Неточные совпадения
Моя тетя что-то вязала для
императрицы Марии Федоровны, c которой была близка, и в то же время презирала
русских монархистов и даже главных деятелей не пускала к себе в дом.
И т. д. и т. д. Но Козлик был себе на уме и начал все чаще и чаще похаживать к своей тетушке, княжне Чепчеулидзевой-Уланбековой, несмотря на то что она жила где-то на Песках и питалась одною кашицей. Ma tante Чепчеулидзева была фрейлиной в 1778 году, но, по старости, до такой степени перезабыла
русскую историю, что даже однажды, начитавшись анекдотов г. Семевского, уверяла, будто бы она еще маленькую носила на руках блаженныя памяти
императрицу Елизавету Петровну.
Все поколения
русской художественной семьи, начиная с тех, которые видели на президентском кресле своих советов
императрицу Екатерину, до тех, при которых нынче обновляется не отвечающее современным условиям екатерининское здание, — все они отличались прихотничеством, все требовали от жизни чего-то такого, чего она не может давать в это время, и того, что им самим вовсе не нужно, что разбило бы и разрушило их мещанские организмы, неспособные снести осуществления единственно лишь из одной прихоти заявляемых художественных запросов.
(51) Как видно, это сделано было по убеждению
императрицы, потому что даже в ее замечаниях на Стриттера мы находим обвинение в том, что он возобновил нелепые басни о мести Ольги древлянам, выброшенные из («Записок о
русской истории» (Старч., стр. 235).
И мы знаем, что сама
императрица высоко ценила свое искусство и «Записки о
русской истории» считала одною из заслуг своих для
русского просвещения.
Хотя, собственно, разбор «Записок о
русской истории» мало относится к самому журналу, но я скажу несколько слов об их характере, так как в этом сочинении отразились воззрения
императрицы Екатерины, принимавшей столь близкое участие в издании «Собеседника».
Императрица очень хорошо видела, что
русское общество того времени далеко еще не так образованно, чтобы считать литературу за серьезную потребность, чтобы теоретические убеждения вносить в самую жизнь, чтобы выражать в своих поступках степень развития своих понятий.
В самом деле, хотя
императрица прекрасно изучила
русский язык, но все-таки это не был природный язык ее, и она никогда не могла привыкнуть к сбивчивой его грамматике, почему и признавалась открыто, что грамматики совсем не знает (66).
Вместе с «Записками касательно
русской истории» в первых книжках «Собеседника» (до восьмой) помещался другой труд
императрицы Екатерины II: «Были и небылицы».
Грибовского (М., 1847) приводятся следующие слова, сказанные ему
императрицей: «Ты не смейся над моею
русскою орфографией.
«Наказ» обошел всю Европу, как блистательное свидетельство высоких качеств ума и сердца
императрицы русской.
В «Записках» же Державина есть любопытный рассказ о расхищении 600 000 руб. из государственного заемного банка, в чем главными виновниками оказались — главный директор банка Завадовский с кассиром Кельбергом и вторым директором Зайцевым; они «вошли между собою в толь короткую связь, что брали казенные деньги на покупку брильянтов, дабы, продав их
императрице с барышом, взнести в казну забранные ими суммы и сверх того иметь себе какой-либо прибыток» («
Русская беседа», IV, стр. 337).
Это дозволение также было прославлено в свое время
русскою литературою, и сама
императрица придавала ему большое значение.
Широко и бодро расправили тогда крылья
русские сатирики, во главе которых стояла сама
императрица.
— Да, мне говорил это в детстве моем князь Гали, говорили и другие, но никто не побуждал меня выдавать себя за
русскую великую княжну, и я никогда, ни одного раза не утверждала, что я дочь
императрицы.
Были в то время толки (и до сих пор они не прекратились), будто граф Алексей Орлов, оскорбленный падением кредита, сам вошел в сношения с самозванкой, принял искреннее участие в ее предприятии, хотел возвести ее на престол, чтобы, сделавшись супругом
императрицы Елизаветы II, достичь того положения, к которому тщетно стремился брат его вскоре по воцарении Екатерины [М. Н. Лонгинов в статье своей «Княжна Тараканова», напечатанной в «
Русском вестнике», 1859 г., № 24, говорит, будто Алексей Орлов еще в январе 1774 года, то есть за десять месяцев до получения повеления Екатерины захватить самозванку (12 ноября 1774 г.), посылал к ней в Рим офицера Христенека с приглашением приехать к нему и что таким образом он в 1774 году играл в двойную игру.
На основании законов, считая себя вправе начать сие предприятие, мы тем паче считаем себя к тому обязанными, что видим несчастие целого народа
русского, ввергнутого в бездну злоключений со времени кончины
императрицы Елизаветы Петровны.
Февраля 26 (старого стиля) 1775 года
русская эскадра вышла в море. Сам Орлов впоследствии отправился в Россию сухим путем. Он боялся долго оставаться в Италии, где все были раздражены его предательством. Он боялся отравы иезуитов, боялся, чтобы кто-нибудь из приверженцев принцессы не застрелил его, и решился оставить Италию без разрешения
императрицы, донеся, впрочем, ей предварительно, что оставляет команду для спасения своей жизни.
Враждебники России и Екатерины, кто бы они ни были, устроив дела самозванца на востоке России, не замедлили поставить и самозванку, которая, по замыслам их, должна была одновременно с Пугачевым явиться среди
русских войск, действовавших против турок, и возмутить их против
императрицы Екатерины.
Нельзя думать, чтоб они серьезно надеялись возвести на престол
Русской империи подставную самозванку, им нужно было лишь создать как можно больше затруднений
императрице Екатерине, им нужно было лишь произвести новое замешательство в России.
Об этой самозванке писали иностранцы с разными, по обыкновению, прикрасами. Они-то и утвердили мнение, будто эта женщина действительно была дочерью
императрицы, имевшею законное право на
русский престол, что, взятая в Италии графом Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским, она была привезена в Петербург, заточена в Петропавловскую крепость и там, 10 сентября 1777 года, во время сильного наводнения, затоплена в каземате, из которого ее забыли или не хотели вывести.
Стесненные денежные обстоятельства принцессы породили во мне новые подозрения в ее происхождении, и я несколько раз спрашивал ее, кто она такая, и каждый раз она называла себя
русскою великою княжной, дочерью покойной
императрицы Елизаветы Петровны.
Когда собрались в путь и корабль был уже готов к отплытию, князь Радзивил поручил мне проводить на него «иностранную даму», сказав, что это
русская «великая княжна», рожденная покойною
императрицей Елизаветою Петровною от тайного, но законного брака.
По разрешении сих грехов, духовник возобновил вчерашние увещания, чтоб умирающая сказала всю истину об ее происхождении и замыслах против
императрицы и указала бы на тех, кто внушил ей мысль назваться
русскою великою княжной и кто был соучастником в ее замыслах.
Могла ли я думать, что меня станут обвинять в преступлении противу
императрицы, меня, столь доверчиво последовавшую на
русский военный корабль за одним из наиболее преданных ее величеству адмиралов?
Вследствие этих посещений, в декабре 1773 года разнесся в Оберштейне слух, что в этом замке под именем принцессы Владимирской живет прямая наследница
русского престола, законная дочь покойной
императрицы Елизаветы Петровны, великая княжна Елизавета.
Кто такой был этот
русский князь — неизвестно, но впоследствии граф Орлов-Чесменский, когда уже взял самозванку, писал
императрице, что она находилась в сношениях с одним знатным
русским путешественником, намекая на Ивана Ивановича Шувалова.
Мог ли
русский народ признать своею государыней женщину, не знавшую по-русски, «великую княжну», о которой до того никто не слыхивал, ибо ни о браке
императрицы Елизаветы, ни о рождении ею дочери никогда не было объявлено, а если и ходили о том слухи, то одни им верили, а другие, составлявшие громадное большинство, или не верили, или вовсе не знали о существовании княжны Таракановой?
Отправив к
императрице донесение, Орлов послал находившегося в
русской службе серба, подполковника графа Марка Ивановича Войновича [Впоследствии он был контр-адмиралом
русского флота.], на особом фрегате в Парос, поручив ему войти в личные переговоры с таинственною женщиной.
Орлова, находившегося еще за границей, она благодарила за искусное задержание самозванки, а князю Голицыну писала, что женщина, выдающая себя за дочь покойной
императрицы Елизаветы Петровны, со свитой своею задержана на
русской эскадре, с которою контр-адмирал Грейг придет в Ревель или в Кронштадт, как скоро лед дозволит кораблям войти в рейд.
М. Н. Лонгинов («
Русский вестник», 1859, № 24, стр. 723) думает, что под именем сестры Радзивила должно разуметь княжну Тараканову, но теперь мы знаем, что в марте 1774 года в Венеции действительно жила родная сестра Радзивила, графиня Моравская, а самозваной дочери
императрицы Елизаветы Петровны до конца мая еще не было в Венеции.].
Она хотела напечатать в газетах прокламацию о притязаниях своих на
русскую корону, хотела обнародовать завещание
императрицы Елизаветы Петровны, но Радзивил тайно этому воспрепятствовал: уверил принцессу, что он отправил статьи к журналистам, а в самом деле уничтожил их.
Они называли меня то дочерью турецкого султана, то Елизаветою, принцессою Брауншвейг-Люнебургскою, сестрою несчастного Иоанна, во младенчестве провозглашенного
русским императором, то дочерью
императрицы Елизаветы Петровны, другие же считали меня за простую казачку.
На другой день по отправлении донесения к
императрице, то есть 1 июня, князь Голицын получил от пленницы письмо. Она писала, что нисколько не чувствует себя виновною против России и против государыни
императрицы, иначе не поехала бы с графом Орловым на
русский корабль, зная, что на палубе его она будет находиться в совершенной власти
русских.
В Париже я постоянно находилась в обществе самых знатных людей, и многие из них говорили мне, что я
русская великая княжна, дочь
императрицы Елизаветы Петровны.
Предлагая союз Порте, принцесса уверяла султана, что имеет в России много приверженцев, которые уже одержали значительные победы над войсками Екатерины, и что
русский флот, находящийся в Средиземном море, в самом непродолжительном времени признает ее
императрицей, что она уже послала в Ливорно воззвание к морякам.
Императрица сама была не прочь от мира, но потребовала от султана независимости крымских татар, свободного плавания
русским кораблям по Черному морю и Архипелагу и присоединения к России Молдавии с Валахией.
Пленница, говоря, что намерена была на Тереке между
русскими владениями и землями независимых горцев устроить под верховною властию Екатерины новое государство из немецких колонистов, кажется, желала польстить
императрице, подать ей выгодное о своих намерениях мнение и чрез то достигнуть свободы или по крайней мере облегчения своей участи.
Впрочем, г. Лонгинов был введен в заблуждение «
Русскою беседой», отнесшею донесение Орлова
императрице от 5 (16) января 1775 года к тому же числу и месяцу 1774 года («
Русская беседа», 1859 г., № VI, стр. 69).].
Апреля 18
русская эскадра была в Зунде. Льды задержали ее в Балтийском море, и корабли не ранее 11 мая могли бросить якори в Кронштадтском рейде. Исполняя приказание графа Орлова, Грейг никому не выдавал пленницы. Офицерам и матросам, под страхом строжайшего наказания, запрещено было говорить о ней. В самый день прихода в порт адмирал послал в Москву донесение
императрице о благополучном прибытии эскадры в Россию.
При нем находился огромный штат офицеров, сухопутных и морских, он набирал в
русскую службу способных иностранцев, особенно из единоплеменных славян, и по предоставленной
императрицей власти производил в чины до штаб-офицерского.
На балкон, в сопровождении Государыни
Императрицы, выходил Тот, от Кого зависела и честь, и мощь, и слава великой родины
русского народа…
Твой отец был обласкан Государем, я имела честь представляться
Императрице, ты получил свое воспитание между лучшими
русскими и грузинскими юношами и только в силу своего упрямства ты зарылся здесь, в глуши и не едешь в северную столицу.
До
императрицы Екатерины доходили слухи об артистических чудачествах молодого графа за границей, но государыня не видела в этом ничего предосудительного, а напротив, была довольна тем, что граф тратил свои деньги в чужих краях не на разврат, картежную игру и разные грубые проделки, чем отличались другие
русские туристы, давая иностранцам плохое понятие о нравственном и умственном развитии
русских аристократов.
Публичные спектакли исполнялись
русской труппой в здании, примыкавшем к летнему дворцу
императрицы у Полицейского моста (где теперь дом Елисеева).
После Рымникской победы, пожалованный в графы и
Русской, и Священной Римской империи, Александр Васильевич с гордостью написал письмо к своей дочери, начав его словами: «Comtess de deux empires», говорит, что чуть не умер от удара, будучи осыпан милостями
императрицы.
Последнему так понравился
русский спектакль, что он расхвалил его
императрице.
Потомок Карла Скавронского, латыша крестьянина, родного брата
императрицы Екатерины I, в девицах Марты Скавронской, имел в гербе три розы, напоминавшие о трех сестрах Скавронских, «жаворонок», по-латышски — «skawronek», так как от этого слова произошла их фамилия, и двуглавые
русские орлы, в данном случае, не только по правилам геральдики, свидетельствовавшие об особенном благоволении государя к поданному, но и заявившие о родстве Скавронских с императорским домом.
25 декабря 1761 года, день Рождества Христова, был для России днем радости и горя. В эту ночь было обнародовано донесение генерала Румянцева о славном взятии
русскими войсками прусской крепости Кольберг, а к вечеру не стало
императрицы Елизаветы Петровны.
После приезда его в Петербург и объявления наследником
русского престола, он опять стал исповедовать православную веру и к нему был назначен
императрицею Елизаветою законоучитель Симон Тодорский.