Неточные совпадения
Хлестаков. Нет, я влюблен в вас. Жизнь моя на волоске. Если вы не увенчаете постоянную
любовь мою, то я недостоин земного
существования. С пламенем в груди прошу руки вашей.
И в то же время, среди этой борьбы, сердце у него замирало от предчувствия страсти: он вздрагивал от роскоши грядущих ощущений, с
любовью прислушивался к отдаленному рокотанью грома и все думал, как бы хорошо разыгралась страсть в душе, каким бы огнем очистила застой жизни и каким благотворным дождем напоила бы это засохшее поле, все это былие, которым поросло его
существование.
Социальная борьба, отвлекающая человека от размышлений над своей судьбой и смыслом своего
существования, уляжется, и человек будет поставлен перед трагизмом смерти, трагизмом
любви, трагизмом конечности всего в этом мире.
Но мою
любовь к метафизике, характерную для всего моего
существования, можно объяснить моим коренным и изначальным отталкиванием от обыденности, от принуждающей меня эмпирической действительности.
He я мыслю, мы мыслим, т. е. мыслит общение в
любви, и не мысль доказывает мое
существование, а воля и
любовь.
— Это не по тебе, Петр Иваныч, — заметила Лизавета Александровна, — ты не хочешь верить
существованию такой
любви и в других…
Я боялся больше всего на свете того, чтобы мой предмет не узнал о моей
любви и даже о моем
существовании.
Освобождение происходит вследствие того, что, во-первых, христианин признает закон
любви, открытый ему его учителем, совершенно достаточным для отношений людских и потому считает всякое насилие излишним и беззаконным, и, во-вторых, вследствие того, что те лишения, страдания, угрозы страданий и лишений, которыми общественный человек приводится к необходимости повиновения, для христианина, при его ином понимании жизни, представляются только неизбежными условиями
существования, которые он, не борясь против них насилием, терпеливо переносит, как болезни, голод и всякие другие бедствия, но которые никак не могут служить руководством его поступков.
В рассказах постоялки таких людей было множество — десятки; она говорила о них с великой
любовью, глаза горели восхищением и скорбью; он скоро поддался красоте её повестей и уверовал в
существование на земле великих подвижников правды и добра, — признал их, как признавал домовых и леших Маркуши.
Испытав всю безграничность, всё увлечение, всё могущество материнской
любви, с которою, конечно, никакое другое чувство равняться не может, Софья Николавна сама смотрела на свое настоящее положение с уважением; она приняла за святой долг сохранением душевного спокойствия сохранить здоровье носимого ею младенца и упрочить тем его
существование, —
существование, в котором заключались все ее надежды, вся будущность, вся жизнь.
Проживая таким образом лет около двадцати в Боярщине, Иван Александрыч как будто не имел личного
существования, а был каким-то телеграфом, который разглашал помещикам все, что делал его дядя в Петербурге или что делается в имении дяди; какой блистательный бал давал его дядя, на котором один ужин стоил сто тысяч, и, наконец, какую к нему самому пламенную
любовь питает его дядюшка.
Между прочим, нельзя не поражаться близостью основного и наиболее интимного мотива федоровской религии; религиозной
любви к умершим отцам, к существу египетской религии, которая вся вырастает из почитания мертвых: весь ее культ и ритуал есть разросшийся похоронный обряд [Египетская религия основана на вере в загробное
существование и воскресение для новой жизни за гробом, причем культ богов и умерших Озириса и Озирисов (ибо всякий умерший рассматривался как ипостась Озириса) сливается в один ритуал.
В этом своем проблематизме философия по существу своему есть неутолимая и всегда распаляемая «
любовь к Софии»; найдя удовлетворение, она замерла бы и прекратила бы свое
существование.
Это парадокс человеческого
существования:
любовь есть стремление к полноте, и в ней есть смертельное жало,
любовь есть борьба за бессмертие, и эрос смертоносен.
Но ужас и трагизм
любви притупляется рационализацией жизни, внедрением человеческого
существования в социальную обыденность, то есть победой объектности над субъектностью.
Брак и семья принадлежат объективации человеческого
существования,
любовь же принадлежит бесконечной субъективности.
Но
существование эстетического прельщения так же мало означает отрицание подлинной красоты, как
существование прельщения и рабства эротического
существования подлинной
любви.
Можно было бы сказать, что царство Божие совсем не есть объективное единство, которое нужно лишь для безбожного мира, которое нужно лишь для безбожного царства, царство Божие прежде всего персоналистично, есть царство личностное и свободное, не единство, стоящее над личным
существованием, а единение, общение в
любви.
Любовь к свободе, с которой связано все достоинство человека, не есть либерализм, демократия или анархизм, а нечто несоизмеримо более глубокое, связанное с метафизикой человеческого
существования.
Вне же Царства Божьего, царства благодати, свободы и
любви, абсолютное добро, не допускающее
существования зла, есть всегда тирания, царство великого инквизитора и антихриста.
Животные личности для своих целей хотят воспользоваться личностью человека. А чувство
любви влечет его к тому, чтобы отдать свое
существование на пользу других существ.
Люди,
существование которых состоит в медленном уничтожении личности и приближении к неизбежной смерти этой личности, и которые не могут не знать этого, всё время своего
существования всячески стараются, — только тем и заняты, чтобы утверждать эту гибнущую личность, удовлетворять ее похотям и тем лишать себя возможности единственного блага жизни —
любви.
Людям мирского учения, направившим свой разум на устройство известных условий
существования, кажется, что увеличение блага жизни происходит от лучшего внешнего устройства своего
существования. Лучшее же внешнее устройство их
существования зависит от большего насилия над людьми, прямо противоположного
любви. Так что, чем лучше их устройство, тем меньше у них остается возможности
любви, возможности жизни.
Человек, который жизнь свою полагает в
существовании животной личности, не может любить, потому что
любовь должна представляться ему деятельностью прямо противоположною его жизни.
Животная личность страдает. И эти-то страдания и облегчение их и составляют главный предмет деятельности
любви. Животная личность, стремясь к благу, стремится каждым дыханием к величайшему злу — к смерти, предвидение которой нарушало всякое благо личности. А чувство
любви не только уничтожает этот страх, но влечет человека к последней жертве своего плотского
существования для блага других.
Человеку, понимающему свою жизнь, как известное особенное отношение к миру, с которым он вступил в
существование и которое росло в его жизни увеличением
любви, верить в свое уничтожение всё равно, что человеку, знающему внешние видимые законы мира, верить в то, что его нашла мать под капустным листом и что тело его вдруг куда-то улетит, так что ничего не останется.
Жизнь такого человека только в благе животного
существования, а
любовь прежде всего требует жертвы этого блага.
Смерть представляется только тому человеку, который, не признав свою жизнь в установлении разумного отношения к миру и проявлении его в большей и большей
любви, остался при том отношении, т. е. с тою степенью
любви, к одному и нелюбви к другому, с которыми он вступил в
существование.
Только познание призрачности и обманчивости животного
существования и освобождение в себе единственной истинной жизни
любви дает человеку благо.
Предпочтения эти относятся к
любви так же, как
существование относится к жизни. И как людьми, не понимающими жизни, жизнью называется
существование, так этими же людьми
любовью называется предпочтение одних условий личного
существования другим.
Людям этим
любовь представляется не тем единственным законным проявлением жизни, каким она представляется для разумного сознания, а только одною из тысячей разных случайностей, бывающих в жизни, — представляется одним из тех тысячей разнообразных настроений, в которых бывает человек во время своего
существования: бывает, что человек щеголяет, бывает, что увлечен наукою или искусством, бывает, что увлечен службой, честолюбием, приобретением, бывает, что он любит кого-нибудь.
Не вследствие
любви к отцу, к сыну, к жене, к друзьям, к добрым и милым людям, как это обыкновенно думают, люди отрекаются от личности, а только вследствие сознания тщеты
существования личности, сознания невозможности ее блага, и потому вследствие отречения от жизни личности познает человек истинную
любовь и может истинно любить отца, сына, жену, детей и друзей.
Я вхожу в жизнь с известными готовыми свойствами
любви к миру вне меня; плотское мое
существование — короткое или длинное — проходит в увеличении этой
любви, внесенной мною в жизнь, и потому я заключаю несомненно, что я жил до своего рождения и буду жить, как после того момента настоящего, в котором я, рассуждая, нахожусь теперь, так и после всякого другого момента времени до или после моей плотской смерти.
Жизнь понимается не так, как она сознается разумным сознанием — как невидимое, но несомненное подчинение в каждое мгновение настоящего своего животного — закону разума, освобождающее свойственное человеку благоволение ко всем людям и вытекающую из него деятельность
любви, а только как плотское
существование в продолжении известного промежутка времени, в определенных и устраиваемых нами, исключающих возможность благоволения ко всем людям, условиях.
Глядя на свое прошедшее в этой жизни, он видит, по памятному ему ряду своих сознаний, что отношение его к миру изменялось, подчинение закону разума увеличивалось, и увеличивалась не переставая сила и область
любви, давая ему всё большее и большее благо независимо, а иногда прямо обратно пропорционально умалению
существования личности.
И так, и не иначе, как так, могут понимать
любовь люди, учащие и сами научаемые тому, что жизнь есть не что иное, как животное
существование.
Благо жизни такого человека в
любви, как благо растения в свете, и потому, как ничем незакрытое, растение не может спрашивать и не спрашивает, в какую сторону ему расти, и хорош ли свет, не подождать ли ему другого, лучшего, а берет тот единый свет, который есть в мире, и тянется к нему, — так и отрекшийся от блага личности человек не рассуждает о том, что ему отдать из отнятого от других людей и каким любимым существам, и нет ли какой еще лучшей
любви, чем та, которая заявляет требования, — а отдает себя, свое
существование той
любви, которая доступна ему и есть перед ним.
Довольно мне знать, что если всё то, чем я живу, сложилось из жизни живших прежде меня и давно умерших людей и что поэтому всякий человек, исполнявший закон жизни, подчинивший свою животную личность разуму и проявивший силу
любви, жил и живет после исчезновения своего плотского
существования в других людях, — чтобы нелепое и ужасное суеверие смерти уже никогда более не мучило меня.
Глядя вне себя на плотские начала и концы
существования других людей (даже существ вообще), я вижу, что одна жизнь как будто длиннее, другая короче; одна прежде проявляется и дольше продолжает быть мне видима, — другая позже проявляется и очень скоро опять скрывается от меня, но во всех я вижу проявление одного и того же закона всякой истинной жизни — увеличение
любви, как бы расширение лучей жизни.
Но не то для человека, понимающего жизнь. Такой человек знает, что он внес в свою теперешнюю жизнь свое особенное отношение к миру, свою
любовь к одному и нелюбовь к другому из скрытого для него прошедшего. Он знает, что эта-то
любовь к одному и нелюбовь к другому, внесенная им в это его
существование, есть самая сущность его жизни; что это не есть случайное свойство его жизни, но что это одно имеет движение жизни, — и он в одном этом движении, в увеличении
любви, полагает свою жизнь.
Свое особенное отношение к миру,
любовь к одному и нелюбовь к другому, такому человеку представляется только одним из условий его
существования; и единственное дело жизни, установление нового отношения к миру, увеличение
любви, представляется ему делом не нужным.
Только если бы люди были боги, как мы воображаем их, только тогда они бы могли любить одних избранных людей; тогда бы только и предпочтение одних другим могло быть истинною
любовью. Но люди не боги, а находятся в тех условиях
существования, при которых все живые существа всегда живут одни другими, пожирая одни других, и в прямом и в переносном смысле; и человек, как разумное существо, должен знать и видеть это. Он должен знать, что всякое плотское благо получается одним существом только в ущерб другому.
Но это совсем не означает, что в человеке есть как бы духовная природа наряду с природой душевной и телесной, это значит, что душа и тело человека могут вступить в иной, высший порядок духовного
существования, что человек может перейти из порядка природы в порядок свободы, в царство смысла, из порядка раздора и вражды в порядок
любви и соединения.
Дух Святой действует не в иерархических чинах, не во власти, не в законах природы или законах государства, не в детерминации объективированного мира, а в человеческом
существовании, в человеке и через человека, в человеческом творчестве, в человеческом вдохновении, в человеческой
любви и жертве.
Когда испускает дух любимый, то и любящий испускает дух, ибо
существование держится их
любовью.
Всякая победа статики над динамикой в
любви есть омертвение, окостенение
любви, превращение ее из творчества в послушание, в приспособление к условиям
существования.
— Зачем полюбила? Зачем? Всепрощающей
любовью полюбила, а теперь простить разве можно? Нельзя простить такого подлого
существования… Разлюбить? Нет, и разлюбить не могу, простить не могу… Люблю его… люблю и ненавижу.
Наталья Федоровна рассказала лишь мечты своей юности, разбитые о камень жизни, свою первую
любовь, свою жертву подруге, свою жизнь в замужестве и окончила жалобами на свое вконец разрушенное счастье, на свое в настоящее время бесцельное
существование.
Они были почти на дороге к истине, но, конечно, им в голову не приходило, что предмет платонический, безнадежной
любви Салтыкова — холмогорская пленница, бывшая правительница, герцогиня Брауншвейгская, Анна Леопольдовна, быть может, даже не знавшая о
существовании влюбленного в нее гвардейского ротмистра.
Суждение о том, что род человеческий прекратится, если люди всеми силами будут стремиться к целомудрию, подобно тому, которое сделали бы (да и делают), что род человеческий погибнет, если люди, вместо борьбы за
существование, будут всеми силами стремиться к осуществлению
любви к друзьям, к врагам, ко всему живущему. Суждения такие вытекают из непонимания различия двух приемов нравственного руководства.