Неточные совпадения
Месяца четыре все шло как нельзя лучше. Григорий Александрович, я уж, кажется, говорил, страстно любил охоту: бывало, так его в лес и подмывает за кабанами или козами, — а тут хоть бы вышел за крепостной вал. Вот, однако же, смотрю, он
стал снова задумываться, ходит по комнате, загнув руки назад; потом раз, не сказав никому, отправился
стрелять, — целое утро пропадал; раз и другой, все чаще и чаще… «Нехорошо, — подумал я, — верно, между ними черная кошка проскочила!»
— Мне кажется — спокойнее
стал я. У меня, знаешь ли, такое впечатление осталось, как будто я на лютого зверя охотился, не в себя
стрелял, а — в него. И еще: за угол взглянул.
— Пробовал, но — не увлекся. Перебил волку позвоночник, жалко
стало зверюгу, отчаянно мучился. Пришлось добить, а это уж совсем скверно. Ходил
стрелять тетеревей на току, но до того заинтересовался птичьим обрядом любви, что выстрелить опоздал. Да, признаюсь, и не хотелось. Это — удивительная штука — токованье!
Солдат упал вниз лицом, повернулся на бок и
стал судорожно щупать свой живот. Напротив, наискось, стоял у ворот такой же маленький зеленоватый солдатик, размешивал штыком воздух, щелкая затвором, но ружье его не
стреляло. Николай, замахнувшись ружьем, как палкой, побежал на него; солдат, выставив вперед левую ногу, вытянул ружье,
стал еще меньше и крикнул...
«По одинокому
стрелять не
станут», — сообразил он, чувствуя себя отупевшим и почти спокойно.
Свирепо рыча, гудя,
стреляя, въезжали в гущу толпы грузовики, привозя генералов и штатских людей, бережливо выгружали их перед лестницей, и каждый такой груз как будто понижал настроение толпы, шум
становился тише, лица людей задумчивее или сердитей, усмешливее, угрюмей. Самгин ловил негромкие слова...
— «Значит — не желаешь
стрелять?» — «Никак нет!» — «Значит —
становись на то же место!» Н-ну, пошел Олеша, встал рядом с расстрелянным, перекрестился. Тут — дело минутное: взвод — пли! Вот те и Христос! Христос солдату не защита, нет! Солдат — человек беззаконный…
Когда
стали допрашивать, кто
стрелял, она сказала, что
стреляла она, несмотря на то, что никогда не держала в руке револьвера и паука не убьет.
Подойдя к палаткам, он остановился и, прикрыв рукой глаза от солнца,
стал смотреть, в кого
стреляют солдаты.
На обратном пути я спросил Дерсу, почему он не
стрелял в диких свиней. Гольд ответил, что не видел их, а только слышал шум в чаще, когда они побежали. Дерсу был недоволен: он ругался вслух и потом вдруг снял шапку и
стал бить себя кулаком по голове. Я засмеялся и сказал, что он лучше видит носом, чем глазами. Тогда я не знал, что это маленькое происшествие было повесткой к трагическим событиям, разыгравшимся впоследствии.
Альпа остановилась и с любопытством
стала рассматривать свою случайную спутницу. Я хотел было
стрелять, но Дерсу остановил меня и сказал, что надо беречь патроны. Замечание его было вполне резонным. Тогда я отозвал Альпу. Росомаха бросилась бежать и скрылась в одном из оврагов.
— Раньше никакой люди первый зверя найти не могу. Постоянно моя первый его посмотри. Моя
стреляй — всегда в его рубашке дырку делай. Моя пуля никогда ходи нету. Теперь моя 58 лет. Глаз худой
стал, посмотри не могу. Кабарга
стреляй — не попал, дерево
стреляй — тоже не попал. К китайцам ходи не хочу — их работу моя понимай нету. Как теперь моя дальше живи?
—
Стрелять, — отвечал он просто и, заметив в моих глазах удивление,
стал говорить о том, что в стволе ружья накопилось много грязи. При выстреле пуля пройдет по нарезам и очистит их; после этого канал ствола останется только протереть тряпкой.
Тогда он понял, что убитый олень принадлежал не ему, а тигру. Вот почему он и не мог его убить, несмотря на то что
стрелял шесть раз. Дерсу удивился, как он об этом не догадался сразу. С той поры он не ходил больше в эти овраги. Место это
стало для него раз навсегда запретным. Он получил предупреждение…
Дмитрий Дьяков, который считал себя хорошим стрелком,
стал доказывать, что выстрелы Дерсу были случайными и что он
стреляет не хуже гольда.
По дороге мы несколько раз видели козуль. Я
стрелял и убил одну из них. В сумерки мы дошли до верховьев реки и
стали биваком.
Как ни старались мы избежать бродов, нам не удалось от них отделаться. Но все же заметно было, что они
становились реже. Через несколько километров река разбилась на протоки, между которыми образовались острова, поросшие тальниками. Тут было много рябчиков. Мы
стреляли, но ни одного не могли убить: руки дрожали, не было сил прицеливаться как следует. Понуро мы шли друг за другом и почти не говорили между собой.
Несколько дней спустя после этого мы занимались пристрелкой ружей. Людям были розданы патроны и указана цель для стрельбы с упора. По окончании пристрелки солдаты
стали просить разрешения открыть вольную стрельбу.
Стреляли они в бутылку,
стреляли в белое пятно на дереве, потом в круглый камешек, поставленный на краю утеса.
Стрелки
стали ставить палатки, а я с Дерсу пошел на охоту в надежде, не удастся ли где-нибудь подстрелить сохатого. Недалеко от бивака я увидел трех рябчиков. Они ходили по снегу и мало обращали на меня внимания. Я хотел было
стрелять, но Дерсу остановил меня.
Утомленные непогодой, мы рано
стали на бивак. Вечером около нашего табора с ревом ходил тигр. Ночью мы поддерживали усиленный огонь и несколько раз
стреляли из ружей.
Потом он
стал говорить, что по их обычаю на могилы покойников нельзя ходить, нельзя вблизи
стрелять, рубить лес, собирать ягоды и мять траву — нельзя нарушать покой усопших.
Я
стал карабкаться через бурелом и пошел куда-то под откос. Вдруг с правой стороны послышался треск ломаемых сучьев и чье-то порывистое дыхание. Я хотел было
стрелять, но винтовка, как на грех, дульной частью зацепилась за лианы. Я вскрикнул не своим голосом и в этот момент почувствовал, что животное лизнуло меня по лицу… Это был Леший.
На нем плавало множество уток. Я остался с Дерсу ради охоты, а отряд ушел вперед.
Стрелять уток, плававших на озере, не имело смысла. Без лодки мы все равно не могли бы их достать. Тогда мы
стали караулить перелетных. Я
стрелял из дробовика, а Дерсу из винтовки, и редкий раз он давал промахи.
Долго мы бродили около озера и
стреляли птиц. Время летело незаметно. Когда вся долина залилась золотистыми лучами заходящего солнца, я понял, что день кончился. Вслед за трудовым днем приближался покой; вся природа готовилась к отдыху. Едва солнце успело скрыться за горизонтом, как с другой стороны, из-за моря,
стала подыматься ночь.
В первый раз, как
стал потом
стрелять, я дал сряду четыре промаха по бутылке в двадцати пяти шагах.
Это было мгновение, когда заведомо для всех нас не
стало человеческой жизни… Рассказывали впоследствии, будто Стройновский просил не завязывать ему глаз и не связывать рук. И будто ему позволили. И будто он сам скомандовал солдатам
стрелять… А на другом конце города у знакомых сидела его мать. И когда комок докатился до нее, она упала, точно скошенная…
Иногда, убив кроншнепа и смерив расстояние, которое казалось обыкновенным, находил я, что оно бывало далеко за семьдесят шагов, а на эту меру я не
стал бы и
стрелять.
Жирных и непуганных стрельбою дупелей, допускающих самую близкую стойку собаки, травить ястребами-перепелятниками. Если дупель вскочит не далее шести или семи шагов, то ястреб его догонит. Разумеется, что никакой ружейный охотник не
станет травить дупелей ястребом, если будет иметь возможность
стрелять их.
Стрелять их довольно трудно, потому что они летают не близко, вьются не над человеком, а около него и стелются по земле именно как ласточки, отчего, особенно в серый день, цель не видна и для охотника сколько-нибудь близорукого (каким я был всегда) стрельба
становится трудною; притом и летают они очень быстро.
Такое определение никуда не годится уже потому, что близорукий охотник и в пятнадцати шагах не видит пестрин;
стало, ему никогда не придется
стрелять, а между тем он бьет бекасов иногда лучше зоркого охотника.
— Я хоть женщина, а ни за что бы не убежала, — заметила она чуть не обидчиво. — А впрочем, вы надо мной смеетесь и кривляетесь по вашему обыкновению, чтобы себе больше интересу придать; скажите:
стреляют обыкновенно с двенадцати шагов? Иные и с десяти?
Стало быть, это наверно быть убитым или раненым?
— А мне это один солдат говорил, с которым я один раз разговаривала, что им нарочно, по уставу, велено целиться, когда они в стрелки рассыпаются, в полчеловека; так и сказано у них: «в полчеловека». Вот уже,
стало быть, не в грудь и не в голову, а нарочно в полчеловека велено
стрелять. Я спрашивала потом у одного офицера, он говорил, что это точно так и верно.
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того, что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый
стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «человек»; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз в день по одному блюду; ездил верхом,
стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя, в твердости воли и каждый вечер вносил в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей стороны, писал ему наставления по-французски, в которых он называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
Она отвечала, что никто не запрещает ему ни
стрелять, ни удить, но в то же время презрительно отозвалась об этих охотах, особенно об уженье, называя его забавою людей праздных и пустых, не имеющих лучшего дела, забавою, приличною только детскому возрасту, и мне немножко
стало стыдно, что я так люблю удить.
Подошли мы таким манером часов в пять утра к селенью, выстроились там солдаты в ширингу; мне велели
стать в стороне и лошадей отпрячь; чтобы, знаете, они не испугались, как
стрелять будут; только вдруг это и видим: от селенья-то идет громада народу… икону, знаете, свою несут перед собой… с кольями, с вилами и с ружьями многие!..
— Ну, как же. За стрельбу наша дивизия попала в заграничные газеты. Десять процентов свыше отличного — от, извольте. Однако и жулили мы, б-батюшки мои! Из одного полка в другой брали взаймы хороших стрелков. А то, бывало, рота
стреляет сама по себе, а из блиндажа младшие офицеры жарят из револьверов. Одна рота так отличилась, что
стали считать, а в мишени на пять пуль больше, чем выпустили. Сто пять процентов попадания. Спасибо, фельдфебель успел клейстером замазать.
Тут татарам меня уже бить нельзя, потому что я как раз под ущельем
стал, и чтобы им
стрелять в меня, надо им из щели высунуться, а наши их с того берега пулями как песком осыпают.
Прение между г-ми секундантами несколько раз
становилось бурным; оно продолжалось более часа и завершилось наконец следующими условиями: «Стреляться барону фон Дöнгофу и господину де Санину на завтрашний день, в десять часов утра, в небольшом лесу около Ганау, на расстоянии двадцати шагов; каждый имеет право
стрелять два раза по знаку, данному секундантами; пистолеты без шнеллера и не нарезные».
— Опять! — проскрежетал он зубами. — Всё равно! Я вызван и пользуюсь правом. Я хочу
стрелять в третий раз… во что бы ни
стало.
«Ну, говорит, не быть же боле тебе, неучу, при моем саадаке, а из чужого лука
стрелять не
стану!» С этого дня пошел Борис в гору, да посмотри, князь, куда уйдет еще!
И если теперь уже есть правители, не решающиеся ничего предпринимать сами своей властью и старающиеся быть как можно более похожими не на монархов, а на самых простых смертных, и высказывающие готовность отказаться от своих прерогатив и
стать первыми гражданами своей республики; и если есть уже такие военные, которые понимают всё зло и грех войны и не желают
стрелять ни в людей чужого, ни своего народа; и такие судьи и прокуроры, которые не хотят обвинять и приговаривать преступников; и такие духовные, которые отказываются от своей лжи; и такие мытари, которые стараются как можно меньше исполнять то, что они призваны делать; и такие богатые люди, которые отказываются от своих богатств, — то неизбежно сделается то же самое и с другими правительствами, другими военными, другими судейскими, духовными, мытарями и богачами.
Положение мое делалось еще беспомощнее, и я решился во что бы то ни
стало отсюда не выходить. Хотя, конечно, и квартира Леонида Григорьевича была не бог знает какое надежное убежище, но я предпочитал оставаться здесь, во-первых, потому, что все-таки рассчитывал на большую помощь со стороны Постельникова, а во-вторых, как известно, гораздо выгоднее держаться под самою стеной, с которой
стреляют, чем отбегать от нее, когда вовсе убежать невозможно.
— Крестной! — закричал мальчик, — наша взяла! Длинной-то упал с лошади; вон и другие
стали падать… Да что это? Они не бегут!.. Вот и они принялись
стрелять… Ну, все застлало дымом: ничего не видно.
—
Становись! — скомандовал Зарядьев. — Да смотри, у меня в воробьев не
стрелять! Метить в полчеловека! Перекрестись! Ну, ребята, с богом — марш! прощай, Зарецкой!
Стал выбегать на балкон да в мужиков из ружья
стрелять.
Постреляли и еще, пока не
стало совсем убедительным ровное молчание; вошли наконец в страшную землянку и нашли четверых убитых: остальные, видимо, успели скрыться в ночной темноте. Один из четверых, худой, рыжеватый мужик с тонкими губами, еще дышал, похрипывал, точно во сне, но тут же и отошел.
— Шестнадцать повешено. Ну, до свиданья, Погодин. А стреляете-то вы чудесно, мне от вашего таланта, того-этого, даже жутко
стало; не наследственное это у вас?
Летом
стали говорить, что по русским морям плавает русский же корабль и
стреляет из пушек по городам, — Тихон сказал...
— Ну довольно, — шептал дядя, — тут до него не более сорока шагов. Ты, брат,
стреляй лежачего, а я, если побежит,
стану добивать.
Напрасно
стал бы я описывать свою гордость и радость, удвоенную тем, что фактическое разрешение
стрелять было мне дано, так как отец ничего не сказал.