Неточные совпадения
Вронский и Каренина, по соображениям Михайлова, должны были быть знатные и богатые
Русские, ничего не понимающие в
искусстве, как и все богатые
Русские, но прикидывавшиеся любителями и ценителями.
Старый, запущенный палаццо с высокими лепными плафонами и фресками на стенах, с мозаичными полами, с тяжелыми желтыми штофными гардинами на высоких окнах, вазами на консолях и каминах, с резными дверями и с мрачными залами, увешанными картинами, — палаццо этот, после того как они переехали в него, самою своею внешностью поддерживал во Вронском приятное заблуждение, что он не столько
русский помещик, егермейстер без службы, сколько просвещенный любитель и покровитель
искусств, и сам — скромный художник, отрекшийся от света, связей, честолюбия для любимой женщины.
Принял он Чичикова отменно ласково и радушно, ввел его совершенно в доверенность и рассказал с самоуслажденьем, скольких и скольких стоило ему трудов возвесть именье до нынешнего благосостояния; как трудно было дать понять простому мужику, что есть высшие побуждения, которые доставляют человеку просвещенная роскошь,
искусство и художества; сколько нужно было бороться с невежеством
русского мужика, чтобы одеть его в немецкие штаны и заставить почувствовать, хотя сколько-нибудь, высшее достоинство человека; что баб, несмотря на все усилия, он до сих <пор> не мог заставить надеть корсет, тогда как в Германии, где он стоял с полком в 14-м году, дочь мельника умела играть даже на фортепиано, говорила по-французски и делала книксен.
Молодые художники отказывались от традиционного академизма, требовавшего подражания классическим образцам, главным образом итальянского
искусства, и выступали за создание
русского самобытного
искусства, проникнутого передовыми, демократическими идеями.
«
Искусство и интеллект»; потом, сообразив, что это слишком широкая тема, приписал к слову «
искусство» — «
русское» и, наконец, еще более ограничил тему: «Гоголь, Достоевский, Толстой в их отношении к разуму». После этого он стал перечитывать трех авторов с карандашом в руке, и это было очень приятно, очень успокаивало и как бы поднимало над текущей действительностью куда-то по косой линии.
— «
Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного, культуры, той идеальной силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его к овладению миром и очеловечению человека, к обогащению своей жизни ценностями науки,
искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
У
русских писателей, переходивших за границы
искусства, у Гоголя, у Л. Толстого, у Достоевского и многих других остро ставилась эта тема.
Но все-таки, как ни блестящи были французы,
русские парикмахеры Агапов и Андреев (последний с 1880 года) занимали, как художники своего
искусства, первые места. Андреев даже получил в Париже звание профессора куафюры, ряд наград и почетных дипломов.
Очень скоро образовалось в
русском западничестве два течения, более умеренное и либеральное, интересовавшееся, главным образом, вопросами философии и
искусства, восприявшее влияние немецкого идеализма и романтизма, и более революционное и социальное, восприявшее влияние французских социалистических течений.
Поэзия символистов выходила за пределы
искусства, и это была очень
русская черта.
По свойствам
русской души, деятели ренессанса не могли оставаться в кругу вопросов литературы,
искусства, чистой культуры.
Через три года явилось второе произведение Островского: «Свои люди — сочтемся»; автор встречен был всеми как человек совершенно новый в литературе, и немедленно всеми признан был писателем необычайно талантливым, лучшим, после Гоголя, представителем драматического
искусства в
русской литературе.
Не доверяя
искусству русских врачей, он стал хлопотать о позволении отправиться за границу.
Пока он писал, — горячо и быстро, — он сам не замечал этих недостатков, но стоило ему рядом с своими страницами прочитать хоть маленький отрывок из великих
русских творцов, как им овладевало бессильное отчаяние, стыд и отвращение к своему
искусству.
Правду ты сказал: есть у вас и культура, и наука, и
искусство, и свободные учреждения, [Со стороны
русского мальчика этот способ выражаться еще неестественнее, но, опять повторяю, в сновидении нет ничего невозможного.
Во-первых, это город, никогда не видавший никакой эпидемии, а так как вы человек развитый, то, наверно, смерти боитесь; во-вторых, близко от
русской границы, так что можно скорее получать из любезного отечества доходы; в-третьих, заключает в себе так называемые сокровища
искусств, а вы человек эстетический, бывший учитель словесности, кажется; ну и наконец, заключает в себе свою собственную карманную Швейцарию — это уж для поэтических вдохновений, потому, наверно, стишки пописываете.
Вслед за тем Гоголь попотчевал графа лакомством другого сорта: он продекламировал с свойственным ему
искусством великорусскую песню, выражая голосом и мимикою патриархальную величавость
русского характера, которою исполнена эта песня: «Пантелей государь ходит по двору, Кузьмич гуляет по широкому» и т. д.
— Но я жаден, я боюсь, что умру не насытившись, и мне мало одной химии, я хватаюсь за
русскую историю, историю
искусств, педагогию, музыку…
Старые наши выдумки к нам приползли с Востока, новые мы с грехом пополам с Запада перетащили, а мы все продолжаем толковать о
русском самостоятельном
искусстве!
А г. Павлов (Н. Ф.) разве не извивался, давая разуметь такие положения:
русская народная жизнь может дать материал только для балаганных представлений; в ней нет элементов для того, чтобы из нее состроить что-нибудь сообразное «вечным» требованиям
искусства; очевидно поэтому, что Островский, берущий сюжет из простонародной жизни, есть не более, как балаганный сочинитель…
Но граф был знаком с «
русским Вандиком» и в качестве светского приятеля и дилетанта в
искусстве мог проникать в мастерскую.
— А ты… ты вдохновлялся"Маланьей"! Ты был поэт! О! это было время святого
искусства!.. А впрочем, ведь и те-* перь… ведь не оскудела же
русская земля деятелями! не правда ли? ведь не оскудела?
Через неделю он сам стал разговаривать со мною о театре и сценическом
искусстве, дал об нем настоящее понятие и рассказал мне о многих славных актерах, живых и мертвых, иностранных и
русских.
Что же касается
русских серьезных статей, например по социологии, по
искусству и проч., то я не читаю их просто из робости.
Были у нас издавна пушкари, инженеры иноземные, но они делали свое дело, не передавая своего
искусства русским.
Мудрено было требовать от
русских XVII века, чтобы они принялись усвоивать себе существенные плоды иноземных знаний и
искусств, не обратив внимания на внешность и не заимствовав ничего дурного и бесполезного вместе с полезным и необходимым.
Из многих случаев этого угождения господствующему образу мыслей укажем на один: многие требуют, чтобы в сатирических произведениях были лица, «на которых могло бы с любовью отдохнуть сердце читателя», — требование очень естественное; но действительность очень часто не удовлетворяет ему, представляя множество событий, в которых нет «и одного отрадного лица;
искусство почти всегда угождает ему; и не знаем, найдется ли, например, в
русской литературе, кроме Гоголя, писатель, который бы «в подчинялся этому требованию; и у самого Гоголя за недостаток «отрадных» лиц вознаграждают «высоколирические» отступления.
Разумеется, Щепкин играл Езопа и с большим
искусством читал басни в стихах, взятые у Езопа французскими и немецкими баснописцами и от них уже перешедшие в
русскую литературу.
После закуски происходила самая спевка, Александра Васильевна села за рояль, а Гаврило Степаныч, о. Андроник и Асклипиодот исполнили трио несколько пьес Бортнянского и Львова с таким
искусством, что у меня от этой приятной неожиданности по спине мурашки заползали, особенно если принять во внимание то обстоятельство, что каждый истинно
русский человек чувствует непреодолимое влечение к «духовному», а трехголосная херувимская приводит не только в восторг, но даже в состоянии исторгнуть слезы умиления.
«Сестры» присели куда-то в дальний уголок и, приложив руку к щеке, затянули проголосную песню, какую
русский человек любит спеть под пьяную руку; Асклипиодот, успевший порядком клюнуть, таинственно вынял из-под полы скрипку, которую он называл «актрисой» и на которой с замечательным
искусством откалывал «барыню» и «камаринского».
Мухоедов на правах хозяина и именинника работал ногами до седьмого пота; он вообще плясал
русскую отлично, а когда вышла Глаша и, пикантно шевельнув полными плечами и опустив глаза, переступью поплыла по комнате, Мухоедов превзошел самого себя и принялся выделывать чудеса
искусства.
И мы знаем, что сама императрица высоко ценила свое
искусство и «Записки о
русской истории» считала одною из заслуг своих для
русского просвещения.
Что
русский народ заглядывается на Ерусланов Лазаревичей, на объедал и обпивал, на Фому и Ерему, это не казалось ему удивительным: изображенные предметы были очень доступны и понятны народу; но где покупатели этих пестрых, грязных масляных малеваний? кому нужны эти фламандские мужики, эти красные и голубые пейзажи, которые показывают какое-то притязание на несколько уже высший шаг
искусства, но в котором выразилось всё глубокое его унижение?
— Если вы любите
искусство, — сказал он, обращаясь к княгине, — то я могу вам сказать весьма приятную новость, картина Брюлова: «Последний день Помпеи» едет в Петербург. Про нее кричала вся Италия, французы ее разбранили. Теперь любопытно знать, куда склонится
русская публика, на сторону истинного вкуса или на сторону моды.
Едва только кончилась беспримерная в летописях мира борьба, в которой
русская доблесть и верность стояла против соединенных усилий могущественных держав Запада, вспомоществуемых наукою,
искусством, богатством средств, опытностию на морях и всею их военного и гражданскою организацией, — едва кончилась эта внешняя борьба под
русскою Троею — Севастополем, как началась новая борьба — внутренняя — с пороками и злоупотреблениями, скрывавшимися доселе под покровом тайны в стенах канцелярий и во мраке судейских архивов.
Повторять зады, впрочем, не в диковинку было
русской сатире: она отлично умела бранить то, что уж отжило свой век и было неопасно. В этом отношении особенным
искусством отличался Державин. Он умел сочинить даже оду сатирическую, обративши стрелы своего остроумия на прошедшее да на некоторые анонимные личности, которых, впрочем, испугался, узнав, что до них дошла его ода. Между прочим, он остроумно и справедливо говорит, что при дворе Фелицы
Любезного я брата, Фердинанда,
Благодарю душевно; принимаю
Его любовь и добрую услугу
Признательно. Суров наш
русский край;
Нам не дал Бог, как вам, под вольным небом
Красой
искусства очи веселить;
Но что над плотью высит человека,
Что радует его бессмертный дух,
От Бога то ведет свое начало,
И верю я, оно на пользу будет
И радость нам!
Эти романы уже несколько выше
русских сказок по
искусству рассказа; но все еще в них очень много сказочного.
— Отчего же, — говорю, — сударь,
искусства не постигать: это дело художество божественное, и у нас есть таковые любители из самых простых мужичков, что не только все школы, в чем, например, одна от другой отличаются в письмах: устюжские или новгородские, московские или вологодские, сибирские либо строгановские, а даже в одной и той же школе известных старых мастеров
русских рукомесло одно от другого без ошибки отличают.
Англичанин не верит, а я выступил и разъясняю ему всю разницу: что ноне, мол, у светских художников не то
искусство: у них краски масляные, а там вапы на яйце растворенные и нежные, в живописи письмо мазаное, чтобы только на даль натурально показывало, а тут письмо плавкое и на самую близь явственно; да и светскому художнику, говорю, и в переводе самого рисунка не потрафить, потому что они изучены представлять то, что в теле земного, животолюбивого человека содержится, а в священной
русской иконописи изображается тип лица небожительный, насчет коего материальный человек даже истового воображения иметь не может.
(Прим. автора)] опустела: уже иностранные гости не раскладывают там драгоценных своих товаров для прельщения глаз; огромные хранилища, наполненные богатствами земли
русской, затворены; не видно никого на месте княжеском, где юноши любили славиться
искусством и силою в разных играх богатырских — и Новгород, шумный и воинственный за несколько дней пред тем, кажется великою обителию мирного благочестия.
— Во-первых, скажите, видали ли вы
русскую актрису, которая бы вполне удовлетворила всем вашим требованиям на
искусство?
— Видел, — отвечал артист, — видел великую
русскую актрису; только я ее сужу без всякого сравнения; все названные вами актрисы хороши, велики, каждая в своем роде, но как их
искусство относится к той, которую я видел, не знаю. Знаю, что я видел великую актрису и что она была
русская.
В князе была
русская широкая, размашистая натура: страстный любитель
искусства, человек с огромным вкусом, с тактом роскоши, ну и при этом, как водится, непривычка обуздываться и расточительность в высшей степени.
Но подымать вечные законы
искусства, толковать о художественных красотах по поводу созданий современных
русских повествователей — это (да простят мне г. Анненков и все его последователи!) так же смешно, как развивать теорию генерал-баса в поощрение тапера, не сбивающегося с такта, или пуститься в изложение математической теории вероятностей по поводу ошибки ученика, неверно решившего уравнение первой степени.
Это тема великой
русской литературы XIX века, которая всегда выходила за грани литературы и
искусства.
Расшевелил учительский союз, союз деятелей науки и
искусства, убедил их подать заявление с ходатайством за Дмитревского как европейского ученого, гордость
русской науки.
Я был — прежде всего и сильнее всего — молодой писатель, которому особенно дороги: художественная литература, критика, научное движение,
искусство во всех его формах и, впереди всего, театр — и свой
русский, и общеевропейский.
Занимались исключительно дикцией. И до сих пор это — главная забота французских профессоров и всего французского сценического дела. В дикции, в уменье произносить стихи и прозу, в том, что немцы называют «Vortrag», a
русские неправильно «читкой» — альфа и омега французского
искусства.
Стало быть, и мир
искусства в разных его областях обновился на
русской почве именно в эти годы. Тогда и заложено было все дальнейшее развитие
русского художественного творчества, менее отрешенного от жизни, более смелого по своим мотивам, более преданного заветам правды и простоты.