Так я думал первое время, а затем, поразмыслив, увидел, что обнаружение и в России ношения мне не принадлежащего имени, да еще лица, как оказалось потом, скомпрометированного, может повлечь за собою обвинение в соучастии и во всяком случае следствие, во время которого меня будут держать в
русской тюрьме.
Печальны они были потому, что настроение духа Савина в
русских тюрьмах, не исключая и образцового дома предварительного заключения, за последнее время было мрачно и озлобленно.
Неточные совпадения
Дом предварительного заключения, конечно,
тюрьма, и
тюрьма, устроенная по образцу одиночных
тюрем Западной Европы, даже с одинаковым с ними режимом, но благодаря
русскому благодушию, той
русской простоте, а главное,
русскому сердцу, бьющемуся в груди даже у тюремщиков, с чисто
русской теплотой, в эту одиночную, со строгим режимом,
тюрьму внесена
русская простота, душевность и жалостливость ко всякому несчастному.
Такие или почти такие мысли пронеслись в голове Савина, заключенного в одной из камер
русского заморского заведения, но чувствовавшего даже сквозь толстые стены одиночной
тюрьмы биение пульса
русской жизни, сгонявшего, казалось, с этих стен их мрачность и суровость.
Но так как, по сообщенным мне полицией сведениям, вы
русский офицер Савин, преследуемый за разные уголовные дела в России и притом бежавший от немецких властей во время следования в Россию, то до разъяснения всего этого или оправдания вас судом я обязан заключить вас в предварительную
тюрьму.
— У
русских, — заметил ему, улыбаясь, Савин, — есть пословица: «Не сули журавля в небе, а дай синицу в руки». И я вас прошу, чем сулить освобождение из
тюрьмы в будущем, освободите теперь нас от вашего присутствия… Мы так давно не были наедине.
«Рассмотрев дело
русского подданного Николая Савина, именующего себя маркизом Сансаком де Траверсе и французской гражданки Мадлен де Межен, обвиняемых: первый в проживании под чужим именем и оба в оскорблении на словах и в действии полицейских властей и в неповиновении сим властям, — брюссельский суд исправительной полиции определил: Николая Савина подвергнуть заключению в
тюрьме сроком на семь месяцев и штрафу в пятьсот франков, а Мадлен де Межен подвергнуть тюремному заключению на два месяца и штрафу в двести франков, обоих же по отбытии наказания отвезти за границу, с запрещением возвращения и проживания в пределах Бельгийского королевства в продолжение одного года.
— Что же из этого? — почти весело отвечала Ястребова, садясь на стул возле тоже сидевшего Савина. — «Грех да беда врозь не живет», — говорит
русская пословица, а другая подтверждает и Результат: «От сумы, да от
тюрьмы не зарекайся».
Чтоб знать, что такое
русская тюрьма, русский суд и полиция, для этого надобно быть мужиком, дворовым, мастеровым или мещанином. Политических арестантов, которые большею частию принадлежат к дворянству, содержат строго, наказывают свирепо, но их судьба не идет ни в какое сравнение с судьбою бедных бородачей. С этими полиция не церемонится. К кому мужик или мастеровой пойдет потом жаловаться, где найдет суд?
Неточные совпадения
— Вот такой — этот настоящий
русский, больше, чем вы обе, — я так думаю. Вы помните «Золотое сердце» Златовратского! Вот! Он удивительно говорил о начальнике в
тюрьме, да! О, этот может много делать! Ему будут слушать, верить, будут любить люди. Он может… как говорят? — может утешивать. Так? Он — хороший поп!
— Но нигде в мире вопрос этот не ставится с такою остротой, как у нас, в России, потому что у нас есть категория людей, которых не мог создать даже высококультурный Запад, — я говорю именно о
русской интеллигенции, о людях, чья участь —
тюрьма, ссылка, каторга, пытки, виселица, — не спеша говорил этот человек, и в тоне его речи Клим всегда чувствовал нечто странное, как будто оратор не пытался убедить, а безнадежно уговаривал.
Пришла в голову Райскому другая царица скорби, великая
русская Марфа, скованная, истерзанная московскими орлами, но сохранившая в
тюрьме свое величие и могущество скорби по погибшей славе Новгорода, покорная телом, но не духом, и умирающая все посадницей, все противницей Москвы и как будто распорядительницей судеб вольного города.
— Дюфар-француз, может слыхали. Он в большом театре на ахтерок парики делает. Дело хорошее, ну и нажился. У нашей барышни купил всё имение. Теперь он нами владеет. Как хочет, так и ездит на нас. Спасибо, сам человек хороший. Только жена у него из
русских, — такая-то собака, что не приведи Бог. Грабит народ. Беда. Ну, вот и
тюрьма. Вам куда, к подъезду? Не пущают, я чай.
В старом режиме стража
тюрьмы состояла из довольно добродушных
русских солдат, которые видели в заключенных не «врагов народа», а врагов правительства, начальник
тюрьмы управлял патриархально, если не был особенным зверем, что, конечно, случалось.