Неточные совпадения
— Вот такой — этот настоящий
русский, больше, чем вы обе, — я так думаю. Вы помните «Золотое сердце» Златовратского! Вот! Он удивительно говорил о начальнике в
тюрьме, да! О, этот может много делать! Ему будут слушать, верить, будут любить люди. Он может… как говорят? — может утешивать. Так? Он — хороший поп!
— Но нигде в мире вопрос этот не ставится с такою остротой, как у нас, в России, потому что у нас есть категория людей, которых не мог создать даже высококультурный Запад, — я говорю именно о
русской интеллигенции, о людях, чья участь —
тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша говорил этот человек, и в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как будто оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
Пришла в голову Райскому другая царица скорби, великая
русская Марфа, скованная, истерзанная московскими орлами, но сохранившая в
тюрьме свое величие и могущество скорби по погибшей славе Новгорода, покорная телом, но не духом, и умирающая все посадницей, все противницей Москвы и как будто распорядительницей судеб вольного города.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только жена у него из
русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну, вот и
тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
В старом режиме стража
тюрьмы состояла из довольно добродушных
русских солдат, которые видели в заключенных не «врагов народа», а врагов правительства, начальник
тюрьмы управлял патриархально, если не был особенным зверем, что, конечно, случалось.
Это сообщение меня поразило. Итак — я лишился друга только потому, что он поляк, а я —
русский, и что мне было жаль Афанасия и
русских солдат, когда я думал, что их могут убить. Подозрение, будто я радуюсь тому, что теперь гибнут поляки, что Феликс Рыхлинский ранен, что Стасик сидит в
тюрьме и пойдет в Сибирь, — меня глубоко оскорбило… Я ожесточился и чуть не заплакал…
Русские революционеры, которые будут вдохновляться идеями Чернышевского, ставят интересную психологическую проблему: лучшие из
русских революционеров соглашались в этой земной жизни на преследования, нужду,
тюрьму, ссылку, каторгу, казнь, не имея никаких надежд на иную, потустороннюю жизнь.
Они, пока живут в
тюрьмах или казармах, смотрят на колонию лишь с точки зрения потребностей; их визиты в колонию играют роль вредного внешнего влияния, понижающего рождаемость и повышающего болезненность, и притом случайного, которое может быть больше или меньше, смотря по тому, на каком расстоянии от селения находится
тюрьма или казарма; это то же, что в жизни
русской деревни золоторотцы, работающие по соседству на железной дороге.
Если бы в «
Русской женщине» Некрасова герой, вместо того чтобы работать в руднике, ловил для
тюрьмы рыбу или рубил лес, то многие читатели остались бы неудовлетворенными. d) Отсталость нашего устава о ссыльных.
— Да, один дом и именно дом, а не семейная
тюрьма. Этот один дом покажет, что нет нужды глодать свою плоть, что сильный и бессильный должны одинаково досыта наесться и вдоволь выспаться. Это дом… это… дедушка осмысленного
русского быта, это дом… какими должны быть и какими непременно будут все дома в мире: здесь все равны, все понесут поровну, и никто судьбой не будет обижен.
Если римлянин, средневековый, наш
русский человек, каким я помню его за 50 лет тому назад, был несомненно убежден в том, что существующее насилие власти необходимо нужно для избавления его от зла, что подати, поборы, крепостное право,
тюрьмы, плети, кнуты, каторги, казни, солдатство, войны так и должны быть, — то ведь теперь редко уже найдешь человека, который бы не только верил, что все совершающиеся насилия избавляют кого-нибудь от какого-нибудь зла, но который не видел бы ясно, что большинство тех насилий, которым он подлежит и в которых отчасти принимает участие, суть сами по себе большое и бесполезное зло.
Больше всего она говорила о том, что людей надо учить, тогда они станут лучше, будут жить по-человечески. Рассказывала о людях, которые хотели научить
русский народ добру, пробудить в нём уважение к разуму, — и за это были посажены в
тюрьмы, сосланы в Сибирь.
— Нет, — сказал
русский. — Ведь вы знаете, что богатых сажают в
тюрьму лишь тогда, если они сделают слишком много зла и не сумеют скрыть это, бедные же попадают в
тюрьмы, чуть только они захотят немножко добра. Вы — счастливый отец, вот что я вам скажу!
Вы знаете, что по приказанию Раппа сидит теперь в
тюрьме какой-то флорентийский купец; не знаю почему, генерал Дерикур подозревает, что он
русской шпион.
Все эти ужасы были только далеким откликом кровавого замирения Башкирии, когда
русские проделывали над пленными башкирами еще большие жестокости: десятками сажали на кол, как делал генерал Соймонов под Оренбургом, вешали сотнями, отрубали руки, обрезывали уши, морили по
тюрьмам и вообще изводили всяческими способами тысячи людей.
Без артели
русский человек — погибший человек; поэтому артель живет на всех вольных промыслах, в
тюрьмах и в монастырях; даже разудалая вольница, ничего не хотевшая знать, кроме своей вольной волюшки, — и та складывалась в разбойничью артель.
Если с испокон веку
русский человек работал артелью и грабил артелью, отсиживался по
тюрьмам и острогам артелью, то такое, может быть, слишком широкое применение артельных начал вносило в них, на каждый специальный случай, специальные применения в форме и содержании.
В
тюрьме, во время своего заключения, Бенни от скуки читал очень много
русских книг и между прочим прочел всего Гоголя.
Елеся. Что делать-то, Истукарий Лупыч!
Русская пословица: от сумы да от
тюрьмы не отказывайся! Так я говорю?
С тех пор, как он пожил в одной
тюрьме вместе с людьми, пригнанными сюда с разных концов, — с
русскими, хохлами, татарами, грузинами, китайцами, чухной, цыганами, евреями, и с тех пор, как прислушался к их разговорам, нагляделся на их страдания, он опять стал возноситься к богу, и ему казалось, что он, наконец, узнал настоящую веру, ту самую, которой так жаждал и так долго искал и не находил весь его род, начиная с бабки Авдотьи.
И уже нет между нами солдат и арестантов, а просто идут семеро
русских людей, и хоть не забываю я, что ведёт эта дорога в
тюрьму, но, вспоминая прожитое мною этим счастливым летом и ранее, — хорошо, светло горит моё сердце, и хочется мне кричать во все стороны сквозь снежную тяжёлую муть...
Первые шаги
русской интеллигенции на путях просвещения сознания, а не революции, сопровождались жертвами и страданиями,
тюрьмой и каторгой.
«Рассмотрев дело
русского подданного Николая Савина, именующего себя маркизом Сансаком де Траверсе и французской гражданки Мадлен де Межен, обвиняемых: первый в проживании под чужим именем и оба в оскорблении на словах и в действии полицейских властей и в неповиновении сим властям, — брюссельский суд исправительной полиции определил: Николая Савина подвергнуть заключению в
тюрьме сроком на семь месяцев и штрафу в пятьсот франков, а Мадлен де Межен подвергнуть тюремному заключению на два месяца и штрафу в двести франков, обоих же по отбытии наказания отвезти за границу, с запрещением возвращения и проживания в пределах Бельгийского королевства в продолжение одного года.
Егор Никифоров сидел в К-ой
тюрьме и молчаливо ждал решения своей участи. Он знал, что ждать ему придется долго, так как судебные места Сибири, в описываемое нами время, не отличались торопливостью, и сибирская юстиция, как и юстиция центральной России, в блаженной памяти дореформенное время, держалась трех мудрых
русских пословиц: «дело не медведь, в лес не убежит», «поспешишь — людей насмешишь» и «тише едешь — дальше будешь».
Такие или почти такие мысли пронеслись в голове Савина, заключенного в одной из камер
русского заморского заведения, но чувствовавшего даже сквозь толстые стены одиночной
тюрьмы биение пульса
русской жизни, сгонявшего, казалось, с этих стен их мрачность и суровость.
Дом предварительного заключения, конечно,
тюрьма, и
тюрьма, устроенная по образцу одиночных
тюрем Западной Европы, даже с одинаковым с ними режимом, но благодаря
русскому благодушию, той
русской простоте, а главное,
русскому сердцу, бьющемуся в груди даже у тюремщиков, с чисто
русской теплотой, в эту одиночную, со строгим режимом,
тюрьму внесена
русская простота, душевность и жалостливость ко всякому несчастному.
Застенок Ивановского монастыря, служивший
тюрьмой Салтыковой, разобран вместе с церковью только в 1860 году. Провидение, видимо, не хотело, чтобы к великому в истории России и незабвенному для
русского народа 1861 году оставался этот исторический памятник злоупотреблений помещичьей власти в эпоху высшего развития крепостничества.
Но так как, по сообщенным мне полицией сведениям, вы
русский офицер Савин, преследуемый за разные уголовные дела в России и притом бежавший от немецких властей во время следования в Россию, то до разъяснения всего этого или оправдания вас судом я обязан заключить вас в предварительную
тюрьму.
Кажется, слышишь из отверстия подземной
тюрьмы вздох орденмейстера Иогана фон Ферзена, засаженного в ней по подозрению в сношениях с
русскими [1472 года.]; видишь под стенами замка храброго воеводу, князя Александра Оболенского, решающегося лучше умереть, чем отступить от них [1502 года.], и в окружных холмах доискиваешься его праха; видишь, как герцог Иоган финляндский, среди многочисленных своих вассалов, отсчитав полякам лежащие на столе сто двадцать пять тысяч талеров, запивает в серебряном бокале приобретение Гельмета и других окружных поместий [1562 года.].
Здесь по улицам были развешены клетки с головами других казнённых
русских людей, и много их в ожидании казни томилось в висячих
тюрьмах клетках, где не было возможности ни стать, ни лечь.
— У
русских, — заметил ему, улыбаясь, Савин, — есть пословица: «Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки». И я вас прошу, чем сулить освобождение из
тюрьмы в будущем, освободите теперь нас от вашего присутствия… Мы так давно не были наедине.
— Что же из этого? — почти весело отвечала Ястребова, садясь на стул возле тоже сидевшего Савина. — «Грех да беда врозь не живет», — говорит
русская пословица, а другая подтверждает и Результат: «От сумы, да от
тюрьмы не зарекайся».