Неточные совпадения
Самгин слушал и, следя за лицом рассказчика, не верил ему.
Рассказ напоминал что-то читанное, одну из историй, которые сочинялись мелкими писателями семидесятых годов. Почему-то было приятно узнать, что этот модно одетый человек —
сын содержателя дома терпимости и что его секли.
— Чертище, — называл он инженера и рассказывал о нем: Варавка сначала был ямщиком, а потом — конокрадом, оттого и разбогател. Этот
рассказ изумил Клима до немоты, он знал, что Варавка
сын помещика, родился в Кишиневе, учился в Петербурге и Вене, затем приехал сюда в город и живет здесь уж седьмой год. Когда он возмущенно рассказал это Дронову, тот, тряхнув головой, пробормотал...
Я уже упоминал в начале моего
рассказа, как Григорий ненавидел Аделаиду Ивановну, первую супругу Федора Павловича и мать первого
сына его, Дмитрия Федоровича, и как, наоборот, защищал вторую его супругу, кликушу, Софью Ивановну, против самого своего господина и против всех, кому бы пришло на ум молвить о ней худое или легкомысленное слово.
— Все давно помирай, — закончил он свой
рассказ и задумался. Он помолчал немного и продолжал снова: — У меня раньше тоже жена была,
сын и девчонка. Оспа все люди кончай. Теперь моя один остался…
В его
рассказах был характер наивности, наводивший на меня грусть и раздумье. В Молдавии, во время турецкой кампании 1805 года, он был в роте капитана, добрейшего в мире, который о каждом солдате, как о
сыне, пекся и в деле был всегда впереди.
Все его деревенские родные и знакомые восхищались, завидовали, слушая его
рассказы о хорошей службе, о житье в Москве. Отец, имеющий
сына десяти — двенадцати лет, упрашивал довезти его до Москвы к родственникам, в бани.
Этот
рассказ мы слышали много раз, и каждый раз он казался нам очень смешным. Теперь, еще не досказав до конца, капитан почувствовал, что не попадает в настроение. Закончил он уже, видимо, не в ударе. Все молчали.
Сын, весь покраснев и виновато глядя на студента, сказал...
Отец был человек глубоко религиозный, но совершенно не суеверный, и его трезвые, иногда юмористические объяснения страшных
рассказов в значительной степени рассеивали наши кошмары и страхи. Но на этот раз во время
рассказа о
сыне и жуке каждое слово Скальского, проникнутое глубоким убеждением, падало в мое сознание. И мне казалось, что кто-то бьется и стучит за стеклом нашего окна…
Антип Антипыч не только очень любезно принимает его, не только внимательно слушает его
рассказы о кутеже
сына Сеньки, вынуждающем старика самого жениться, и о собственных плутовских штуках Ширялова, но в заключение еще сватает за него сестру свою, и тут же, без согласия и без ведома Марьи Антиповны, окончательно слаживает дело.
Он молился, роптал на судьбу, бранил себя, бранил политику, свою систему, бранил все, чем хвастался и кичился, все, что ставил некогда
сыну в образец; твердил, что ни во что не верит, и молился снова; не выносил ни одного мгновенья одиночества и требовал от своих домашних, чтобы они постоянно, днем и ночью, сидели возле его кресел и занимали его
рассказами, которые он то и дело прерывал восклицаниями: «Вы все врете — экая чепуха!»
Мать ходила взад и вперед и смотрела на
сына, Андрей, слушая его
рассказы, стоял у окна, заложив руки за спину. Павел расхаживал по комнате. У него отросла борода, мелкие кольца тонких, темных волос густо вились на щеках, смягчая смуглый цвет лица.
Но скоро она утомилась следить за
рассказом и стала рассматривать гостей, незаметно для
сына и для них.
Но не решалась и, замирая, слушала
рассказы о людях, непонятных ей, научивших ее
сына говорить и думать столь опасно для него. Наконец она сказала ему...
С притворною злобою стал говорить он о ненавистных ему людях с своим лакеем, которого играл задушевнейшим образом Михеич, особенно когда ему надобно было говорить о г-же Миллер; но трагик с мрачным спокойствием выслушивал все
рассказы о ее благодеяниях старому нищему, которому, в свою очередь, дав тайно денег на выкуп
сына, торжественно ушел.
Когда я вошел на галерею, она взяла мою руку, притянула меня к себе, как будто с желанием рассмотреть меня поближе, и сказала, взглянув на меня тем же несколько холодным, открытым взглядом, который был у ее
сына, что она меня давно знает по
рассказам Дмитрия и что для того, чтобы ознакомиться хорошенько с ними, она приглашает меня пробыть у них целые сутки.
Повторю, эти слухи только мелькнули и исчезли бесследно, до времени, при первом появлении Николая Всеволодовича; но замечу, что причиной многих слухов было отчасти несколько кратких, но злобных слов, неясно и отрывисто произнесенных в клубе недавно возвратившимся из Петербурга отставным капитаном гвардии Артемием Павловичем Гагановым, весьма крупным помещиком нашей губернии и уезда, столичным светским человеком и
сыном покойного Павла Павловича Гаганова, того самого почтенного старшины, с которым Николай Всеволодович имел, четыре с лишком года тому назад, то необычайное по своей грубости и внезапности столкновение, о котором я уже упоминал прежде, в начале моего
рассказа.
Степан Владимирыч, старший
сын, об котором преимущественно идет речь в настоящем
рассказе, слыл в семействе под именем Степки-балбеса и Степки-озорника.
И так, почти до ужина, поблескивая зоркими, насмешливыми глазами, старый Кожемякин поучал
сына рассказами о прошлых днях. Тёплая тень обнимала душу юноши, складные
рассказы о сумрачном прошлом были интереснее настоящего и, тихонько, незаметно отводя в сторону от событий дни, успокаивали душу музыкою мерной речи, звоном ёмких слов.
Софья Алексеевна просила позволения ходить за больной и дни целые проводила у ее кровати, и что-то высоко поэтическое было в этой группе умирающей красоты с прекрасной старостью, в этой увядающей женщине со впавшими щеками, с огромными блестящими глазами, с волосами, небрежно падающими на плечи, — когда она, опирая свою голову на исхудалую руку, с полуотверстым ртом и со слезою на глазах внимала бесконечным
рассказам старушки матери об ее
сыне — об их Вольдемаре, который теперь так далеко от них…
Но писать правду было очень рискованно, о себе писать прямо-таки опасно, и я мои переживания изложил в форме беллетристики — «Обреченные»,
рассказ из жизни рабочих. Начал на пароходе, а кончил у себя в нумеришке, в Нижнем на ярмарке, и послал отцу с наказом никому его не показывать. И понял отец, что Луговский — его «блудный
сын», и написал он это мне. В 1882 году, прогостив рождественские праздники в родительском доме, я взял у него этот очерк и целиком напечатал его в «Русских ведомостях» в 1885 году.
Поэтому и я передаю вам
рассказ о приключениях поповского
сына в том самом виде, как его слышал, отнюдь не стесняясь тем, что, быть может, вы упрекнете меня в повторениях.
Вскоре все ребятишки тоже собрались в тесную кучку у входа в подвал. Зябко кутаясь в свои одёжки, они сидели на ступенях лестницы и, подавленные жутким любопытством, слушали
рассказ Савёлова
сына. Лицо у Пашки осунулось, а его лукавые глаза глядели на всех беспокойно и растерянно. Но он чувствовал себя героем: никогда ещё люди не обращали на него столько внимания, как сегодня. Рассказывая в десятый раз одно и то же, он говорил как бы нехотя, равнодушно...
Отец мой, сколько я могу о нем судить не по
рассказам Ольги и Патрикея и других людей, обожавших в нем своего кумира, а по словам самой бабушки, которая была очень скромна в суждении о своих
сыновьях, был одарен необыкновенными способностями и чарующею красотой.
Аркадина(
сыну). Вот Борис Алексеевич привез журнал с твоим новым
рассказом.
Дорн. А я верю в Константина Гаврилыча. Что-то есть! Что-то есть! Он мыслит образами,
рассказы его красочны, ярки, и я их сильно чувствую. Жаль только, что он не имеет определенных задач. Производит впечатление, и больше ничего, а ведь на одном впечатлении далеко не уедешь. Ирина Николаевна, вы рады, что у вас
сын писатель?
Об известной в свое время красавице Ал. Льв. Бржесской я могу только сказать, что она была дочерью красивой вдовы Добровольской, у которой было два
сына, служивших: один в Черноморском флоте, а другой в Петербурге в министерстве народного просвещения. Полагаю, что Ал. Фед., женившись на Добровольской и получивши за нею 30 тыс. приданого, скоро вышел в отставку и уехал с женою за границу. Как молодая чета смотрела в то время на жизнь, можно судить из следующего его
рассказа за послеобеденной чашкой кофе.
Я вспомнил эти дни много лет спустя, когда прочитал удивительно правдивый
рассказ А.П. Чехова про извозчика, который беседовал с лошадью о смерти
сына своего. И пожалел, что в те дни острой тоски не было около меня ни лошади, ни собаки и что я не догадался поделиться горем с крысами — их было много в пекарне, и я жил с ними в отношениях доброй дружбы.
Бригадир. Я бы хотел так быть на этот раз, матушка; я вижу, что вы теперь шутить изволите;
рассказы его — пустошь. Он хотя и мой
сын, однако таить нечего; где он был? в каких походах? на какой акции? А ежели ты охотница слушать и впрямь что-нибудь приятное, то прикажи мне, я тебе в один миг расскажу, как мы турков наповал положили, я не жалел басурманской крови. И сколь тогда ни шумно было, однако все не так опасно, как теперь.
Так вот судьба твоих
сынов,
О Рим, о громкая держава!
Певец любви, певец богов,
Скажи мне: что такое слава?
Могильный гул, хвалебный глас,
Из рода в роды звук бегущий
Или под сенью дымной кущи
Цыгана дикого
рассказ?
Наш
рассказ застает их в самый критический момент, именно, когда эти миллионы породнились: старик Ожигов выдал свою последнюю дочь Авдотью Мироновну за единственного
сына Злобина, Поликарпа Тарасыча.
Потом следовали бесконечные
рассказы старика о достоинствах его жены и
сына, о превосходном состоянии его заводов и пр. и пр.
Особенно интересны были
рассказы из его собственной семейной жизни; он был женат и имел
сына, но с женой разошелся, так как она ему изменила, и теперь он ее ненавидел и высылал ей ежемесячно по сорока рублей на содержание
сына.
Маленький
сын прибегает к ней с восторженными
рассказами о том, что он видел на поле, как крестьяне пашут, сеют, косят: она не только без участия, но даже с неудовольствием слушает его
рассказы…
Пускай вдумаются в смысл тех
рассказов Библии, когда Бог, для целей религиозного строительства или для испытания веры, разрешал или даже повелевал деяния, нравственности заведомо противоречившие: жертвоприношение единственного
сына, кровавое истребление целых народов, обман, воровство.
В этом сказывался настоящий казанец начала 40-х годов, умный, хлесткий в своей диалектике и
рассказах русак, хотя он был, если не ошибаюсь,
сын француженки.
Немец,
сын пастора в приволжской колонии, был ограниченный малый, но добродушный и умел привязать к себе, влиял всем своим бытовым складом, развивал
рассказами, возбуждая любознательность, давал чувствовать, что такое сохранять достоинство и в некрасной доле «немца».
Бояре окружили, по уходе царя из посольской палаты, Ивана Кольца с товарищами и князца Ишбердея. Каждый из бояр,
сыновей боярских, дворян и опричников наперебой старался переманить к себе дорогих гостей послушать их
рассказы о неведомой стране, о ратных победных подвигах.
— Если вы уважаете эту девушку, так, конечно, не смех возбудит мой
рассказ. Еще оговорку. У меня один
сын; каков ни есть, он дорог матери. Отними его, Господи, у меня, если я хоть в одном слове покривлю душою в том, что вам передаю. Слушайте же.
Костя был
сын троюродного племянника генеральши, а Маша — дочь чуть ли не четвероюродной племянницы. И мальчик, и девочка были сироты и взяты Глафирой Петровной в младенчестве. Дети были неразлучны, и вместе, Костя ранее, а Маша только в год нашего
рассказа, учились грамоте и Закону Божию у священника церкви Николы Явленного, благодушного старца, прозвавшего своих ученика и ученицу: «женишек и невестушка». Это прозвище так и осталось за детьми.
Рассказ Сидорыча, из которого князь слышал только ту часть, которая касалась доказательства, что его
сын жив, казалось, вносил в голову князя еще большую путаницу.
Попадья охала и крестилась. День уже склонялся к вечеру. До отхода ко сну проговорили священник с женою и
сыновьями, которым отец повторил
рассказ фабричного о привидевшемся ему дивном сне.
С тех пор семейство Хвостовых, состоявшее из мужа и жены,
сына Петра, родившегося в Петербурге, и дочери Марии — москвички по рождению, не покидало Москвы, где Валериан Павлович, лет за семь до того времени, с которого начинается наш
рассказ, умер сенатором.
Ей вспомнился
рассказ Василия Васильевича о несчастной матери — Ольге Николаевне Хвостовой, лишившейся своих обоих детей. Она живо вообразила себе ту радость при встрече с
сыном, которая наполнит сердце старушки, разделяла заранее с нею эту радость.
Так, например, я, желая развлечься театральным представлением, но ни разу не могши достать билета в, русский театр, всю прошлую неделю ходил в иноязычные театры и до того насобачился в иностранных выражениях, что сегодня, сев писать для моего журнала «
Сын Гостиного Двора»
рассказ из народного быта, написал такую ерунду, что даже сам испугался.
Семен Порфирьевич то и дело прикладывался к рюмочке и болтал без умолку о городских новостях, пересыпая эти
рассказы плоскими шуточками, над которыми смеялся, впрочем, только вдвоем со своим
сыном.
Сбиваясь и даже краснея, начала княгиня
рассказ о несчастной любви ее
сына к гречанке, к Мазараки, как, путаясь, называла княгиня Калисфению Николаевну.
Прошло шесть лет. Яков и Григорий Иоаникиевы Строгановы сошли в могилу. Их великое дело на далекой по тогдашнему времени окраине России перешло в руки не принимавшего до тех пор участия в делах братьев их младшего брата Семена Иоаникиева и двум
сыновьям покойного Максима Яковлевича и Никиты Григорьева Строгановых. Их и застаем мы в момент начала нашего
рассказа в июле 1631 года в деревянном замке.
— Среди горя и нужды, среди этой страшной жизни, Господь дал мне силы дожить до желанного дня, до свидания с потерянным
сыном, до возвращения в родительский дом, — закончила она свой
рассказ.
Одно немного беспокоило Стешу: муж ее за последнее время стал выпивать. С приездом же отца эти выпивки стали чаще, так как старик любил «царапнуть» по-сибирски, а
сын был всегда его усердным компаньоном. По вечерам за рюмочкой начинал всегда Флегонт Никитич свои любопытные, нескончаемые
рассказы о Сибири, о тамошней жизни и службе. Стеше, надо сознаться, надоели таки порядком эти
рассказы старика за графинчиком, но раз до ее слуха долетела знакомая фамилия — Шатов, и она вся превратилась в слух.
Мы уже знаем, что Дарья Васильевна, по поручению
сына, была знакома с княгиней Зинаидой Сергеевной, и по ее
рассказам, а также из писем Григория Александровича, знала, что княгиня, разошлась с мужем, который ее к кому-то приревновал, и уехала в свое поместье, чтобы более не возвращаться в Петербург.