Неточные совпадения
Живя с народом, сам,
Что думывал, что читывал,
Всё — даже и учителя,
Отца Аполлинария,
Недавние слова:
«Издревле
Русь спасалася
Народными порывами».
Разломило спину,
А квашня не ждет!
Баба Катерину
Вспомнила — ревет:
В дворне больше году
Дочка… нет родной!
Славно
жить народу
На
Руси святой!
Как ни на есть — доподлинно:
Кому
жить любо-весело,
Вольготно на
Руси?..
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда спору нашему
Решенья не найдем,
Покуда не доведаем
Как ни на есть — доподлинно:
Кому
жить любо-весело,
Вольготно на
Руси?
Косушки по три выпили,
Поели — и заспорили
Опять: кому
жить весело,
Вольготно на
Руси?
Роман кричит: помещику,
Демьян кричит: чиновнику,
Лука кричит: попу;
Купчине толстопузому, —
Кричат братаны Губины,
Иван и Митродор;
Пахом кричит: светлейшему
Вельможному боярину,
Министру государеву,
А Пров кричит: царю!
Поспоривши, повздорили,
Повздоривши, подралися,
Подравшися, удумали
Не расходиться врозь,
В домишки не ворочаться,
Не видеться ни с женами,
Ни с малыми ребятами,
Ни с стариками старыми,
Покуда спору нашему
Решенья не найдем,
Покуда не доведаем
Как ни на есть — доподлинно,
Кому
жить любо-весело,
Вольготно на
Руси?
«Кушай тюрю, Яша!
Молочка-то нет!»
— Где ж коровка наша? —
«Увели, мой свет!
Барин для приплоду
Взял ее домой».
Славно
жить народу
На
Руси святой!
— Где же наши куры? —
Девчонки орут.
«Не орите, дуры!
Съел их земский суд;
Взял еще подводу
Да сулил постой…»
Славно
жить народу
На
Руси святой!
Чуть из ребятишек,
Глядь, и нет детей:
Царь возьмет мальчишек,
Барин — дочерей!
Одному уроду
Вековать с семьей.
Славно
жить народу
На
Руси святой!
Но и за эту статью все-таки его устранили из университета, с той поры, имея чин «пострадавшего за свободу», он
жил уже не пытаясь изменять течение истории, был самодоволен, болтлив и, предпочитая всем напиткам красное вино, пил, как все на
Руси, не соблюдая чувства меры.
— Идем ко мне обедать. Выпьем. Надо, брат, пить. Мы — люди серьезные, нам надобно пить на все средства четырех пятых души. Полной душою
жить на
Руси — всеми строго воспрещается. Всеми — полицией, попами, поэтами, прозаиками. А когда пропьем четыре пятых — будем порнографические картинки собирать и друг другу похабные анекдоты из русской истории рассказывать. Вот — наш проспект жизни.
— Да, кум, пока не перевелись олухи на
Руси, что подписывают бумаги, не читая, нашему брату можно
жить.
Когда взошло солнце, мы сняли палатки, уложили нарты, оделись потеплее и пошли вниз по реке Ляоленгоузе, имеющей вид порожистой горной речки с
руслом, заваленным колодником и камнями. Километров в 15 от перевала Маака Ляоленгоуза соединяется с другой речкой, которая течет с северо-востока и которую удэгейцы называют Мыге. По ней можно выйти на реку Тахобе, где
живут солоны. По словам Сунцая, перевал там через Сихотэ-Алинь низкий, подъем и спуск длинные, пологие.
Он был вольноотпущенный дворовый человек; в нежной юности обучался музыке, потом служил камердинером, знал грамоте, почитывал, сколько я мог заметить, кое-какие книжонки и,
живя теперь, как многие
живут на
Руси, без гроша наличного, без постоянного занятия, питался только что не манной небесной.
Там
жил старик Кашенцов, разбитый параличом, в опале с 1813 года, и мечтал увидеть своего барина с кавалериями и регалиями; там
жил и умер потом, в холеру 1831, почтенный седой староста с брюшком, Василий Яковлев, которого я помню во все свои возрасты и во все цвета его бороды, сперва темно-русой, потом совершенно седой; там был молочный брат мой Никифор, гордившийся тем, что для меня отняли молоко его матери, умершей впоследствии в доме умалишенных…
— О! зачем ты меня вызвал? — тихо простонала она. — Мне было так радостно. Я была в том самом месте, где родилась и
прожила пятнадцать лет. О, как хорошо там! Как зелен и душист тот луг, где я играла в детстве: и полевые цветочки те же, и хата наша, и огород! О, как обняла меня добрая мать моя! Какая любовь у ней в очах! Она приголубливала меня, целовала в уста и щеки, расчесывала частым гребнем мою
русую косу… Отец! — тут она вперила в колдуна бледные очи, — зачем ты зарезал мать мою?
Имя русака происходит, вероятно, не от того, что он
живет на
Руси, а разве от того, что и зимою хребет спины остается у него серый, как будто
русый.
Лебедь
живет в старинных наших песнях, очевидно сложенных на юге России,
живет также до сих пор в народной речи, хотя там, где теперь обитает настоящая
Русь, лебедь не мог войти ни в песню, ни в речь, так мало знает и видит его народ.
— Нет, мечтания. Я знаю
Русь не по-писаному. Она
живет сама по себе, и ничего вы с нею не поделаете. Если что делать еще, так надо ладом делать, а не на грудцы лезть. Никто с вами не пойдет, и что вы мне ни говорите, у вас у самих-то нет людей.
Впоследствии понял я высокий смысл этих простых слов, которые успокоивают всякое волненье, усмиряют всякий человеческий ропот и под благодатною силою которых до сих пор
живет православная
Русь. Ясно и тихо становится на душе человека, с верою сказавшего и с верою услыхавшего их.
Святая
Русь — страна деревянная, нищая и… опасная, страна тщеславных нищих в высших слоях своих, а в огромном большинстве
живет в избушках на курьих ножках.
— Господь сохранит его от рук твоих! — сказал Максим, делая крестное знамение, — не попустит он тебя все доброе на
Руси погубить! Да, — продолжал, одушевляясь, сын Малюты, — лишь увидел я князя Никиту Романыча, понял, что хорошо б
жить вместе с ним, и захотелось мне попроситься к нему, но совестно подойти было: очи мои на него не подымутся, пока буду эту одежду носить!
— Что ж, Борис Федорыч, — ответил он Годунову, — чему быть, того не миновать! Да правду сказать, и жить-то мне надоело; не красно теперь житье на
Руси!
То не два зверья сходилися, промежду собой подиралися; и то было у нас на сырой земли, на сырой земли, на святой
Руси; сходилися правда со кривдою; это белая зверь — то-то правда есть, а серая зверь — то-то кривда есть; правда кривду передалила, правда пошла к богу на небо, а кривда осталась на сырой земле; а кто станет
жить у нас правдою, тот наследует царство небесное; а кто станет
жить у нас кривдою, отрешен на муки на вечные…“
Я очень дружно
жил с Павлом Одинцовым; впоследствии из него выработался хороший мастер, но его ненадолго хватило, к тридцати годам он начал дико пить, потом я встретил его на Хитровом рынке в Москве босяком и недавно слышал, что он умер в тифе. Жутко вспомнить, сколько хороших людей бестолково погибли на моем веку! Все люди изнашиваются и — погибают, это естественно; но нигде они не изнашиваются так страшно быстро, так бессмысленно, как у нас, на
Руси…
Солдатка Аксинья тоже повыла, узнав о смерти «любимого мужа, с которым» она «
пожила только один годочек». Она жалела и мужа и всю свою погубленную жизнь. И в своем вытье поминала «и
русые кудри Петра Михайловича, и его любовь, и свое горькое житье с сиротой Ванькой» и горько упрекала «Петрушу за то, что он пожалел брата, а не пожалел ее горькую, по чужим людям скитальщицу».
— Не воротится! Насчёт посева своей души на непаханной почве — это слова слабого давления! Все люди на
Руси, батенька мой, хотят
жить так, чтобы получать как можно больше удовольствия, затрачивая как можно менее труда. Это — от востока дано в плоть нам, стремление к удовольствиям без затраты усилий, пагубнейшее стремление! Вот поп как раз очень предан защите оного…
— Да, да, — тихий! Мы все
живём в тихом бунте против силы, влекущей нас прочь от родного нам, наша болезнь — как это доказано одним великим умом — в разрыве умственной и духовной сущности России, горе нашей души в том, что она сосуд, наполняемый некой ядовитой влагой, и влага эта разъедает его! О, несчастная
Русь!
— Тело у нас — битое, а душа — крепка и не
жила ещё, а всё пряталась в лесах, монастырях, в потёмках, в пьянстве, разгуле, бродяжестве да в самой себе. Духовно все мы ещё подростки, и жизни у нас впереди — непочат край. Не робь, ребята, выкарабкивайся! Встанет
Русь, только верь в это, верою всё доброе создано, будем верить — и всё сумеем сделать.
— Не теми ты, Кожемякин, словами говоришь, а по смыслу — верно! — соглашался Смагин, покровительственно глядя на него. — Всякое сословие должно
жить семейно — так! И — верно: когда дворяне крепко друг за друга держались — вся
Русь у них в кулаке была; так же и купцам надлежит: всякий купец одной руки палец!
— Велика Россия, Матвей, хороша, просторна! Я вот до Чёрного моря доходил, на новые места глядеть шарахались мы с Сазаном, — велика матушка
Русь! Теперь, вольная, как начнёт она по-новому-то
жить, как пойдёт по всем путям — ой-гой…
— Шторх — значит — немец. Венцель — тоже, бессомненно. Бух и Митчель, Кноп, эва сколько! Изаксон, Майзель — обязательно евреи! А где
Русь, Россия? Вот это и значит полорото
жить!
Он прошёл
Русь крест-накрест, и со всем, что я вижу в людях, его речи согласны. Народ непонятный и скучающий — отчего бы это? Максим говорит — от глупости. Так ли? Дураки и сами весело
живут и другим забавны…»
— И поклянемся, — прибавил Мансуров, —
жить дружно, забывать всякую вражду, а помнить одного бога и святую
Русь!
Быть может, ты поймешь тогда, что присяга, вынужденная обманом и силою, ничтожна пред господом и что умереть за веру православную и святую
Русь честнее, чем
жить под ярмом иноверца и носить позорное имя раба иноплеменных.
Так по-прежнему скучно, тоскливо и одиноко
прожил Долинский еще полгода в Париже. В эти полгода он получил от Прохоровых два или три малозначащие письма с шутливыми приписками Ильи Макаровича Журавки. Письма эти радовали его, как доказательства, что там, на
Руси, у него все-таки есть люди, которые его помнят; но, читая эти письма, ему становилось еще грустнее, что он оторван от родины и, как изгнанник какой-нибудь, не смеет в нее возвратиться без опасения для себя больших неприятностей.
Правда, поговаривали, что дела компании «Нептун» в очень незавидном положении, но у нас уж как-то так на
Руси устроилось, что чем плоше дела какого-нибудь предприятия, тем вольготнее
живут его учредители, члены, поверенные, контролеры, ревизоры и прочая братия, питающаяся от крох падающих.
— Изволите вы
жить в Питере: видно, это оченно высоко и далеко, и ничего вы не знаете, как на
Руси дела делаются: разве одинако выбираются люди на места, на которых жалованья платят, или на места, где одна только страда и труд!
Всю жизнь трудился Илья не покладая рук; печенегов, и татар, и разбойников извел великое множество; разных Тугаринов Змеевичей, и Идолищ Поганых, и полениц, и жидовинов побеждал; век
прожил в подвигах и на заставах, не пропуская злого в крещеную
Русь; и верил он во Христа, и молился ему, и думал, что исполняет Христовы заповеди.
Хозяин небольшого дома, в котором
жил Чартков, был одно из творений, какими обыкновенно бывают владетели домов где-нибудь в Пятнадцатой линии Васильевского острова, на Петербургской стороне или в отдаленном углу Коломны, — творенье, каких много на
Руси и которых характер так же трудно определить, как цвет изношенного сюртука.
Живет некто, пытается что-то создать, стягивает в
русло своих намерений множество чужих сил, умов и воль, пожирает массу человеческого труда и вдруг — капризно бросает все недоделанным, недостроенным, да часто и самого себя выбрасывает вон из жизни. И бесследно погибает тяжкий труд людей, ничем разрешается напряженная, порою мучительная работа.
Он всё отцовское именье
Еще корнетом прокутил;
С тех пор дарами провиденья,
Как птица божия, он
жил.
Он спать, лежать привык; не ведать,
Чем будет завтра пообедать.
Шатаясь по
Руси кругом,
То на курьерских, то верхом,
То полупьяным ремонтёром,
То волокитой отпускным,
Привык он к случаям таким,
Что я бы сам почел их вздором,
Когда бы все его слова
Хоть тень имели хвастовства.
В Архангельской губернии читается: «Встану я, раб божий, благословясь, пойду перекрестясь из дверей в двери, из дверей в ворота, в чистое поле; стану на запад хребтом, на восток лицом, позрю, посмотрю на ясное небо; со ясна неба летит огненна стрела; той стреле помолюсь, покорюсь и спрошу ее: „Куда полетела, огненна стрела?“ — „В темные леса, в зыбучие болота, в сыроё кореньё!“ — „О ты, огненна стрела, воротись и полетай, куда я тебя пошлю: есть на святой
Руси красна девица (имярек), полетай ей в ретивое сердце, в черную печень, в горячую кровь, в становую
жилу, в сахарные уста, в ясные очи, в черные брови, чтобы она тосковала, горевала весь день, при солнце, на утренней заре, при младом месяце, на ветре-холоде, на прибылых днях и на убылых Днях, отныне и до века“».
Уж стол накрыт; давно пора;
Хозяйка ждет нетерпеливо.
Дверь отворилась, входит граф;
Наталья Павловна, привстав,
Осведомляется учтиво,
Каков он? что нога его?
Граф отвечает: ничего.
Идут за стол; вот он садится,
К ней подвигает свой прибор
И начинает разговор:
Святую
Русь бранит, дивится,
Как можно
жить в ее снегах,
Жалеет о Париже страх.
Если крикнет рать святая:
«Кинь ты
Русь,
живи в раю!»
Я скажу: «Не надо рая,
Дайте родину мою».
— Ты, голубчик Алексей Трифоныч, Андрея Иваныча не опасайся, — внушительно сказал Колышкин. — Не к допросу тебя приводит. Сору из избы он не вынесет. Это он так, из одного любопытства. Охотник, видишь ты, до всего этакого: любит расспрашивать, как у нас на
Руси народ
живет… Если он и в книжку с твоих слов записывать станет, не сумневайся… Это он для себя только, из одного, значит, любопытства… Сказывай ему, что знаешь, будь с Андрей Иванычем душа нараспашку, сердце на ладонке…
Ниже Сурского устья верст на двести по обе стороны Волги сплошь чужеродцы
живут, они не
русеют: черемисы, чуваши, татары.
— Не в этом дело! — ослабшим голосом возразил Аршаулов, и руки его упали сразу на костлявые бедра. — Не в этом дело!.. Теперь в воздухе что-то такое… тлетворное, под обличьем искания высшей истины. Не суетным созерцанием нам
жить на свете, особливо у нас, на Руси-матушке, а нервами и кровью, правдой и законом, скорбью и жалостью к черной массе, к ее невежеству, нищете и рабской забитости. Вот чем!..
Известно, что у нас на
Руси было два дела, для которых не считалась нужною никакая предварительная подготовка, — воспитание детей и занятие сельским хозяйством, Гермоген Викентьевич подал в отставку и приехал в Зыбино хозяйничать. Он был хорошим и исполнительным чиновником, но хозяином оказался никуда не годным. На наших глазах все постепенно ветшало, ползло, разваливалось. Оборотного капитала не было: чтобы
жить, приходилось продавать на сруб лес и — участками — саму землю.
Пока
живу, я построил на
Руси десятка два великолепных мостов, соорудил в трех городах водопроводы, работал в России, в Англии, в Бельгии…