Неточные совпадения
Стародум. Они жалки, это правда; однако для этого добродетельный человек не перестает идти своей дорогой. Подумай ты сама, какое было бы несчастье, ежели б
солнце перестало светить для того, чтоб
слабых глаз не ослепить.
Ноги беспрестанно путались и цеплялись в длинной траве, пресыщенной горячим
солнцем; всюду рябило в глазах от резкого металлического сверкания молодых, красноватых листьев на деревцах; всюду пестрели голубые гроздья журавлиного гороху, золотые чашечки куриной слепоты, наполовину лиловые, наполовину желтые цветы Ивана-да-Марьи; кое-где, возле заброшенных дорожек, на которых следы колес обозначались полосами красной мелкой травки, возвышались кучки дров, потемневших от ветра и дождя, сложенные саженями;
слабая тень падала от них косыми четвероугольниками, — другой тени не было нигде.
Быть может, под ее влиянием многие холодные люди стали жестокими и многие добряки и
слабые духом, не видя по целым неделям и даже месяцам
солнца, навсегда потеряли надежду на лучшую жизнь.
Слабые перуанцы охотно верили Манко Капаку, что он сын
солнца и что закон его с небеси истекает.
Солнце уж садилось и бросало косвенные лучи, которые то играли по золотым окладам икон, то освещали темные и суровые лики святых и уничтожали своим блеском
слабое и робкое мерцание свеч.
Они прошли в дом через большую каменную террасу, со всех сторон закрытую густыми шпалерами винограда «изабелла». Черные обильные гроздья, издававшие
слабый запах клубники, тяжело свисали между темной, кое-где озолоченной
солнцем зеленью. По всей террасе разливался зеленый полусвет, от которого лица женщин сразу побледнели.
Было уже поздно, когда Михеич увидел в стороне избушку, черную и закоптевшую, похожую больше на полуистлевший гриб, чем на человеческое жилище.
Солнце уже зашло. Полосы тумана стлались над высокою травой на небольшой расчищенной поляне. Было свежо и сыро. Птицы перестали щебетать, лишь иные время от времени зачинали сонную песнь и, не окончив ее, засыпали на ветвях. Мало-помалу и они замолкли, и среди общей тишины слышно было лишь
слабое журчанье невидимого ручья да изредка жужжание вечерних жуков.
Вместе с этим
слабым детским криком как словно какой-то животворный луч
солнца глянул неожиданно в темную, закоптелую избу старого рыбака, осветил все лица, все углы, стены и даже проник в самую душу обывателей; казалось, ангел-хранитель новорожденного младенца осенил крылом своим дом Глеба, площадку, даже самые лодки, полузанесенные снегом, и дальнюю, подернутую туманом окрестность.
Где бы ни была ты теперь, восхитительное дитя Васильевского острова, по какой бы далекой земле ни ступали нынче твои маленькие,
слабые ножки, какое бы
солнце ни грело твое хрустальное тело — всюду я шлю тебе мой душевный привет и мой поклон до земли.
Измаил
слабеет;
Пылает
солнце высоко.
Лучи заходящего
солнца широкою струею лились сверху сквозь узкое окно купола и освещали морем блеска один из приделов; но они
слабели все более и более, и чем чернее становилась мгла, густевшая под сводами храма, тем ярче блистали местами раззолоченные иконы, озаренные трепетным заревом лампад и свечей.
— Да, дай мне пить, — сказал Ордынов
слабым голосом и стал на ноги. Он еще был очень слаб. Озноб пробежал по спине его, все члены его болели и как будто были разбиты. Но на сердце его было ясно, и лучи
солнца, казалось, согревали его какою-то торжественною, светлою радостью. Он чувствовал, что новая, сильная, невидимая жизнь началась для него. Голова его слегка закружилась.
Взглянув в сторону леса, я увидел вдали быстро приближавшуюся повозку. Седок привставал иногда и что-то делал над спиной ямщика; виднелись подымаемые и опускаемые руки. Косвенные лучи вечернего
солнца переливались
слабыми искорками в пуговицах и погонах.
Она долго сидела за столом, пытаясь предположить, что сделает Григорий? Пред ней стояла вымытая посуда; на капитальную стену соседнего дома, против окон комнаты, заходящее
солнце бросило красноватое пятно; отражённое белой стеной, оно проникло в комнату, и край стеклянной сахарницы, стоявшей пред Матрёной, блестел. Наморщив лоб, она смотрела на этот
слабый отблеск, пока не утомились глаза. Тогда она, убрав посуду, легла на кровать.
Яков прислонился к лодке и зорко смотрел на него, потирая рукой ушибленную голову. Один рукав его рубахи был оторван и висел на нитке, ворот тоже был разорван, белая потная грудь лоснилась на
солнце, точно смазанная жиром. Он чувствовал теперь презрение к отцу; он считал его сильнее, и, глядя, как отец, растрепанный и жалкий, сидит на песке и грозит ему кулаками, он улыбался снисходительной, обидной улыбкой сильного
слабому.
Вокруг меня со всех сторон еще токовали невидимые мне тетерева, но все тише, все
слабее. Наступало затишье, которое бывает всегда между первым и вторым током… Заря разгорелась в полнеба.
Солнца еще не было видно, но верхушки высоких деревьев уже подернулись точно золотой пылью…
Кое-где, едва прорезавшись сквозь стеклянный купол, лучи зимнего
солнца ложатся
слабыми пятнами на малиновый бархат и позолоту лож, на щиты с конскими головами и на флаги, украшающие столбы; они играют на матовых стеклах электрических фонарей и скользят по стали турников и трапеций там, на страшной высоте, где перепутались машины и веревки.
Слабел и о. дьякон: меньше ходил по палате, реже смеялся, но когда в палату заглядывало
солнце, он начинал болтать весело и обильно, благодарил всех — и
солнце и докторов — и вспоминал все чаще о яблоне «белый налив». Потом он пел «Высшую небес», и темное, осунувшееся лицо его становилось более светлым, но также и более важным: сразу видно было, что это поет дьякон, а не псаломщик. Кончив петь, он подходил к Лаврентию Петровичу и рассказывал, какую бумагу ему дали при посвящении.
Ибо все то есть задняя Божия, что после Бога доставляет нам познание о Нем, подобно тому как отражение и изображение
солнца в водах показывает
солнце слабым взорам, которые не могут смотреть на него, потому что живость света поражает чувство…
На утро снова с голубого неба сверкало ослепительное
солнце. Дул довольно
слабый ветер. Фальшивая мачта была уже поставлена. Все моряки теперь словно бы ожили, пережив вчерашнюю бурю, словно больные опасную болезнь, грозившую смертью.
Из 600 солдат барийского гарнизона 200 были отправлены в госпиталь в Сайгон, а 100
слабых лежали в каком-то сарае, едва защищенные от
солнца, искусанные москитами, которых в Кохинхине масса…
Минут через двадцать туман стал подниматься кверху. Река была совершенно пустынна. Я просил моих спутников успокоиться и подождать восхода
солнца. Была
слабая надежда, что лодка, может быть, еще вернется.
Гордым франтом, грудью вперед, летел над осокою комар с тремя длинными ниточками от брюшка. Это, кажется, поденка… Эфемерида! Она живет всего один день и нынче с закатом
солнца умрет. Жалкий комар. Всех он ничтожнее и
слабее, смерть на носу. А он, танцуя, плывет в воздухе, — такой гордый жизнью, как будто перед ним преклонился мир и вечность.
Медленно и грозно потянулся день за днем. Поднимались метели, сухой, сыпучий снег тучами несся в воздухе. Затихало. Трещали морозы. Падал снег. Грело
солнце, становилось тепло. На позициях все грохотали пушки, и спешно ухали ружейные залпы, короткие, сухие и отрывистые, как будто кто-то колол там дрова. По ночам вдали сверкали огоньки рвущихся снарядов; на темном небе мигали
слабые отсветы орудийных выстрелов, сторожко ползали лучи прожекторов.
Спать-то захотелось, а как лег на постель, так сон и прошел; и снова до утра ворочался и курил, придумывая себе честные и подходящие занятия. Два отыскал как будто и подходящих: лакеем в ресторане (сейчас мужчин мало) или кондуктором на трамвае. Но днем, при свете
солнца и ума, понял вздорность этих предложений, совершенно несовместимых с моим
слабым здоровьем и непривычкою к лакейскому трудовому делу. Куда уж!
Жаркие лучи
солнца били отвесно сверху;
слабый, свежий ветерок играл волосами открытых голов и лентами, которыми была убрана икона; пение негромко раздавалось под открытым небом.
Он думал: «Боже, хватит ли
слабых сил моих?» — но ответом был пламень, озарявший его душу, как новое
солнце.