Неточные совпадения
Родители были дворяне, но столбовые или личные — Бог ведает; лицом он на них не походил: по крайней мере, родственница, бывшая при его рождении, низенькая, коротенькая женщина, которых обыкновенно
называют пигалицами, взявши в руки
ребенка, вскрикнула: «Совсем вышел не
такой, как я думала!
Какое они имели право говорить и плакать о ней? Некоторые из них, говоря про нас,
называли нас сиротами. Точно без них не знали, что
детей, у которых нет матери,
называют этим именем! Им, верно, нравилось, что они первые дают нам его, точно
так же, как обыкновенно торопятся только что вышедшую замуж девушку в первый раз
назвать madame.
Клим нередко ощущал, что он тупеет от странных выходок Дронова, от его явной грубой лжи. Иногда ему казалось, что Дронов лжет только для того, чтоб издеваться над ним. Сверстников своих Дронов не любил едва ли не больше, чем взрослых, особенно после того, как
дети отказались играть с ним. В играх он обнаруживал много хитроумных выдумок, но был труслив и груб с девочками, с Лидией — больше других. Презрительно
называл ее цыганкой, щипал, старался свалить с ног
так, чтоб ей было стыдно.
У нас женщины в интересном положении, как это
называют некоторые, надевают широкие блузы, а у них сильно стягиваются; по разрешении от бремени у нас и мать и
дитя моют теплой водой (кажется,
так?), а у них холодной.
«Тщеславие, честолюбие и корысть», конечно, важные пороки, если опять-таки не посмотреть за
детьми и дать усилиться злу; между тем эти же пороки, как их
называет автор, могут, при разумном воспитании, повести к земледельческой, мануфактурной и промышленной деятельности, которую даже без них, если правду сказать, и не привьешь к краю.
По странному капризу, она дала при рождении
детям почти однозвучные имена. Первого, увидевшего свет,
назвала Михаилом, второго — Мисаилом. А в уменьшительном кликала их: Мишанка и Мисанка. Старалась любить обоих сыновей одинаково, но, помимо ее воли, безотчетный материнский инстинкт все-таки более влек ее к Мишанке, нежели к Мисанке.
Пароход мог отправиться только в конце апреля. Кстати, Харитина
назвала его «Первинкой» и любовалась этим именем, как
ребенок, придумавший своей новой игрушке название. Отвал был назначен ранним утром, когда на пристанях собственно публики не было.
Так хотел Галактион. Когда пароход уже отвалил и сделал поворот, чтобы идти вверх по реке, к пристани прискакал какой-то господин и отчаянно замахал руками. Это был Ечкин.
Дети же, рожденные в ссылке, не
называют себя никак; со временем они припишутся к податным сословиям и будут называться крестьянами или мещанами, теперь же их социальное положение определяется
так: незаконный сын ссыльнокаторжной, дочь поселенца, незаконная дочь поселки и т. д.
Самый даровитый сподвижник Невельского, Н. К. Бошняк, открывший Императорскую гавань, когда ему было еще только 20 лет, «мечтатель и
дитя», —
так называет его один из сослуживцев, — рассказывает в своих записках: «На транспорте „Байкал“ мы все вместе перешли в Аян и там пересели на слабый барк „Шелехов“.
— О
дитя мое! — воскликнул вдруг Лаврецкий, и голос его задрожал, — не мудрствуйте лукаво, не
называйте слабостью крик вашего сердца, которое не хочет отдаться без любви. Не берите на себя
такой страшной ответственности перед тем человеком, которого вы не любите и которому хотите принадлежать…
— А потом, что это у вас за ангелочек эта Адочка, что за прелесть! Как она мила, какая умненькая; по-французски как говорит; и по-русски понимает — меня тетенькой
назвала. И знаете ли, этак чтобы дичиться, как все почти
дети в ее годы дичатся, — совсем этого нет. На вас
так похожа, Федор Иваныч, что ужас. Глаза, брови… ну вы, как есть — вы. Я маленьких
таких детей не очень люблю, признаться; но в вашу дочку просто влюбилась.
— Посмотрите,
так и поймете, что и искусство может служить не для одного искусства, — наставительно проговорила Бертольди. — Голодные
дети и зеленая жена в лохмотьях повернут ваши понятия о семейном быте. Глядя на них, поймете, что семья есть безобразнейшая форма того, что дураки
называют цивилизациею.
Ульрих Райнер был теперь гораздо старше, чем при рождении первого
ребенка, и не сумасшествовал.
Ребенка при св. крещении
назвали Васильем. Отец звал его Вильгельм-Роберт. Мать, лаская
дитя у своей груди, звала его Васей, а прислуга Вильгельмом Ивановичем,
так как Ульрих Райнер в России именовался, для простоты речи, Иваном Ивановичем. Вскоре после похорон первого сына, в декабре 1825 года, Ульрих Райнер решительно объявил, что он ни за что не останется в России и совсем переселится в Швейцарию.
Чувство собственности, исключительной принадлежности чего бы то ни было, хотя не вполне, но очень понимается
дитятей и составляет для него особенное удовольствие (по крайней мере,
так было со мной), а потому и я, будучи вовсе не скупым мальчиком, очень дорожил тем, что Сергеевка — моя; без этого притяжательного местоимения я никогда не
называл ее.
В этот раз, как и во многих других случаях, не поняв некоторых ответов на мои вопросы, я не оставлял их для себя темными и нерешенными, а всегда объяснял по-своему:
так обыкновенно поступают
дети.
Такие объяснения надолго остаются в их умах, и мне часто случалось потом,
называя предмет настоящим его именем, заключающим в себе полный смысл, — совершенно его не понимать. Жизнь, конечно, объяснит все, и узнание ошибки бывает часто очень забавно, но зато бывает иногда очень огорчительно.
Иду я по улице и поневоле заглядываю в окна. Там целые выводки милых птенцов, думаю я, там любящая подруга жизни, там чадолюбивый отец, там
так тепло и уютно… а я! Я один как перст в целом мире; нет у меня ни жены, ни
детей, нет ни кола ни двора, некому ни приютить, ни приголубить меня, некому сказать мне «папасецка», некому
назвать меня «брюханчиком»; в квартире моей холодно и неприветно. Гриша вечно сапоги чистит [47] или папиросы набивает… Господи, как скучно!
Всё, что он видел и слышал, было
так мало сообразно с его прошедшими, недавними впечатлениями: паркетная светлая, большая зала экзамена, веселые, добрые голоса и смех товарищей, новый мундир, любимый царь, которого он семь лет привык видеть, и который, прощаясь с ними со слезами,
называет их
детьми своими, — и
так мало всё, что он видел, похоже на его прекрасные, радужные, великодушные мечты.
Когда мы были
детьми, мы
называли князя Ивана Иваныча дедушкой, но теперь, в качестве наследника, у меня язык не ворочался сказать ему — «дедушка», а сказать — «ваше сиятельство», — как говорил один из господ, бывших тут, мне казалось унизительным,
так что во все время разговора я старался никак не
называть его.
Вначале он приводил дядю в отчаяние тем, что почти совершенно отстранил себя и свою мелюзгу (
так называл он
детей своих) от Степанчикова.
Он содрогнулся, услышав это названье; он наклонился ко мне и с тою нежностью, которая минутами является у него, сказал: „Вы третьи меня
так назвали, это меня может тешить как
ребенка, я буду этим счастлив дня на два“.
Элиза Августовна знала тысячи похождений и интриг о своих благодетелях (
так она
называла всех, у кого жила при
детях); повествовала их она с значительными добавлениями и приписывая себе во всяком рассказе главную роль, худшую или лучшую — все равно.
Так как портной пропадал по нескольку дней сряду, деньги все пропивались и не на что было купить хлеба, Анна, для прокормления себя и
ребенка, ходила на поденную работу. На это время поручала она мальчика старушке, жившей в одном с нею доме; летом старуха продавала яблоки, зимою торговала на Сенной вареным картофелем, тщательно прикрывая чугунный горшок тряпкой и усаживаясь на нем с большим удобством, когда на дворе было слишком холодно. Она всюду таскала Петю, который полюбил ее и
называл бабушкой.
Маменька крепко поморщились, увидев привезенного"нахлебника, детского мучителя и приводчика к шалостям"."Хотя у него и нет дочки, —
так говорили они с духом какого-то предведения, — но он найдет чем развратить
детей еще горше, нежели тот цап (
так маменька всегда
называли дьячка за его козлиный голос). — А за сколько вы, Мирон Осипович, договорили его?" — спрашивали они у батеньки, смотря исподлобья.
Разумеется, успех (понимая его в нашем смысле) не соответствовал желанию и значительной денежной трате, потому что не только трудно, но почти невозможно было затащить в
такую отдаленную глушь хороших учителей и учительниц; учительницы, или мадамы, как их тогда
называли, были необходимее учителей, потому что в семействе Болдухиных находилось пять дочерей и четверо сыновей; но все братья были
дети, были почти погодки и моложе своих сестер.
В этом отношении, следовательно, как бледные, истощённые учёные
дети,
так и дикари, обладающие страшной физической силой, но грубые и необразованные, развиты одинаково односторонне, и односторонность эту можно
назвать недостатком полного здоровья организма.
Этого мальчика Андрей Николаевич
называл про себя «вашим превосходительством» и искренно недоумевал, неужели
такие дети, как он, с врожденными погонами на плечах, родятся тем же простым способом, как и другие
дети?
Как
назовем мы то, когда видим, что большое число людей не только повинуются, но служат, не только подчиняются, но раболепствуют перед одним человеком или перед немногими некоторыми людьми, — и раболепствуют
так, что не имеют ничего своего: ни имущества, ни
детей, ни даже самой жизни, которые бы они считали своими, и терпят грабежи, жестокости не от войска, не от варваров, но от одного человека, и не от Геркулеса или Самсона, но от людей большей частью очень плохих в нравственном отношении.
Ее приезды были чудесным праздником в приютских стенах. Не говоря уже о ласковом, нежном обращении с воспитанницами, не говоря о бесчисленных коробах с лакомствами, жертвуемых баронессой «своим девочкам», как она
называла приюток, сама личность Софьи Петровны была окружена каким-то исключительным обаянием,
так сильно действующим на впечатлительные натуры
детей.
Няня Варварушка, как ее
называют дети, рассказывает… Ее обычно грубоватый голос делается растянуто-певучим во время
таких повествований. Оттягивая конец каждого слова на последнем слоге, она умышленно делает его таковым.
— Ведь au fond [В сущности (франц.).] мы все-таки не имеем права говорить об их отношениях, — заметила она, и когда Синтянина возразила ей на то, что они не
дети, чтобы не знать этого, то она очень игриво
назвала ее циником.
Иван Дмитрич, глядя на жену, улыбался широко и бессмысленно, как
ребенок, которому показывают блестящую вещь. Жена тоже улыбалась: ей, как и ему, приятно было, что он
назвал только серию и не спешит узнать номер счастливого билета. Томить и дразнить себя надеждой на возможное счастие — это
так сладко, жутко!
Все это сразу припомнил, стоя над спящей Милицей капитан Любавин и мысль воспользоваться снова услугой этих «
дитятей», как
называли этих двух юных разведчиков в их отряде, осенила голову их начальника. Разумеется, то, чего не сделают взрослые — сделают эти
дети. Они незаметнее, чем кто-либо другой, проникнут в селение и разведают о числе неприятельских сил. Только бы дать им отоспаться хорошенько, запастись свежими силами и бодростью духа,
так необходимыми в это тяжелое боевое время.
Это разъяснялось
так, что у его матери была несносная болезнь, которую она, со слов каких-то врачей,
называла «азиятик»; болезнь эта происходила от каких-то происков злого духа. Бедная женщина долго мучилась и долго лечилась, но «азиятик» не проходил. Тогда она дала обет балыкинской божией матери (в Орле), что если только «азиятик» пройдет и после исцеления родится
дитя мужеского пола, то «вдаст его в услужение святому мужу, в меру возраста Христова», то есть до тридцати трех лет.
— Послушайте, голубушка, — Рубцов в первый раз
так назвал ее и взял ее за руку. — Вы не тормошите себя… Вы видите, как сестричка вас полюбила… Что же с нами чиниться… Понимаю я,"дворянское
дите".
Чувства эти — предпочтения к известным существам, как например, к своим
детям или даже к известным занятиям, например, к науке, к искусствам мы
называем тоже любовью; но
такие чувства предпочтения, бесконечно разнообразные, составляют всю сложность видимой, осязаемой животной жизни людей и не могут быть называемы любовью, потому что они не имеют главного признака любви — деятельности, имеющей и целью и последствием благо.
Я говорю, не останавливаясь ни на минуту. Видя, что господин в вицмундире слушает меня внимательно и не прерывает, я уже не могу удержаться и… начинаю, неизвестно зачем, описывать наружность «моего маленького принца», как я
называю моего
ребенка, рассказываю про его характер, про его привычки, словом, все то, что меня
так забавляет и радует в нем.
— Да… но тише… Не
называйте ее по имени. Кто-нибудь может услыхать. Ведь она хорошая? Не правда ли?
Так же добра, как хороша собой. Она мне рассказывала про вас, про вашу жену Арину, про
ребенка, который должен родиться… Она будет крестить его… Егор, любите ли вы ее?..
При уходе их она вскоре заснула. Спала она крепко,
так как за последнее время, кате и Глеб Алексеевич, страдала бессонницей от обрушившегося на нее несчастья, как
называла она предстоящую женитьбу своего племянника. Теперь это несчастье обратилось в счастье, которому она радовалась, как
ребенок.
Такие резкие перемены являются всегда уделом впечатлительных характеров, подобных тому, каким обладала Глафира Петровна Салтыкова.
Княжна Варвара Ивановна тем менее подавала повод к подозрениям в ловле князя Баратова, как жениха. Она относилась к нему с чисто детской простой, дулась, сердилась на него, но никогда не кокетничала, да и вообще была совершенным
ребенком, капризным, своевольным, для которого друг и подруга имели еще равнозначное значение. Князь был ее другом.
Так она
называла его во время перемирия,
так как прочного мира у них никогда не было.
«Нет, — думал Егор Никифоров, шагая по знакомой дороге, — нет, этого не может быть… Эта прелестная девушка не может быть дочерью Петра Иннокентьевича. Ей двадцать один год, но двадцать лет тому назад Толстых не был женат… Нет, она не его дочь, хотя и
называет его своим отцом… Ее крестный отец Иннокентий Антипович! Не
ребенок ли это Марьи Петровны? Ее мать, говорит она, умерла при ее рождении, а Марья Петровна пропала около того же времени… Да, это
так, это дочь Марьи Петровны!»
После похорон мужа она около месяца почти совершенно не бывала у Гиршфельда, а если и заезжала, то всегда на минуту, с каким-то растерянным видом, спеша к
детям, к сиротам, как она с особым ударением
называла их. Затем, хотя посещения ее участились, но она все-таки была совсем другая, нежели прежде, и Николай Леопольдович уловил несколько брошенных ею не него взглядов, сильно его обеспокоивших. Из них он заключил, что она на что-то решилась, но это «что-то» скрывает от него.
После моей смерти она останется сиротою,
так как он отказался от нее при ее появлении на свет, взяв с меня клятву, никогда не
называть этого
ребенка его дочерью.
В жизни графа Аракчеева много найдем мы следов первых впечатлений, первого взгляда на жизнь, которое получают
дети в родительском доме. В нашем старом русском помещичьем быту можно было много встретить барынь богомольных и заботливых хозяек, но Елизавета Андреевна отличалась, особенно в то время, необыкновенною аккуратностью и педантичной чистотою, в которых она содержала свое хозяйство,
так что один проезжий, побывав у нее в доме,
назвал ее голландкою.
Люди дерутся за землю, за предметы, которые им нужны, и потом доходят до того, что делят всё и
называют это собственностью; они находят, что хотя и трудно учредить это, но
так лучше, и держатся собственности; люди дерутся за жен, бросают
детей, потом находят, что лучше, чтобы у каждого была своя семья, и, хотя очень трудно питать семью, люди держатся собственности, семьи и многого другого.
— Ну вот!
так я ему и дам, щоб христианское
дитя да Николой
назвать. Хиба я не знаю, что это московськое имя.
Она делала все, что могла: плакала и молилась на коленях, но
дети все-таки оставались «без предела», а у самой Зинаиды на заплаканных глазах, которым, кажется, надо было померкнуть и ввалиться, вместо того выскакивали ужасные ячмени, или, как она их
называла, «жасмины».
Тут Керасивна уже совсем оправилась и заговорила, что поп было хотел
назвать дитя Николою: «
так, говорит, по церковной книге идет», только она его переспорила: «я сказала, да бог с ними, сии церковные книги: на що воны нам сдалися; а это не можно, чтобы казачье
дитя по-московськи Николою звалось».
Мы не знаем того часа, когда
ребенок стал юношей, но знаем, что бывший
ребенок уже не может играть в игрушки;
так же мы не можем
назвать того года, десятилетия даже, во время которого люди христианского мира выросли из прежней формы жизни и перешли в другой, определяемый их религиозным сознанием, возраст, но не можем не знать, не видеть того, что люди христианского мира уже не могут серьезно играть в завоевания, в свидания монархов, в дипломатические хитрости, в конституции, с своими палатами и думами, в социал-революционные, демократические, анархические партии и революции, а главное, не могут делать всех этих дел, основывая их на насилии.
Кощунство не в том, чтобы
назвать перегородку — перегородкой, а не иконостасом, и чашку — чашкой, а не потиром и т. п., а ужаснейшее, не перестающее, возмутительное кощунство — в том, что люди, пользуясь всеми возможными средствами обмана и гипнотизации, — уверяют
детей и простодушный народ, что если нарезать известным способом и при произнесении известных слов кусочки хлеба и положить их в вино, то в кусочки эти входит бог; и что тот, во имя кого живого вынется кусочек, тот будет здоров; во имя же кого умершего вынется
такой кусочек, то тому на том свете будет лучше; и что тот, кто съест этот кусочек, в того войдет сам бог.