Неточные совпадения
В первый раз он
понял, что многоумие в некоторых случаях равносильно недоумию, и результатом этого
сознания было решение: бить отбой, а из оловянных солдатиков образовать благонадежный резерв.
Он не мог сказать ей это. «Но как она может не
понимать этого, и что в ней делается?» говорил он себе. Он чувствовал, как в одно и то же время уважение его к ней уменьшалось и увеличивалось
сознание ее красоты.
— Во-первых, не качайся, пожалуйста, — сказал Алексей Александрович. — А во вторых, дорога не награда, а труд. И я желал бы, чтобы ты
понимал это. Вот если ты будешь трудиться, учиться для того, чтобы получить награду, то труд тебе покажется тяжел; но когда ты трудишься (говорил Алексей Александрович, вспоминая, как он поддерживал себя
сознанием долга при скучном труде нынешнего утра, состоявшем в подписании ста восемнадцати бумаг), любя труд, ты в нем найдешь для себя награду.
Держась за верх рамы, девушка смотрела и улыбалась. Вдруг нечто, подобное отдаленному зову, всколыхнуло ее изнутри и вовне, и она как бы проснулась еще раз от явной действительности к тому, что явнее и несомненнее. С этой минуты ликующее богатство
сознания не оставляло ее. Так,
понимая, слушаем мы речи людей, но, если повторить сказанное,
поймем еще раз, с иным, новым значением. То же было и с ней.
— Мне кажется, что появился новый тип русского бунтаря, — бунтарь из страха пред революцией. Я таких фокусников видел. Они органически не способны идти за «Искрой», то есть, определеннее говоря, — за Лениным, но они, видя рост классового
сознания рабочих,
понимая неизбежность революции, заставляют себя верить Бернштейну…
Самгин тоже чувствовал себя задетым и даже угнетенным речью Кутузова. Особенно угнетало
сознание, что он не решился бы спорить с Кутузовым. Этот человек едва ли
поймет непримиримость Фауста с Дон-Кихотом.
Мысли его растекались по двум линиям: думая о женщине, он в то же время пытался дать себе отчет в своем отношении к Степану Кутузову. Третья встреча с этим человеком заставила Клима
понять, что Кутузов возбуждает в нем чувствования слишком противоречивые. «Кутузовщина», грубоватые шуточки, уверенность в неоспоримости исповедуемой истины и еще многое — антипатично, но прямодушие Кутузова, его
сознание своей свободы приятно в нем и даже возбуждает зависть к нему, притом не злую зависть.
Но он
понял, что о себе думает по привычке, механически. Ему было страшно, и его угнетало
сознание своей беспомощности. Он был вырван из обычного, понятного ему, но, не
понимая мотивов поступка Варвары, уже инстинктивно одобрял его.
И где было
понять ему, что с ней совершилось то, что совершается с мужчиной в двадцать пять лет при помощи двадцати пяти профессоров, библиотек, после шатанья по свету, иногда даже с помощью некоторой утраты нравственного аромата души, свежести мысли и волос, то есть что она вступила в сферу
сознания. Вступление это обошлось ей так дешево и легко.
Приказчик улыбался, делая вид, что он это самое давно думал и очень рад слышать, но в сущности ничего не
понимал, очевидно не оттого, что Нехлюдов неясно выражался, но оттого, что по этому проекту выходило то, что Нехлюдов отказывался от своей выгоды для выгоды других, а между тем истина о том, что всякий человек заботится только о своей выгоде в ущерб выгоде других людей, так укоренилась в
сознании приказчика, что он предполагал, что чего-нибудь не
понимает, когда Нехлюдов говорил о том, что весь доход с земли должен поступать в общественный капитал крестьян.
Очевидно, шел словесный турнир, в котором участвующие не
понимали хорошенько, зачем и что они говорят. Заметно было только с одной стороны сдерживаемое страхом озлобление, с другой —
сознание своего превосходства и власти. Нехлюдову было тяжело слушать это, и он постарался вернуться к делу: установить цены и сроки платежей.
Он не спал всю ночь и, как это случается со многими и многими, читающими Евангелие, в первый раз, читая,
понимал во всем их значении слова, много раз читанные и незамеченные. Как губка воду, он впитывал в себя то нужное, важное и радостное, что открывалось ему в этой книге. И всё, что он читал, казалось ему знакомо, казалось, подтверждало, приводило в
сознание то, что он знал уже давно, прежде, но не сознавал вполне и не верил. Теперь же он сознавал и верил.
В их решении лежало верное
сознание живой души в народе, чутье их было проницательнее их разумения. Они
поняли, что современное состояние России, как бы тягостно ни было, — не смертельная болезнь. И в то время как у Чаадаева слабо мерцает возможность спасения лиц, а не народа — у славян явно проглядывает мысль о гибели лиц, захваченных современной эпохой, и вера в спасение народа.
Характер Гамлета, например, до такой степени общечеловеческий, особенно в эпоху сомнений и раздумья, в эпоху
сознания каких-то черных дел, совершившихся возле них, каких-то измен великому в пользу ничтожного и пошлого, что трудно себе представить, чтоб его не
поняли.
Я
понял, что
сознание греховности должно переходить в
сознание творческого подъема, иначе человек опускается вниз.
Такого рода
сознание противоположно
сознанию, которое
понимает отношения между Богом и человеком как судебный процесс.
Белинский не
понимал религиозной проблемы Гоголя, это было вне пределов его
сознания.
И это движение от человека к Богу нужно
понимать совсем не в смысле выбора, совершаемого человеком через свободу воли, как это, например,
понимает традиционное католическое
сознание.
Он отлично
понимал, что мессианское
сознание — универсально, говорил об универсальном призвании народа.
Происхождение и значение всех категорий не может быть осмыслено углублением в субъект, так как тут проблема онтологическая, а не гносеологическая, и, чтобы
понять хоть что-нибудь, гносеология должна стать сознательно онтологической, исходить из первоначальной данности бытия и его элементов, а не
сознания, не субъекта, противоположного объекту, не вторичного чего-то.
От бытия нельзя отделаться никакими фокусами критического мышления, бытие изначально навязано нашему органическому мышлению, дано ему непосредственно, и здоровое религиозное
сознание народов
понимает это гораздо лучше болезненного и извращенного рационалистического
сознания новых философов.
Новое религиозное
сознание должно
понять великий смысл исторического труда.
Ни философия позитивная, ни философия критическая не в силах
понять происхождения и значения времени и пространства, законов логики и всех категорий, так как исходит не из первичного бытия, с которым даны непосредственные пути сообщения, а из вторичного, больного уже
сознания, не выходит из субъективности вширь, на свежий воздух.
Бывший дворянин, убийца, рассказывая мне о том, как приятели провожали его из России, говорил: «У меня проснулось
сознание, я хотел только одного — стушеваться, провалиться, но знакомые не
понимали этого и наперерыв старались утешать меня и оказывать мне всякое внимание».
Он
понял, что странная тревога мальчика и внезапный обморок объяснялись обилием впечатлений, с которыми не могло справиться
сознание, и решился допускать к выздоравливавшему мальчику эти впечатления постепенно, так сказать, расчлененными на составные части.
И точно как после кошмара, даже те, которые, по-видимому, успели уже освободиться от самодурного гнета и успели возвратить себе чувство и
сознание, — и те все еще не могут найтись хорошенько в своем новом положении и, не
поняв ни настоящей образованности, ни своего призвания, не умеют удержать и своих прав, не решаются и приняться за дело, а возвращаются опять к той же покорности судьбе или к темным сделкам с ложью и самодурством.
Вы мне простите это
сознание и
поймете, как трудно лежать человеку, который в кои веки вздумал пуститься путешествовать.
Ты непостижимое создание… «Не
понимаю, почему нельзя быть с признанным братом при всех и нежно наружно? Зачем ставить себя в безвыходное положение — и страдать, когда есть
сознание чего-то другого?…»
Так именно и поступили молодые преемники Держиморды. Некоторое время они упорствовали, но, повсюду встречаясь с невозмутимым «посмотри на бога!», —
поняли, что им ничего другого не остается, как отступить. Впрочем, они отступили в порядке. Отступили не ради двугривенного, но гордые
сознанием, что независимо от двугривенного нашли в себе силу простить обывателей. И чтобы маскировать неудачу предпринятого ими похода, сами поспешили сделать из этого похода юмористическую эпопею.
— Я! — Ромашов остановился среди комнаты и с расставленными врозь ногами, опустив голову вниз, крепко задумался. — Я! Я! Я! — вдруг воскликнул он громко, с удивлением, точно в первый раз
поняв это короткое сло-во. — Кто же это стоит здесь и смотрит вниз, на черную щель в полу? Это — Я. О, как странно!.. Я-а, — протянул он медленно, вникая всем
сознанием в этот звук.
Он услышал эти слова в своем
сознании и
понял их, только выйдя на улицу.
Когда же учение окончилось, они пошли с Веткиным в собрание и вдвоем с ним выпили очень много водки. Ромашов, почти потеряв
сознание, целовался с Веткиным, плакал у него на плече громкими истеричными слезами, жалуясь на пустоту и тоску жизни, и на то, что его никто не
понимает, и на то, что его не любит «одна женщина», а кто она — этого никто никогда не узнает; Веткин же хлопал рюмку за рюмкой и только время от времени говорил с презрительной жалостью...
Кто испытывал приятное ощущение входить начальническим образом на лестницы присутственных мест, тот
поймет, конечно, что решительно надобно быть человеком с самыми тупыми нервами, чтоб не испытать в эта минуты какого-то гордого
сознания собственного достоинства; но герой мой, кажется, не ощущал этого — так, видно, было много на душе его тяжелых и мрачных мыслей. Он шел, потупя голову и стараясь только не отстать от своего начальника.
Он прибавлял, что решился напомнить ей о себе вследствие случайного обстоятельства, которое слишком живо возбудило в нем образы прошедшего; рассказал ей свою жизнь, одинокую, бессемейную, безрадостную; заклинал ее
понять причины, побудившие его обратиться к ней, не дать ему унести в могилу горестное
сознание своей вины — давно выстраданной, но не прощенной — и порадовать его хотя самой краткой весточкой о том, как ей живется в этом новом мире, куда она удалилась.
–…поднять их нравственность, пробудить в их душах
сознание долга… Вы меня
понимаете? И вот к нам ежедневно приводят детей сотнями, тысячами, но между ними — ни одного порочного! Если спросишь родителей, не порочное ли дитя, — так можете представить — они даже оскорбляются! И вот приют открыт, освящен, все готово — и ни одного воспитанника, ни одной воспитанницы! Хоть премию предлагай за каждого доставленного порочного ребенка.
— Хорошо еще, когда Валерьян не
понимает, что он натворил: он, называя вещи прямо, убийца Людмилы, он полуубийца вашей матери и он же полуубийца Крапчика; если все это ведомо его
сознанию, то он живет в моральном аду, в аду на земле… прежде смерти!
И только теперь, когда Аннинька разбудила в нем
сознание «умертвий», он
понял впервые, что в этом сказании идет речь о какой-то неслыханной неправде, совершившей кровавый суд над Истиной…
Аннинька не принадлежала к числу таких личностей, которые в
сознании своих язв находят повод для жизненного обновления, но тем не менее, как девушка неглупая, она отлично
понимала, что между теми смутными мечтами о трудовом хлебе, которые послужили ей исходным пунктом для того, чтобы навсегда покинуть Погорелку, и положением провинциальной актрисы, в котором она очутилась, существует целая бездна.
Стоит людям только
понять это: перестать заботиться о делах внешних и общих, в которых они не свободны, а только одну сотую той энергии, которую они употребляют на внешние дела, употребить на то, в чем они свободны, на признание и исповедание той истины, которая стоит перед ними, на освобождение себя и людей от лжи и лицемерия, скрывавших истину, для того чтобы без усилий и борьбы тотчас же разрушился тот ложный строй жизни, который мучает людей и угрожает им еще худшими бедствиями, и осуществилось бы то царство божие или хоть та первая ступень его, к которой уже готовы люди по своему
сознанию.
Понимаете: человек благородный…
сознание… а тут роль шута!..
— Так оставь меня! Вот видишь ли, Елена, когда я сделался болен, я не тотчас лишился
сознания; я знал, что я на краю гибели; даже в жару, в бреду я
понимал, я смутно чувствовал, что это смерть ко мне идет, я прощался с жизнью, с тобой, со всем, я расставался с надеждой… И вдруг это возрождение, этот свет после тьмы, ты… ты… возле меня, у меня… твой голос, твое дыхание… Это свыше сил моих! Я чувствую, что я люблю тебя страстно, я слышу, что ты сама называешь себя моею, я ни за что не отвечаю… Уйди!
И вдруг его обожгло. Из-за первого же угла, словно из-под земли, вырос квартальный и, гордый
сознанием исполненного долга, делал рукою под козырек. В испуге он взглянул вперед: там в перспективе виднелся целый лес квартальных, которые, казалось, только и ждали момента, чтоб вытянуться и сделать под козырек. Он
понял, что и на сей раз его назначение, как помпадура, не будет выполнено.
По радости, охватившей меня, я
понял, как бессознательно еще вчера испытывал неуверенность, неуверенность бессвязную, выразить которую ясной причиной
сознание не может по отсутствию материала.
Хор мыслей пролетел и утих. Прошло некоторое время, в течение которого я сознавал, что делаю и где нахожусь; затем такое
сознание стало появляться отрывками. Иногда я старался
понять, вспомнить — с кем и когда сидела в лодке молодая женщина в кружевном платье.
Я не
понимаю такого идеализма при
сознании своей случайности.
В первый раз я очнулся в дымной сакле. Я лежал на полу на бурке и не мог пошевелиться — все болело. Седой черкес с ястребиным носом держал передо мной посудину и поил меня чем-то кислым, необыкновенно вкусным. Другой, помоложе, весь заросший волосами, что-то мне говорил. Я видел, что он шевелит губами, ласково смотрит на меня, но я ничего не
понимал и опять заснул или потерял
сознание — сам не знаю.
То, что я встретила и узнала вас, было небесным лучом, озарившим мое существование; но то, что я стала вашею женой, было ошибкой, вы
понимаете это, и меня теперь тяготит
сознание ошибки, и я на коленях умоляю вас, мой великодушный друг, скорее-скорее, до отъезда моего в океан, телеграфируйте, что вы согласны исправить нашу общую ошибку, снять этот единственный камень с моих крыльев, и мой отец, который примет на себя все хлопоты, обещает мне не слишком отягощать вас формальностями.
Чтобы
понять всю важность этого элемента, представьте себе бессребреника квартального надзирателя, обяжите его с утра до вечера распоряжаться на базаре и оставьте при нем только сладкое
сознание исполненных обязанностей.
Хлестаков краснеет и бледнеет; он чувствует, как
сознание собственного легкомыслия начинает угрызать его. Конечно, впоследствии, он
поймет ту, теорию"встречного подкупа", которую всесторонне разработал Прокоп, но когда он
поймет ее, — будет уже поздно…
Но тогда… все в мире…
понимаешь, Титушка, все трепещет возможностями
сознания и чувства…