Неточные совпадения
— Но ведь не жертвовать только, а убивать Турок, — робко сказал Левин. — Народ жертвует и готов жертвовать для своей души, а не для убийства, — прибавил он, невольно
связывая разговор с теми
мыслями, которые так его занимали.
И тут же в его голове мелькнула
мысль о том, что ему только что говорил Серпуховской и что он сам утром думал — что лучше не
связывать себя, — и он знал, что эту
мысль он не может передать ей.
Самгин хотел согласиться с этой
мыслью, но — воздержался. Мать вызывала чувство жалости к ней, и это
связывало ему язык. Во всем, что она говорила, он слышал искусственное напряжение, неискренность, которая, должно быть, тяготила ее.
«Я не мало встречал болтунов, иногда они возбуждали у меня чувство, близкое зависти. Чему я завидовал? Уменью
связывать все противоречия
мысли в одну цепь, освещать их каким-то одним своим огоньком. В сущности, это насилие над свободой
мысли и зависть к насилию — глупа. Но этот…» — Самгин был неприятно удивлен своим открытием, но чем больше думал о Тагильском, тем более убеждался, что сын трактирщика приятен ему. «Чем? Интеллигент в первом поколении? Любовью к противоречиям? Злостью? Нет. Это — не то».
— Не понимаю, что
связывает тебя с этим пьяницей. Это пустой человек, в котором скользят противоречивые, чужие слова и
мысли. Он такой же выродок, как Туробоев.
И перед нами стоит задача — поднять уровень национальной
мысли и
связать ее с жизненными задачами, поставленными мировыми событиями.
Меня
связывала со многими представителями русской религиозной
мысли начала XX века великая надежда, что возможно продолжение откровения в христианстве, новое излияние Духа Святого.
Я с горечью замечал, что меня плохо понимают, плохо понимают самое главное у меня и, в сущности, плохо знают мои центральные
мысли, плохо
связывают разные стороны моей
мысли.
Надо заглушить в себе все симпатичные чувства, притупить свою
мысль, кроме того, —
связать себя на несколько лет по рукам и ногам, и при всем этом уметь — и пожертвовать при случае своим самолюбием и личными выгодами, и тонко обделать дельце, и ловкое коленце выкинуть…
Для него нисколько не успокоительна и не утешительна
мысль, что он так хорошо исполнил свои человеческие обязанности; даже, напротив, она-то и раздражает его: «Вот, дескать, на что ухлопал я всю мою жизнь, вот что
связало меня по рукам и по ногам, вот что помешало мне открыть порох!
Между прочим, мне пришло на
мысль, что я приездом моим и молчанием перед дядей почти произнес обещание, дал слово,
связал себя навеки.
В один день сидела она у Алексея Степаныча,
вязала чулок и разговаривала о всякой всячине, стараясь занять больного и отвлечь его
мысли от безнадежной любви.
Теперь, вспоминая это, — и многое другое, — он чувствовал стыд за себя и недовольство Сашей. Он смотрел на ее стройную фигуру, слушал ровное дыхание ее и чувствовал, что не любит эту женщину, не нужна ему она. В его похмельной голове медленно зарождались какие-то серые, тягучие
мысли. Как будто все, что он пережил за это время, скрутилось в нем в клубок тяжелый и сырой, и вот теперь клубок этот катается в груди его, потихоньку разматываясь, и его
вяжут тонкие, серые нити.
А так как для них
связать две
мысли — труд совершенно анафемский, то очень понятно, что творчество их, лишь после неимоверных потуг, находит себе какое-нибудь выражение.
Здесь не было и помину о той отчаянности, какой выделялись каменские бурлаки, не было и своеобразного шика заводских мастеровых: одна общая
мысль, одна общая забота
связывала эти тысячи бурлаков в один могучий стройный аккорд.
— Милый Потапыч… Когда наступит ваше время… остерегайтесь всяких обязательств… Это тоже цепи… Помните одно: любовь свободна… И всего лучше разумная любовь по расчету… Да, да… Когда людей
связывает общность
мыслей, стремлений, целей…
В моем пристрастии к науке, в моем желании жить, в этом сиденье на чужой кровати и в стремлении познать самого себя, во всех
мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что
связывало бы все это в одно целое.
Его слабая
мысль не могла
связать этих двух представлений, так чудовищно противоречащих одно другому: обычно светлого дня, запаха и вкуса капусты — и того, что через два дня, через день он должен умереть.
Швейцару как бы в первый раз пришла
мысль, что он поторопился несколько,
связав себя брачными узами.
Хочу к бессмертью приютиться,
Нанять у славы уголок;
Сквозь кучу рифмачей пробиться,
Связать из
мыслей узелок;
Хочу сварганить кой-как оду
И выкинуть такую моду,
Чтоб был не надобен Пегас,
Ни Аполлон, детина строгий.
Хочу проселочной дорогой,
На долгих ехать на Парнас.
Мысль связать и привезти Павла Павловича в руках овладела им вдруг до крайнего нетерпения. «Ничем, ничем не чувствую я теперь себя пред ним виноватым! — говорил он Клавдии Петровне, прощаясь с нею. — Отрекаюсь от всех моих вчерашних низких, плаксивых слов, которые здесь говорил!» — прибавил он в негодовании.
Вы, чай,
мыслите: бабится Григорий с женою да лыка не
вяжет со вчерашнего похмелья?
Мы разделяем ваши сомнения, — но ваша вера не согревает нас. Мы разделяем вашу ненависть, но не понимаем вашей привязанности к завещанному предками; мы слишком угнетены, слишком несчастны, чтобы довольствоваться полусвободой. Вас
связывают скрупулы [сомнения (от фр. scrupule).], вас удерживают задние
мысли. У нас нет ни задних
мыслей, ни скрупулов; у нас только недостаток силы…
Направление, в котором следует искать такое определение, дано уже в самом слове, выражающем основное существо религии и содержащем поэтому суммарную
мысль о ней: religio — religare — связь,
связывать, соединять.
Но у него во время объяснения с Анной мелькает
мысль: «Лучше не
связывать себя».
Но в своей статье «Смысл любви», может быть, самой замечательной из всего им написанного, он преодолевает границы безличного платонизма и, впервые в истории христианской
мысли,
связывает любовь-эрос не с родом, а с личностью.
Писателя или ученого с большой известностью — решительно ни одного; так что приезд Герцена получал значение целого события для тех, кто
связывал с его именем весь его «удельный вес» — в смысле таланта, влияния, роли, сыгранной им, как первого глашатая свободной русской
мысли. Тургенев изредка наезжал в Париж за эти два года, по крайней мере в моей памяти остался визит к нему в отель улицы Лафитт.
—
Вяжите его, ребята, — выпустил наконец Яков Григория Лукьяновича и поднялся с земли, — не глядите, что Скурлатович, бейте его в мою голову, но не до смерти, а так, чтобы помнил он до самого смертного часа, как сметь ему даже
мысль держать в подлой башке своей о княжне Прозоровской!
То, что я теперь чувствую, хуже всякой болезни! Какая тут работа, я не могу
связать двух
мыслей. Ох, как мне больно!
Неустанно
вязавши чулки, Перегуд додумался, что «надо изобресть печатание
мыслей».