Софья Николавна за больным отцом, присматривала попечительно за
тремя братьями и двумя
сестрами и даже позаботилась, о воспитании старших; она нашла возможность приискать учителей для своих братьев от одной с ней матери, Сергея и Александра, из которых первому было двенадцать, а другому десять лет: она отыскала для них какого-то предоброго француза Вильме, заброшенного судьбою в Уфу, и какого-то полуученого малоросса В.-ского, сосланного туда же за неудавшиеся плутни.
То генерал Хрящов, окруженный двумя отрешенными от должности исправниками, бедными помещиками, легавыми собаками, псарями, дворней,
тремя племянницами и двумя
сестрами; генерал у него в воспоминаниях кричал так же, как у себя в комнате, высвистывал из передней Митьку и с величайшим человеколюбием обходился с легавой собакой.
Злоумна ненависть, судя повсюду строго, Очей имеет много И видит сквозь покров закрытые дела. Вотще от сестр своих царевна их скрывала. И день, и два, и
три притворство продолжала, Как будто бы она супруга въявь ждала.
Сестры темнили вид, под чем он был неявен, Чего не вымыслит коварная хула? Он был, по их речам, и страшен и злонравен.
Дмитрию Яковлевичу чрезвычайно хотелось узнать, каких лет
сестра Миши; он начинал об этом речь раза
три, но не смел спросить, боясь, что лицо его вспыхнет.
Только вынесши этот искус, Пепко отправился в трактир Агапыча и пьянствовал без просыпа
три дня и
три ночи, пока не очутился в участке. Он был последователен… Анна Петровна обвинила, конечно, меня, что я развращаю ее мужа. Из-за этого даже возникло некоторое крупное недоразумение между
сестрами, потому что Аграфена Петровна обвиняла Пепку как раз в том же по отношению ко мне.
— Ну, вот и прекрасно! Пусть они себе там и сидят. Скажи: постояльца рекомендую знакомого. Это необходимо, — добавил он мне шепотом и тотчас же снова начал вслух: — Вот видите, налево, этот коридор? там у
сестры три комнаты; в двух она живет, а третья там у нее образная; а это вот прямо дверь — тут кабинет зятев был; вот там в нее и ход; а это и есть ваша комната. Глядите, — заключил он, распахивая передо мной довольно высокие белые двери в комнату, которую действительно можно было назвать прекрасною.
— Киньте жребий, кому выпадет это счастье, — шутила Дора. — Тебе,
сестра, будет очень трудно уехать. Alexandrine твоя, что называется, пустельга чистая. Тебе положиться не на кого. Все тут без тебя в разор пойдет. Помнишь, как тогда, когда мы были в Париже. Так тогда всего на каких-нибудь
три месяца уезжали и в глухую пору, а теперь… Нет, тебе никак нельзя ехать со мной.
В эти
три года Анна Михайловна не могла добиться от князя
трех слов о своем ребенке, существование которого не было секретом для ее
сестры, и решилась ехать с Дорушкой в Париж, где мы их и встречаем.
— О, нет!
Три или четыре раза за все лето, и то брат 'его затаскивал. У нас случилось много русских и Долинский был так любезен, прочел у нас свою новую повесть. А то, впрочем, и он тоже нигде не бывает. Они всегда вдвоем с вашей
сестрой. Вместе бродят по окрестностям, вместе читают, вместе живут, вместе скрываются от всех глаз!.. кажется, вместе дышат одной грудью.
Из городских гостей у нас была только моя
сестра Клеопатра, которой дня за
три до свадьбы Маша послала записку.
Наступила дождливая, грязная, темная осень. Наступила безработица, и я дня по
три сидел дома без дела или же исполнял разные не малярные работы, например, таскал землю для черного наката, получая за это по двугривенному в день. Доктор Благово уехал в Петербург.
Сестра не приходила ко мне. Редька лежал у себя дома больной, со дня на день ожидая смерти.
— Я хочу посоветоваться с тобой о наследстве после меня, — говорил Бегушев. — Состояние мое не огромное, но совершенно ясное и не запутанное. Оно двух свойств: родовое и благоприобретенное… Родовое я желаю, чтобы шло в род и первоначально, разумеется, бездетной
сестре моей Аделаиде Ивановне; а из благоприобретенного надо обеспечить Прокофья с семьей, дать по небольшой сумме молодым лакеям и тысячи
три повару; он хоть и воровал, но довольно еще умеренно… Остальные все деньги Домне Осиповне…
Остальное время он был занят преподаванием физики в высшем классе гимназии или заботами о семействе своей молодой супруги, из числа которого
три взрослые девицы, ее
сестры, жили у него постоянно.
Но странно: не имела образа и мать, не имела живого образа и Линочка — всю знает, всю чувствует, всю держит в сердце, а увидеть ничего не может… зачем большое менять на маленькое, что имеют все? Так в тихом шелесте платьев, почему-то черных и шелестящих, жили призрачной и бессмертной жизнью
три женщины, касались еле слышно, проходили мимо в озарении света и душистого тепла, любили, прощали, жалели —
три женщины: мать —
сестра — невеста.