Неточные совпадения
Кити писала
с вод, что ничто ей так не улыбается, как провести
лето с Долли в Ергушове, полном детских
воспоминаний для них обеих.
— Ну, пусть бы я остался: что из этого? — продолжал он. — Вы, конечно, предложите мне дружбу; но ведь она и без того моя. Я уеду, и через
год, через два она все будет моя. Дружба — вещь хорошая, Ольга Сергевна, когда она — любовь между молодыми мужчиной и женщиной или
воспоминание о любви между стариками. Но Боже сохрани, если она
с одной стороны дружба,
с другой — любовь. Я знаю, что вам со мной не скучно, но мне-то
с вами каково?
— Нет, дай мне плакать! Я плачу не о будущем, а о прошедшем… — выговаривала она
с трудом, — оно «поблекло, отошло»… Не я плачу,
воспоминания плачут!..
Лето… парк… помнишь? Мне жаль нашей аллеи, сирени… Это все приросло к сердцу: больно отрывать!..
«Теперь уже поздно противиться судьбе моей;
воспоминание об вас, ваш милый, несравненный образ отныне будет мучением и отрадою жизни моей; но мне еще остается исполнить тяжелую обязанность, открыть вам ужасную тайну и положить между нами непреодолимую преграду…» — «Она всегда существовала, — прервала
с живостию Марья Гавриловна, — я никогда не могла быть вашею женою…» — «Знаю, — отвечал он ей тихо, — знаю, что некогда вы любили, но смерть и три
года сетований…
Близ Москвы, между Можайском и Калужской дорогой, небольшая возвышенность царит над всем городом. Это те Воробьевы горы, о которых я упоминал в первых
воспоминаниях юности. Весь город стелется у их подошвы,
с их высот один из самых изящных видов на Москву. Здесь стоял плачущий Иоанн Грозный, тогда еще молодой развратник, и смотрел, как горела его столица; здесь явился перед ним иерей Сильвестр и строгим словом пересоздал на двадцать
лет гениального изверга.
У них и у нас запало
с ранних
лет одно сильное, безотчетное, физиологическое, страстное чувство, которое они принимали за
воспоминание, а мы — за пророчество: чувство безграничной, обхватывающей все существование любви к русскому народу, русскому быту, к русскому складу ума. И мы, как Янус или как двуглавый орел, смотрели в разные стороны, в то время как сердце билось одно.
Этим исчерпываются мои
воспоминания о дедушке.
Воспоминания однообразные и малосодержательные, как и сама его жизнь. Но эта малосодержательность, по-видимому, служила ему на пользу, а не во вред. Вместе
с исправным физическим питанием и умственной и нравственной невозмутимостью, она способствовала долголетию: дедушка умер, когда ему уже исполнилось девяносто
лет. Завещания он, конечно, не сделал, так что дядя Григорий Павлыч беспрепятственно овладел его сокровищем.
У меня осталось,
с одной стороны, отрадное
воспоминание об этих собраниях, и меня огорчало, что эти собрания после трех
лет прекратились.
Уже в конце восьмидесятых
годов он появился в Москве и сделался постоянным сотрудником «Русских ведомостей» как переводчик, кроме того, писал в «Русской мысли». В Москве ему жить было рискованно, и он ютился по маленьким ближайшим городкам, но часто наезжал в Москву, останавливаясь у друзей. В редакции, кроме самых близких людей, мало кто знал его прошлое, но
с друзьями он делился своими
воспоминаниями.
Пушкина последнее
воспоминание ко мне 13 декабря 826-го
года: «Мой первый друг и пр.» — я получил от брата Михаилы в 843-м
году собственной руки Пушкина. Эта ветхая рукопись хранится у меня как святыня. Покойница А. Г. Муравьева привезла мне в том же
году список
с этих стихов, но мне хотелось иметь подлинник, и очень рад, что отыскал его.
Давно я прочел твой листок, добрый друг Матюшкин, давно поблагодарил тебя за него, но еще не откликнулся тебе, — тебе, впрочем, давно сказали добрые мои сестры, что я в марте месяце порадован был твоим письменным
воспоминанием.
С тех пор много времени прошло, но мы такими сроками отсчитываем время, что эта отсрочка нипочем, особенно когда независимо от
годов верна лицейская дружба.
С этой уверенностию можно иногда и молча понимать друг друга.
Там я найду ту милую causerie, [беседу (франц.)] полную неуловимых petits riens, [безделиц (франц.)] которая, не прибавляя ничего существенного к моему благополучию, тем не менее разливает известный bien etre [благостный покой (франц.)] во всем моем существе и помогает мне хоть на время забыть, что я не более, как печальный осколок сороковых
годов, живущий
воспоминанием прошлых лучших дней и тщетно усиливающийся примкнуть к настоящему,
с его «шумом» и его «crudites». [грубостью (франц.)]
С представлением о Франции и Париже для меня неразрывно связывается
воспоминание о моем юношестве, то есть о сороковых
годах. Да и не только для меня лично, но и для всех нас, сверстников, в этих двух словах заключалось нечто лучезарное, светоносное, что согревало нашу жизнь и в известном смысле даже определяло ее содержание.
Увидится ли когда-нибудь все это опять, или эти два
года,
с их местами и людьми, минуют навсегда, как минует сон, оставив в душе только неизгладимое
воспоминание?..» Невыносимая тоска овладела при этой мысли моим героем; он не мог уж более владеть собой и, уткнув лицо в подушку, заплакал!
Тут он вспомнил про 12 р., которые был должен Михайлову, вспомнил еще про один долг в Петербурге, который давно надо было заплатить; цыганский мотив, который он пел вечером, пришел ему в голову; женщина, которую он любил, явилась ему в воображении, в чепце
с лиловыми лентами; человек, которым он был оскорблен 5
лет тому назад, и которому не отплатил за оскорбленье, вспомнился ему, хотя вместе, нераздельно
с этими и тысячами других
воспоминаний, чувство настоящего — ожидания смерти и ужаса — ни на мгновение не покидало его.
Итак, я отправился один. Первый визит был, по местности, к Валахиной, на Сивцевом Вражке. Я
года три не видал Сонечки, и любовь моя к ней, разумеется, давным-давно прошла, но в душе оставалось еще живое и трогательное
воспоминание прошедшей детской любви. Мне случалось в продолжение этих трех
лет вспоминать об ней
с такой силой и ясностью, что я проливал слезы и чувствовал себя снова влюбленным, но это продолжалось только несколько минут и возвращалось снова не скоро.
Воспоминание о ссоре
с Колпиковым, который, впрочем, ни на другой день, ни после так и не дал мне de ses nouvelles, [известий о себе (фр.).] было многие
года для меня ужасно живо и тяжело.
Однако по смутным
воспоминаниям соображали они, что Крым — это земной рай, где растет виноград и зреют превкусные крымские яблоки; что красоты Кавказа живописны, величественны и никем не описуемы, кроме Лермонтова; что Подольская губерния лежит на одной широте
с Парижем, и оттого в ней редко выпадает снег, и
летом произрастают персики и абрикосы; что Полесье славится своими зубрами, а его обитатели колтунами, и так далее в этом же роде.
На поверку, впрочем, оказалось, что Егор Егорыч не знал аптекаря, зато очень хорошо знала и была даже дружна
с Herr Вибелем gnadige Frau, которая, подтвердив, что это действительно был в самых молодых
годах серьезнейший масон,
с большим удовольствием изъявила готовность написать к Herr Вибелю рекомендацию о Herr Звереве и при этом так одушевилась
воспоминаниями, что весь разговор вела
с Егором Егорычем по-немецки, а потом тоже по-немецки написала и самое письмо, которое Егор Егорыч при коротенькой записочке от себя препроводил к Аггею Никитичу; сей же последний, получив оное, исполнился весьма естественным желанием узнать, что о нем пишут, но сделать это, по незнанию немецкого языка, было для него невозможно, и он возложил некоторую надежду на помощь Миропы Дмитриевны, которая ему неоднократно хвастала, что она знает по-французски и по-немецки.
У него не было ни семейных
воспоминаний, потому что он вырос сиротой в чужом доме и чуть не
с пятнадцати
лет пошел на тяжелую службу; не было в жизни его и особенных радостей, потому что всю жизнь свою провел он регулярно, однообразно, боясь хоть на волосок выступить из показанных ему обязанностей.
В одном из таких веселых и довольных собою городков,
с самым милейшим населением,
воспоминание о котором останется неизгладимым в моем сердце, встретил я Александра Петровича Горянчикова, поселенца, родившегося в России дворянином и помещиком, потом сделавшегося ссыльнокаторжным второго разряда, за убийство жены своей, и, по истечении определенного ему законом десятилетнего термина каторги, смиренно и неслышно доживавшего свой век в городке К. […в городке К. — Имеется в виду Кузнецк, где не раз бывал Достоевский в
годы отбывания им солдатской службы в Сибири.] поселенцем.
Вдруг его тяжко толкнуло в грудь и голову тёмное
воспоминание. Несколько
лет назад, вечером, в понедельник, день будний, на колокольнях города вдруг загудели большие колокола. В монастыре колокол кричал торопливо, точно кликуша, и казалось, что бьют набат, а у Николы звонарь бил неровно: то
с большою силою, то едва касаясь языком меди; медь всхлипывала, кричала.
— Потому что мы жили далеко друг от друга; мы
с ним были дружны, потому что раз виделись в пятнадцать
лет. И при этом мелькнувшем свидании я заслонил
воспоминаниями замеченную мною разность нашу.
Трудно решить, слова ли дедушки Кондратия изменили образ мыслей Глеба или подействовали на него
воспоминания о возлюбленном сыне —
воспоминания, которые во всех случаях его жизни, во всякое время и во всякий час способны были размягчить крепкую душу старого рыбака, наполнить ее грустью и сорвать
с нее загрубелую оболочку; или же, наконец, способствовало самое время, преклонные
годы Глеба, которые заметно ослабляли его крутой, ретивый нрав, охлаждали кровь и энергию, — но только он послушался советов дедушки Кондратия.
"А не то послушаться ее? — мелькнуло в его голове. — Она меня любит, она моя, и в самом нашем влечении друг к другу, в этой страсти, которая, после стольких
лет,
с такой силой пробилась и вырвалась наружу, нет ли чего — то неизбежного, неотразимого, как закон природы? Жить в Петербурге… да разве я первый буду находиться в таком положении? Да и где бы мы приютились
с ней. эх И он задумался, и образ Ирины в том виде, в каком он навек напечатлелся в его последних
воспоминаниях, тихо предстал перед ним…
Об Аракчееве, как и прежде, хранит благодарное
воспоминание и повторила обычный рассказ о том, как в 1820
году она танцевала
с ним манимаску.
Наша беседа
с Н. В. Васильевым началась
с воспоминаний о воронежском сезоне, а потом стала общей. Особенно много знал о Воронеже старший, бывший в то время приказчиком в книжном магазине и имевший большое знакомство. Во время арестов в 1880
году книжный магазин закрыла полиция, а Назарушку вместе
с его хозяином выслали на родину.
Другие охотники, переходя
с детских
лет постепенно от одной охоты к другой, предпочитают всегда последнюю всем предыдущим; но совершенно оставляя прежние охоты, они сохраняют теплое и благодарное
воспоминание о них, в свое время доставлявших им много наслаждений.
Несмотря на всю ничтожность такой детской забавы,
воспоминание о ней так живо в моей памяти, что, признаюсь, и на шестьдесят четвертом
году моей жизни не могу равнодушно слышать особенного, торопливого чиликанья воробья, когда он, при захождении солнца, скачет взад и вперед, перепархивает около места своего ночлега, как будто прощаясь
с божьим днем и светом, как будто перекликаясь
с товарищами, — и вдруг нырнет под застреху или желоб, в щель соломенной крыши или в дупло старого дерева.
Как ни хорошо устроилась Александра Васильевна, а все-таки, сидя в ее маленькой комнатке, трудно было освободиться от тяжелого и гнетущего чувства; одна мысль, что человеку во цвете
лет приходится жить
воспоминаниями прошлого счастья и впереди не оставалось ровно ничего, кроме занятий
с детьми, — одна эта мысль заставляла сердце сжиматься. Точно угадывая мои мысли, Александра Васильевна
с своей хорошей улыбкой проговорила...
— А Ступендьев — это роль-с, театральная роль, роль мужа в пиесе «Провинциалка», — пропищал сладчайшим голоском Павел Павлович, — но это уже относится к другому разряду дорогих и прекрасных наших
воспоминаний, уже после вашего отъезда, когда Степан Михайлович Багаутов подарил нас своею дружбою, совершенно как вы-с, и уже на целых пять
лет.
Я позволил себе уклониться от повествования, так как вчерашний Машин поступок бросил меня к
воспоминаниям о детстве. Матери я не помню, но у меня была тетя Анфиса, которая всегда крестила меня на ночь. Она была молчаливая старая дева,
с прыщами на лице, и очень стыдилась, когда отец шутил
с ней о женихах. Я был еще маленький,
лет одиннадцати, когда она удавилась в маленьком сарайчике, где у нас складывали уголья. Отцу она потом все представлялась, и этот веселый атеист заказывал обедни и панихиды.
Живя
с самой весны в N-ском уезде и бывая почти каждый день у радушных Кузнецовых, Иван Алексеич привык, как к родным, к старику, к его дочери, к прислуге, изучил до тонкостей весь дом, уютную террасу, изгибы аллей, силуэты деревьев над кухней и баней; но выйдет он сейчас за калитку, и всё это обратится в
воспоминание и утеряет для него навсегда свое реальное значение, а пройдет год-два, и все эти милые образы потускнеют в сознании наравне
с вымыслами и плодами фантазии.
Никогда не забуду светящихся удовольствием татарских глаз и раздвинутого улыбкою до ушей большого рта незабвенного для меня Николая Мисаиловича Ибрагимова,
воспоминание о котором всегда сливается в моей памяти
с самыми отрадными и чистыми
воспоминаниями юношеских учебных
годов.
Наш голос ничего не мог бы прибавить к известности автора «Детских
годов» — как бы мы ни рассыпались в похвалах им; точно так же, как бесплодны были бы все наши усилия, если бы мы вздумали доказывать, что новая книга г. Аксакова не имеет таких достоинств, как его прежние
воспоминания, Поэтому мы решили, что гораздо благоразумнее будет
с нашей стороны — не утомлять читателей подробным анализом художественных совершенств или недостатков «Детских
годов».
Когда же мы поймали на
летуКрылатый миг небесных упоений
И к радостям на ложе наслаждений
Стыдливую склонили красоту,
Когда любви забыли мы страданье
И нечего нам более желать, —
Чтоб оживить о ней
воспоминанье,
С наперсником мы любим поболтать.
Тридцать пять
лет прошло
с тех пор, но
воспоминанье об этих светлых минутах моей молодости постоянно, даже и теперь, разливает какое-то отрадное, успокоительное, необъяснимое словами чувство на все духовное существо мое.
К жаркому разговоры особенно оживились, и его величество уже приятельски похлопывал по плечу старшего офицера и приглашал его запросто зайти во Дворец и попробовать хереса, который недавно привезен ему из «Фриско» (
С.-Франциско), а дядя-губернатор, сквозь черную кожу которого пробивалось нечто вроде румянца, звал к себе пробовать портвейн, причем уверял, что очень любит русских моряков, и вспоминал одного русского капитана, бывшего в Гонолулу
год тому назад на клипере «Голубчик», который он перекрестил в «Гутчика», причем главную роль в этих
воспоминаниях играло чудное вино, которым угощал его капитан.
Дуплистое дерево
с затеской, примятая трава и груда золы на месте угасшего костра — все это так запечатлелось в моей памяти, что потом, хотя прошли многие
годы, никакие другие образы не могли заслонить собою
воспоминаний об этом случае.
В этих
воспоминаниях я держусь объективных оценок, ничего не"обсахариваю"и не желаю никакой тенденциозности ни в ту, ни в другую сторону. Такая личность, как Луи Блан, принадлежит истории, и я не претендую давать здесь о нем ли, о других ли знаменитостях исчерпывающиеоценки. Видел я его и говорил
с ним два-три раза в Англии, а потом во Франции, и могу ограничиться здесь только возможно верной записью (по прошествии сорока
лет) того, каким я тогда сам находил его.
Этим, думается мне, грешат почти все
воспоминания, за исключением уже самых безобидных, сшитых из пестрых лоскутков, без плана, без ценного содержания. То, что я предлагаю читателю здесь, почти исключительно русскиевоспоминания. Своих заграничных испытаний, впечатлений, встреч, отношений к тамошней интеллигенции, за целых тридцать
с лишком
лет, я в подробностях касаться не буду.
С этого литературного знакомства я и начну здесь мои
воспоминания о писательском мире Петербурга в 60-х
годах до моего редакторства и во время его, то есть до 1865
года.
И все-таки за границей Тургенев и при семье Виардо, и
с приятельскими связями
с немецкими писателями и художниками — жил одиноко. И около него не было и одной десятой той русской атмосферы, какая образовалась около него же в Париже к половине 70-х
годов. Это достаточно теперь известно по переписке и
воспоминаниям того периода, вплоть-до его смерти в августе 1883
года.
Года три назад мне случайно попал в руки берлинский журнал на русском языке «Эпопея», под редакцией Андрея Белого. В нем, между прочим, были помещены
воспоминания о февральской революции Алексея Ремизова под вычурным заглавием: «Всеобщее восстание. Временник Алексея Ремизова, Орь». Откровенный обыватель,
с циничным самодовольством выворачивающий свое обывательское нутро, для которого в налетевшем урагане кардинальнейший вопрос: «революция или чай пить?» Одна из главок была такая...
Я
с нею познакомился, помнится, в 1915 или 1916
году. На каком-то исполнительном собрании в московском Литературно-художественном кружке меня к ней подвел и познакомил журналист Ю. А. Бунин, брат писателя. Сидел
с нею рядом. Она сообщила, что привезла
с собою из Нижнего свои
воспоминания и хотела бы прочесть их в кругу беллетристов. Пригласила меня на это чтение — на Пречистенку, в квартире ее друга В. Д. Лебедевой, у которой Вера Николаевна остановилась.
А оно просачивалось повсюду. И даже молодежь «Русского богатства» оказалась зараженною. Помню встречу нового 1896
года в редакции «Русского богатства». Было весело и хорошо. Певец Миров чудесно пел. Часто
воспоминания неразрывно связываются
с каким-нибудь мотивом. У меня тот вечер связан в памяти
с романсом, который он, между прочим, пел...
Через
год Гаршин умер. В
воспоминаниях о нем некий Виктор Бибиков, незначительный беллетрист того времени, во свидетельство большой популярности Гаршина среди молодежи рассказывал: когда они
с Гаршиным возвращались
с похорон Надсона и зашли в трактир выпить рюмку водки, огромная толпа студентов окружила Гаршина, устроила ему овацию и хотела качать, и ему, Виктору Бибикову,
с трудом удалось отговорить студентов.
Коромыслов. Ну извольте, раз уж… (Оборачивает портрет и сам смотрит вместе
с Екатериной Ивановной.) Вы понимаете, чего я хотел? В сущности, это
воспоминание, и теперь Лизочка совсем уж другая, то есть не то, чтобы совсем… Но тогда, у вас,
летом… Не плачьте, голубчик, не надо.
— Я
с ним познакомилась в прошлом
году,
летом, когда гостила у подруги. — Вера Дмитриевна улыбнулась своим
воспоминаниям и прибавила: — Такие странные у нас были отношения!
28 июля 1456
года настоящую икону,
с торжественным крестным ходом сам великий князь
с детьми, митрополит всея Руси святой Ионой,
с духовенством и народом проводил до бывшего тогда в предместье Москвы Савина монастыря, и
с того же времени установлен в
воспоминание об этих проводах крестный ход 28 июля, который совершается в Москве и ныне.