Неточные совпадения
Они в первой же жилой избе натолкнулись на ужасающую картину: на нарах
сидела старуха и выла, схватившись за живот; в углу лежала башкирка помоложе, спрятав голову в какое-то тряпье, — несчастная не хотела слышать воя, стонов и плача ползавших по избе
голодных ребятишек.
Скитники переночевали у какого-то знакомого Михею Зотычу мужичка. Голод чувствовался и в Суслоне, хотя и в меньшей степени, чем в окрестных деревнях. Зато суслонцев одолевали соседи. Каждое утро под окнами проходили вереницы голодающих. Михей Зотыч
сидел все утро у окна, подавал купленный хлеб и считал
голодных.
Из Суслона скитники поехали вниз по Ключевой. Михей Зотыч хотел посмотреть, что делается в богатых селах. Везде было то же уныние, как и в Суслоне. Народ потерял голову. Из-под Заполья вверх по Ключевой быстро шел
голодный тиф. По дороге попадались бесцельно бродившие по уезду мужики, — все равно работы нигде не было, а дома
сидеть не у чего. Более малодушные уходили из дому, куда глаза глядят, чтобы только не видеть голодавшие семьи.
В другом месте скитники встретили еще более ужасную картину. На дороге
сидели двое башкир и прямо выли от
голодных колик. Страшно было смотреть на их искаженные лица, на дикие глаза. Один погнался за проезжавшими мимо пошевнями на четвереньках, как дикий зверь, — не было сил подняться на ноги. Старец Анфим струсил и погнал лошадь. Михей Зотыч закрыл глаза и молился вслух.
— Как что? Казенный пай, хлеб там или копченую рыбу. Харчи и одёжу проиграет, а сам
голодный и холодный
сидит.
— Матушка! Королевна! Всемогущая! — вопил Лебедев, ползая на коленках перед Настасьей Филипповной и простирая руки к камину. — Сто тысяч! Сто тысяч! Сам видел, при мне упаковывали! Матушка! Милостивая! Повели мне в камин: весь влезу, всю голову свою седую в огонь вложу!.. Больная жена без ног, тринадцать человек детей — всё сироты, отца схоронил на прошлой неделе,
голодный сидит, Настасья Филипповна!! — и, провопив, он пополз было в камин.
— Гм! нездоров! — повторил он пять минут спустя. — То-то нездоров! Говорил я тогда, предостерегал, — не послушался! Гм! Нет, брат Ваня: муза, видно, испокон веку
сидела на чердаке
голодная, да и будет
сидеть. Так-то!
Все пустым брандыхлыстом брюхо наливает, а коли дома теперь
сидит — как собака
голодный, так без ужина и ляжет.
Запомнилась картина: у развалин домика — костер, под рогожей лежит тело рабочего с пробитой головой, а кругом
сидят четверо детей не старше восьми лет и рядом плачущая беременная мать.
Голодные, полуголые — в чем вышли, в том и остались.
Недавно два такие
голодные «жадника» — родные братья, рослые ребята с Оки,
сидя друг против друга за котлом каши, оба вдруг покатились и умерли.
Дни наши посвящены не любовному самовоспитанию в добре, красоте и разуме, но только самозащите от несчастных и
голодных, всё время надо строго следить за ними и лживо убеждать их:
сидите смирно в грязи и нищете вашей, ибо это неизбежно для вас.
— Уж я знаю! Он в суде недавно
сидел две недели кряду… всё судил… Приходил оттуда злой,
голодный… Взял да щипцами самоварными грудь мне ущемил и вертит и крутит… гляди-ка!
Юлинька. Велика важность! Что на него смотреть-то! От родных, не от чужих. Что ж, по его милости,
голодной сидеть! Прощай, Полина!
Измученный,
голодный, оскорбленный, Иванов скорее упал, чем сел на занесенную снегом лавочку у ворот. В голове шумело, ноги коченели, руки не попадали в рукава… Он
сидел. Глаза невольно начали слипаться… Иванов сознавал, что ему надо идти, но не в силах был подняться… Он понемногу замирал…
Неизменным завсегдатаем погребка сделался и Корпелкин. С утра он
сидел в задней темной комнате, известной под именем «клоповника», вместе с десятком оборванцев,
голодных, опухших от пьянства, грязных…
И
сидит теперь Колесов день-деньской где-нибудь в кабаке,
голодный, дожидаясь, что какой-нибудь загулявший бродяга поднесет ему стаканчик водки.
Ему нужна пустыня, лунная ночь; кругом в палатках и под открытым небом спят его
голодные и больные, замученные тяжелыми переходами казаки, проводники, носильщики, доктор, священник, и не спит только один он и, как Стенли,
сидит на складном стуле и чувствует себя царем пустыни и хозяином этих людей.
В Кремле
сидеть им долее нельзя,
Иль умирай
голодной смертью.
Матвей,
голодный и грустный,
сидел и читал или же подходил к голландской печке и подолгу осматривал изразцы, которые напоминали ему завод.
И ей почему-то казалось, что отец и мальчики
сидят теперь без нее
голодные и испытывают точно такую же тоску, какая была в первый вечер после похорон матери.
Али оно с удочкой
сидит и рыбку ловит, али оно лежит вверх пузом и книжку читает, али промеж мужиков топчется и разные слова говорит, а которое
голодное, то в писаря нанимается.
— А нам-то, по-твоему, без пения быть? — с жаром возразила Таисея. — Без Варвары на клиросе как запоют?.. Кто в лес, кто по дрова?.. Сама знаешь, сколь было соблазна, когда хворала она… А я-то для вас и гроша, должно быть, не стою?.. А кем обитель вся держится?.. У кого на вас есть знакомые благодетели?.. Через кого кормы, и доходы, и запасы?.. Слава Богу, тридцать годов игуменствую —
голодные при мне не
сидели… Не меня ль уж к Самоквасовым-то в читалки послать? — с усмешкой она примолвила.
Так играли они лето и зиму, весну и осень. Дряхлый мир покорно нес тяжелое ярмо бесконечного существования и то краснел от крови, то обливался слезами, оглашая свой путь в пространстве стонами больных,
голодных и обиженных. Слабые отголоски этой тревожной и чуждой жизни приносил с собой Николай Дмитриевич. Он иногда запаздывал и входил в то время, когда все уже
сидели за разложенным столом и карты розовым веером выделялись на его зеленой поверхности.
Они спорят, а мы
сидим на горячем песке
голодные.
Вера говорила, и все жадно слушали. Вера говорила: они гибнут за то, чтоб была новая, никогда еще в мире не бывавшая жизнь, где не будет рабов и
голодных, повелителей и угнетателей. В борьбе за великую эту цель они гибнут, потому что не хотели думать об одних себе, не хотели терпеть и
сидеть, сложа руки. Они умрут, но кровь их прольется за хорошее дело; они умрут, но дело это не умрет, а пойдет все дальше и дальше.
Глядя через плечо матери, дочь заметила ошибку в пасьянсе, нагнулась к столу и стала поправлять. Наступило молчание. Обе глядели в карты и воображали себе, как их Алексей Степаныч один-одинешенек
сидит теперь в городе, в своем мрачном, пустом кабинете и работает,
голодный, утомленный, тоскующий по семье…
Кто больше человек и кто больше варвар: тот ли лорд, который, увидав затасканное платье певца, с злобой убежал из-за стола, за его труды не дал ему мильонной доли своего состояния и теперь, сытый,
сидя в светлой покойной комнате, спокойно судит о делах Китая, находя справедливыми совершаемые там убийства, или маленький певец, который, рискуя тюрьмой, с франком в кармане, двадцать лет, никому не делая вреда, ходит по горам и долам, утешая людей своим пением, которого оскорбили, чуть не вытолкали нынче и который, усталый,
голодный, пристыженный, пошел спать куда-нибудь на гниющей соломе?
Самые вредные люди повешены или
сидят по каторгам, крепостям и тюрьмам; другие, менее вредные десятки тысяч людей, выгнаны из столиц и больших городов и
голодные, оборванные бродят по России; явные полицейские хватают, тайные разведывают и следят; все вредные правительству книги и газеты извлекаются из обращения.
Вот сейчас я
сижу у офицеров, пишу письмо и пью чай из стакана с подстаканником, но вот-вот затрещит телефон и… все меняется, как сон: переведут батарею на версту в сторону или вперед, придется рыть тугую, холодную землю, вырыть к ночи холодную землянку — ох, как холодно теперь в окопах! — и завалиться в ней спать, сырому и
голодному.