Неточные совпадения
Им опять перегородила дорогу целая толпа
музыкантов, в средине которых отплясывал молодой запорожец, заломивши шапку чертом и вскинувши
руками.
Покуда Спивак играл, Иноков не курил, но лишь только
музыкант, оторвав усталые
руки от клавиатуры, прятал кисти их под мышки себе, Иноков закуривал дешевую папиросу и спрашивал глуховатым, бескрасочным голосом...
На семнадцатом году своей жизни Клим Самгин был стройным юношей среднего роста, он передвигался по земле неспешной, солидной походкой, говорил не много, стараясь выражать свои мысли точно и просто, подчеркивая слова умеренными жестами очень белых
рук с длинными кистями и тонкими пальцами
музыканта.
Хозяйка же, большая любительница музыки и сама очень хорошая пианистка, ценила его за то, что он был хороший
музыкант и играл с ней в 4
руки.
Живое чувство родной природы, чуткая оригинальная связь с непосредственными источниками народной мелодии сказывались в импровизации, которая лилась из-под
рук слепого
музыканта.
Старик бросил на него орлиный взор, постучал
рукой по груди и, проговорив, не спеша, на родном своем языке: «Это я сделал, ибо я великий
музыкант», — снова сыграл свою чудную композицию.
Кроме того, у Арапова в окрестностях Лефортовского дворца и в самом дворце было очень большое знакомство. В других частях города у него тоже было очень много знакомых. По должности корректора он знал многих московских литераторов, особенно второй
руки; водился с
музыкантами и вообще с самою разнородною московскою публикою.
Когда, наконец, после долгих усилий,
музыканты слаживаются, низенькая Вера подходит к рослой Зое той мелкой, связанной походкой, с оттопыренным задом и локтями на отлете, какой ходят только женщины в мужских костюмах, и делает ей, широко разводя вниз
руками, комический мужской поклон.
— Пст!
Музыканты! Слушайте-ка! Назад!.. Назад!.. — кричал он, задыхаясь и махая обеими
руками. — Старичок почтенный, — схватил он, наконец, за рукав дедушку, — заворачивай оглобли! Господа будут ваш пантомин смотреть. Живо!..
— И ни-ни! — отвечает Дмитрий Борисыч, махая
руками, — что ты! что ты! ты, пожалуй, опять по-намеднишнему налижешься! Вот уедет его высокородие — тогда хоть графин выпей… Эй,
музыканты!
Но вот вламывается в дверь Алексеев и изо всей мочи провозглашает: «Левизор! левизор едет!» Дмитрий Борисыч дрожащими
руками зажигает стеариновые свечи, наскоро говорит
музыкантам: «Не осрамите, батюшки!» — и стремглав убегает на крыльцо.
Старик заплакал, и следовавшее затем одушевление превышало всякую меру описаний. После обеда его качали на
руках. Окончательно умиленный, он стал требовать шампанского: сам пил и непременно заставлял всех пить; бросил
музыкантам, во все время игравшим туш, пятьдесят рублей серебром и, наконец, сев в возок, пожелал, чтоб все подходили и целовали его выставленное в окошечко лицо…
Высокий адъютант закинул назад голову, поднял
руку вверх к
музыкантам и нараспев прокричал...
— Какой прекрасный и серьезный
музыкант Лябьев! — произнесла gnadige Frau, улегшись на свою отдельную от мужа постель и закидывая костлявые
руки себе под голову.
— Позвольте мне представить вам его! — проговорила откупщица и, взяв Аггея Никитича за
руку, подвела его к Рамзаеву, что-то такое запальчиво толковавшему своим
музыкантам.
Предполагаемые собрания начались в уездном городе, и осуществились они действительно благодаря нравственному и материальному содействию Рамзаевых, так как они дали бесплатно для этих собраний свой крепостной оркестр, человек в двадцать, и оркестр весьма недурной по той причине, что Рамзаев был страстный любитель музыки и по большей части сам являлся дирижером своих
музыкантов, причем с неустанным вниманием глядел в развернутые перед ним ноты, строго в известных местах взмахивал капельмейстерской палочкой, а в пассажах тихих и мелодических широко разводил
руки и понижал их, поспешно утирая иногда пот с своего лица, весьма напоминавшего облик барана.
Сусанна Николаевна выглянула из окна и увидела еще вдали тянувшуюся процессию, впереди которой ехал верхом на небойкой и худощавой лошади как бы герольд [Герольд — вестник, глашатай.] и держал в
руках знамя; за ним ехали
музыканты и тянулось несколько колясок, наполненных студентами, а также и пожилыми людьми; на всех их были надеты ленты, перевязи и странной формы фуражки.
Свистит, подбегая к станции, локомотив — толпа дрогнула, точно черные птицы, взлетело над головами несколько измятых шляп,
музыканты берут трубы, какие-то серьезные, пожилые люди, охорашиваясь, выступают вперед, обращаются лицом к толпе и говорят что-то, размахивая
руками вправо и влево.
Площадь пустеет; три светлые фигуры, взяв под
руки друг друга, запели что-то, дружно и красиво, и пошли в улицу,
музыканты двинулись за ними, и толпа вслед им; бегут дети, в сиянии красивых огней они — точно рассыпанные бусы кораллов, а голуби уже уселись на крышах, на карнизах и — воркуют.
Дюрок махнул
рукой на балкон
музыкантам с такой силой, как будто швырнул камнем. Звуки умолкли. Ганувер взял приподнятую
руку девушки и тихо посмотрел ей в глаза.
— Художник-с, — начал Фридрих Фридрихович, не отвечая Истомину и касаясь теперь
руки солидного гостя, — совсем особое дело. Художник, поэт, литератор,
музыкант — это совсем не фамилийные люди. Это совсем, совсем не фамилийные люди! Им нужно… это… впечатление, а не то, что нам с вами. У нас с вами, батюшка мой, что жена-то? копилка, копилка. Ну, а их одна вдохновляет так, другая — иначе, их дело такое, а не то что по-нашему: сидеть да женины ноги греть. Это совсем не то, что мы с вами: им жен не нужно.
Круг пола вертелся и показывал в одном углу кучу неистовых, меднотрубых
музыкантов; в другом — хор, толпу разноцветных женщин с венками на головах; в третьем на посуде и бутылках буфета отражались огни висячих ламп, а четвёртый угол был срезан дверями, из дверей лезли люди и, вступая на вращающийся круг, качались, падали, взмахивая
руками, оглушительно хохотали, уезжая куда-то.
«Очень рад вас видеть, господа!» Что касается до гостей, то Ферапонт Григорьич сохранял какую-то насмешливую мину и был очень важен;
музыкант немного дик: поздоровавшись с хозяином, он тотчас же уселся в угол; две неопределенные личности, одна в теплом пальто, а другая во фраке бутылочного цвета, были таинственны; сибарит весел и только немного женировался тем, что хозяйский сюртук был не совсем впору и сильно тянул его
руки назад.
Сибариту, одетому в его собственный сюртук, он сжал дружески обе
руки, с
музыкантом даже поцеловался; Ферапонту Григорьичу, поблагодаря за лакея, как и следует, оказал исключительное почтение и тотчас же просил его сесть на диван.
— Бенковский! — глухо сказал он, протягивая Ипполиту Сергеевичу, взошедшему на ступеньки террасы, белую
руку с тонкими и длинными пальцами
музыканта.
Злобин махнул платком
музыкантам. Оркестр грянул проголосную русскую песню, одну из самых любимых. Илюшка совсем закрыл глаза, приложил
руку к щеке и залился своим высоким тенором...
Надрывал животики весь павильон над хитрой немецкой выдумкой, хохотали
музыканты, и только не смеялись березы и сосны тенистых аллей. Эту даровую потеху прекратило появление генерала, о чем прибежали объявить сразу пять человек. Позабыв свою гордость, Тарас Ермилыч опрометью бросился к дому, чтобы встретить дорогого гостя честь честью. Генерал был необыкновенно в духе и, подхватив хозяина под
руку, весело спрашивал...
На флейте играл старичишка — глухой, вялый; он обыкновенно отставал от прочих по крайней мере на две или на три связки, которые и доигрывал после; другие и того были хуже: на виолончели бы играл порядочный
музыкант, но был страшный пьяница, и у него чрезвычайно дрожали
руки, в барабан колотил кто придется, вследствие чего Аполлос Михайлыч и принужден был барабан совсем выкинуть.
Музыканты, в шелковых красных мантиях, шли впереди, за ними граждане десяти вольных городов немецких, по два в ряд, все в богатой одежде, и несли в
руках, на серебряных блюдах, златые слитки и камни драгоценные.
Музыканты, дворовые люди предводителя, стоя в буфете, очищенном на случай бала, уже заворотив рукава сюртуков, по данному знаку заиграли старинный польский «Александр, Елисавета», и при ярком и мягком освещении восковых свеч по большой паркетной зале начинали плавно проходить: екатерининский генерал-губернатор, со звездой, под
руку с худощавой предводительшей, предводитель под
руку с губернаторшей и т. д. — губернские власти в различных сочетаниях и перемещениях, когда Завальшевский, в синем фраке с огромным воротником и буфами на плечах, в чулках и башмаках, распространяя вокруг себя запах жасминных духов, которыми были обильно спрыснуты его усы, лацкана и платок, вместе с красавцем-гусаром в голубых обтянутых рейтузах и шитом золотом красном ментике, на котором висели владимирский крест и медаль двенадцатого года, вошли в залу.
Но уже импровизатор чувствовал приближение бога… Он дал знак
музыкантам играть… Лицо его страшно побледнело, он затрепетал как в лихорадке; глаза его засверкали чудным огнем; он приподнял
рукою черные свои волосы, отер платком высокое чело, покрытое каплями пота… и вдруг шагнул вперед, сложил крестом
руки на грудь… музыка умолкла… Импровизация началась.
— Прекрасно играете, голубчик. Большое удовольствие нам доставили, — ласково улыбнулся Аркадий Николаевич, подходя к
музыканту и протягивая ему
руку. — Только я боюсь, что вы… как вас величать-то, я не знаю.
— Сейчас начнется блестящее представление: укрощение львов и кормление диких зверей. Пожертвуйте, господа, кто что может, в пользу служащих зверинца. И в это время свободной
рукой он зазвонил в колокольчик, возвещающий начало представления. Десять евреев-музыкантов грянули веселый марш.
Зинзага подал жене певца и
музыканта руку и отправился в 101 номер.
— Дон Зинзага, — сказала супруга певца и
музыканта, ломая
руки, — будьте так любезны, уймите моего буяна! Вы друг его…Может быть, вам удастся остановить его. С самого утра бессовестный человек дерет горло и своим пением жить мне не дает! Ребенку спать нельзя, а меня он просто на клочки рвет своим баритоном! Ради бога, дон Зинзага! Мне соседей даже стыдно за него…Верите ли? И соседские дети не спят по его милости. Пойдемте, пожалуйста! Может быть, вам удастся унять его как-нибудь.
И она благодарно сжала тонкую
руку юного
музыканта.
Теркин впоследствии не мог бы рассказать, как этот катер был спущен на воду среди гвалта, давки и безурядицы; он помнил только то, что ему кого-то пришлось нечаянно столкнуть в воду, — кажется, это был татарчонок
музыкант. В
руках его очутился топор, которым он отрубил канат, и, обхватив Серафиму за талию, он хотел протискаться к рулю, чтоб править самому.
Взгляд
музыканта снова потух, и он, видимо, забыв о всех, потирал
рукою колено. Вдруг он поднял голову, выставил вперед дрожащую ногу, тем же, как и прежде, пошлым жестом откинул волосы и, подойдя к скрипачу, взял у него скрипку.
— Милое дитя… — произнесла она, и точно музыка под
рукой незримого
музыканта зазвучал в наших ушах ее голос, — я знаю, что вы декламировали сейчас.
Но
музыкант не вставал. Гости замолчали, даже фортепьяно перестало играть, и Делесов с хозяйкой первые подбежали к упавшему. Он лежал на локте и тускло смотрел в землю. Когда его подняли и посадили на стул, он откинул быстрым движением костлявой
руки волосы со лба и стал улыбаться, ничего не отвечая на вопросы.
На другое утро Захар донес барину, что
музыкант не спал целую ночь: все ходил по комнатам и приходил в буфет, пытаясь отворить шкаф и дверь, но что все, по его старанию, было заперто. Захар рассказывал, что, притворившись спящим, он слышал, как Альберт в темноте сам с собой бормотал что-то и размахивал
руками.
После этого, что ни говорил Делесов, предлагая ему и пройтись, и вечером ехать в театр, он только покорно кланялся и упорно молчал. Делесов уехал со двора, сделал несколько визитов, обедал в гостях и перед театром заехал домой переодеться и узнать, что делает
музыкант. Альберт сидел в темной передней и, облокотив голову на
руки, смотрел в топившуюся печь. Он был одет опрятно, вымыт и причесан; но глаза его были тусклы, мертвы и во всей фигуре выражалась слабость и изнурение, еще большие, чем утром.
За
музыкантом и дружками, верхами ж на бойкой лошадке, ехали разряженные: жених и, позади его, боком, на той же лошади, невеста, ухватившись за кушак его правой
рукой.
— Кого я не знаю? Знаком мне и этот чудак, у которого рот почти всегда на замке, а
руки всегда настежь для бедняков. Вот вы, господин шведский
музыкант или что-нибудь помудрее, бог вас весть: вы даете с условием; а тот простак — лишь кивнул ему головой, и шелег в шапке.
Через несколько дней, рано утром, к великой княгине вошел Штамке, бледный, испуганный, и объявил, что переписка открыта,
музыкант схвачен и, по всей вероятности, последнее письмо в
руках людей, которые стерегут Бестужева. Штамке не обманулся. Письмо очутилось в следственной комиссии, наряженной по делу Бестужева.
Сладив строй бедного инструмента своего, он заиграл швейцарскую песню: Rance de vache. Первые звуки ее заставили Баптиста затрепетать; он вскочил со скамейки, потом зарыдал и, наконец, не в силах будучи выдержать тоски, стеснявшей его грудь, вырвал скрипку из
рук слепого
музыканта. Роза, казалось, не слыхала песни родины.
Беседа наших друзей была прервана вестью рыжего мальчика, что карета, управляемая дядею его, уже показалась вдали. Адам и гуслист, подхватив слепца под
руки, направили поспешно путь к замку. В цветнике, за кустами сиреневыми, под самыми окнами Луизиной спальни, поставлены были
музыканты так, что никто не мог их видеть, да и проведены были они туда никем не замеченные.
За ними следовали гетманские войсковые
музыканты с литаврщиками, играя поход; потом в богатой карете, запряженной цугом, секретарь Коллегии иностранных дел, Степан Писарев, вез высочайшую жалованную грамоту, которую держал в
руках, на большом серебряном вызолоченном блюде.
Пока расстанавливались пары и строили
музыканты, Пьер сел с своею маленькою дамой. Наташа была совершенно счастлива; она танцовала с большим, с приехавшим из-за границы. Она сидела на виду у всех и разговаривала с ним, как большая. У нее в
руке был веер, который ей дала подержать одна барышня. И, приняв самую светскую позу (Бог знает, где и когда она этому научилась), она, обмахиваясь веером и улыбаясь через веер, говорила с своим кавалером.