Неточные совпадения
А Миколай хоть не пьяница, а выпивает, и известно нам было, что он в ефтом самом
доме работает, красит, вместе с Митрием, а с Митрием они
из однех местов.
— Да, так. Вы — патриот, вы резко осуждаете пораженцев. Я вас очень понимаю: вы
работаете в банке, вы — будущий директор и даже возможный министр финансов будущей российской республики. У вас — имеется что защищать. Я, как вам известно, сын трактирщика. Разумеется, так же как вы и всякий другой гражданин славного отечества нашего, я не лишен права открыть еще один трактир или
дом терпимости. Но — я ничего не хочу открывать. Я — человек, который выпал
из общества, — понимаете? Выпал
из общества.
Привлеченные в качестве обвиняемых Маслова, Бочкова и Картинкин виновными себя не признали, объявив: Маслова — что она действительно была послана Смельковым
из дома терпимости, где она, по ее выражению,
работает, в гостиницу «Мавританию» привезти купцу денег, и что, отперев там данным ей ключом чемодан купца, она взяла
из него 40 рублей серебром, как ей было велено, но больше денег не брала, что могут подтвердить Бочкова и Картинкин, в присутствии которых она отпирала и запирала чемодан и брала деньги.
«И как они все уверены, и те, которые
работают, так же как и те, которые заставляют их
работать, что это так и должно быть, что в то время, как
дома их брюхатые бабы
работают непосильную работу, и дети их в скуфеечках перед скорой голодной смертью старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый ненужный дворец какому-то глупому и ненужному человеку, одному
из тех самых, которые разоряют и грабят их», думал Нехлюдов, глядя на этот
дом.
Она состояла
из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и
работали, как говорится, не за страх, а за совесть. В одном
из окон показалось женское лицо, и вслед за тем на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в
доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
Прошло со времени этой записи больше двадцати лет. Уже в начале этого столетия возвращаюсь я по Мясницкой с Курского вокзала домой
из продолжительной поездки — и вдруг вижу:
дома нет, лишь груда камня и мусора.
Работают каменщики, разрушают фундамент. Я соскочил с извозчика и прямо к ним. Оказывается, новый
дом строить хотят.
Вечером Стабровский
работал в своем кабинете за полночь и все думал о маленькой славяночке, которая войдет в
дом. Кто знает, что
из этого может произойти?
Из маленьких причин очень часто вырастают большие и сложные последствия.
Вместе с приливавшим довольством явились и новые требования: Агафью взяли уже
из богатого
дома, — значит, ею нельзя было так помыкать, как Татьяной, да и
работать по-настоящему еще нужно было учить.
— Плохая пища, фермер. У меня нет
дома. Я вдова, я
работаю людям
из хлеба. Мне некуда идти с моим дитятей, я кормлю его тем, чего не съедят хозяйские дети.
Но хозяйка
дома и обе экономки всячески балуют Пашу и поощряют ее безумную слабость, потому что благодаря ей Паша идет нарасхват и
зарабатывает вчетверо, впятеро больше любой
из остальных девушек, —
зарабатывает так много, что в бойкие праздничные дни ее вовсе не выводят к гостям «посерее» или отказывают им под предлогом Пашиной болезни, потому что постоянные хорошие гости обижаются, если им говорят, что их знакомая девушка занята с другим.
Но воображение мое снова начинало
работать, и я представлял себя выгнанным за мое упрямство
из дому, бродящим ночью по улицам: никто не пускает меня к себе в
дом; на меня нападают злые, бешеные собаки, которых я очень боялся, и начинают меня кусать; вдруг является Волков, спасает меня от смерти и приводит к отцу и матери; я прощаю Волкова и чувствую какое-то удовольствие.
Чтобы рассеяться немного, он вышел
из дому, но нервное состояние все еще продолжалось в нем: он никак не мог выкинуть
из головы того, что там как-то шевелилось у него, росло, — и только, когда зашел в трактир, выпил там рюмку водки, съел чего-то массу, в нем поутихла его моральная деятельность и началась понемногу жизнь материальная: вместо мозга стали
работать брюшные нервы.
Дома — мать с пьяницей-отцом, с полуидиотом-сыном и с четырьмя малолетними девчонками; землю у них насильно и несправедливо отобрал мир; все ютятся где-то в выморочной избе
из милости того же мира; старшие
работают у чужих людей, младшие ходят побираться.
Спустя урочное время, она вышла
из родильного
дома, но
работать еще не могла.
Старый и пространный
дом, как бы желая способствовать ее вдохновению, вторил во всех углах своих тому, что она играла, а играла Муза на тему терзающей ее печали, и сумей она записать играемое ею,
из этого, может быть, вышло бы нечто весьма замечательное, потому что тут
работали заодно сила впечатления и художественный импульс.
Скоро мы перестали нуждаться в предбаннике: мать Людмилы нашла работу у скорняка и с утра уходила
из дому, сестренка училась в школе, брат
работал на заводе изразцов. В ненастные дни я приходил к девочке, помогая ей стряпать, убирать комнату и кухню, она смеялась...
На вопрос о том, когда наступит этот час, Христос говорит, что знать этого мы не можем; но именно потому, что мы не можем знать времени наступления этого часа, мы не только должны быть всегда готовы к встрече его, как должен быть всегда готов хозяин, стерегущий
дом, как должны быть готовы девы с светильниками, встречающие жениха, но и должны
работать из всех данных нам сил для наступления этого часа, как должны были
работать работники на данные им таланты (Мф. XXIV, 43; XXV, 1—30).
Дело вышло из-за церковного староства. Отец Крискент политично завел разговор на тему, что Нил Поликарпыч уже
поработал в свою долю на
дом Божий и имеет полное право теперь отдохнуть.
Тут была и оборванная, растрепанная и окровавленная крестьянская женщина, которая с плачем жаловалась на свекора, будто бы хотевшего убить ее; тут были два брата, уж второй год делившие между собой свое крестьянское хозяйство и с отчаянной злобой смотревшие друг на друга; тут был и небритый седой дворовый, с дрожащими от пьянства руками, которого сын его, садовник, привел к барину, жалуясь на его беспутное поведение; тут был мужик, выгнавший свою бабу
из дома за то, что она целую весну не
работала; тут была и эта больная баба, его жена, которая, всхлипывая и ничего не говоря, сидела на траве у крыльца и выказывала свою воспаленную, небрежно-обвязанную каким-то грязным тряпьем, распухшую ногу…
Сначала, почти целый год, Яков жил с женою мирно и тихо, даже начал
работать, а потом опять закутил и, на целые месяца исчезая
из дома, возвращался к жене избитый, оборванный, голодный…
Библиотека на Тверской была в бельэтаже; филиальное же отделение, где велась вся переписка, помещалось в грязнейшей ночлежке Хитрова рынка, в
доме Степанова. Здесь в нижнем этаже ютился самый разбойничий трактир «Каторга»… А в надворном флигеле, во втором этаже, в квартире номер шесть, состоявшей
из огромной комнаты, разделенной сквозной дощатой перегородкой, одну половину занимали нищие, а другую — переписчики Рассохина. Они
работали в экстренных случаях ночи напролет.
— Ты погоди! Ты еще послушай дальше-то — хуже будет! Придумали мы запирать их в
дома разные и, чтоб не дорого было содержать их там,
работать заставили их, стареньких да увечных… И милостыню подавать не нужно теперь, и, убравши с улиц отрепышей разных, не видим мы лютой их скорби и бедности, а потому можем думать, что все люди на земле сыты, обуты, одеты… Вот они к чему,
дома эти разные, для скрытия правды они… для изгнания Христа
из жизни нашей! Ясно ли?
Но на Бобкино счастье во дворе никто не заметил его воздушного путешествия. И Журавка, выбежавший вслед за Долинским, совершенно напрасно, тревожно стоя под карнизом, грозил пальцем на все внутренние окна
дома. Даже Анны Михайловны кухарка, рубившая котлетку прямо против окна,
из которого видно было каждое движение Бобки, преспокойно
работала сечкой и распевала...
Однажды в какой-то станице он вытащил
из моей котомки с большим трудом, тайно от него скопленные пять рублей и вечером явился, в
дом, где я
работал в огороде, пьяный и с какой-то толстой бабой-казачкой, которая поздоровалась со мной так...
Зимою, когда в
доме вставили двойные рамы, я не мог по-прежнему часто видеться с дедушкой Ильей и с другими мужиками. Меня берегли от морозов, а они все остались
работать на холоду, причем с одним
из них произошла неприятная история, выдвинувшая опять на сцену Селивана.
Потом заперлися, никого
из любопытствующих более не впускали в комедный
дом или сарай, а слышно было, что там стучали,
работали под политикою то есть секретно.
Как раз в это время в избе
работали поденщики: старик портной в страшных очках кроил
из лохмотьев жилетку, и два молодых парня валяли
из шерсти валенки; Кирьяк, которого уволили за пьянство и который жил теперь
дома, сидел рядом с портным и починял хомут.
Человек выходит
из дома, и
работает, и отдыхает, и ест, и веселится, и опять
работает, и, когда устанет, возвращается домой.
— Этого мне никак сделать нельзя, сударыня Варвара Петровна. Как же можно
из дядина
дома уйти? — пригорюнившись, с навернувшимися на глазах слезами, сказала Лукерьюшка. — Намедни по вашему приказанью попросилась было я у него в богадельню-то, так он и слышать не хочет, ругается. Живи, говорит, у меня до поры до времени, и, ежель выпадет случай, устрою тебя. Сначала, говорит, потрудись,
поработай на меня, а там, даст Бог, так сделаю, что будешь жить своим домком…
«Как они все уверены, — и те, которые
работают, так же как и те, которые заставляют их
работать, что это так и должно быть, что в то время, как
дома их брюхатые бабы
работают непосильную работу, и дети их, в скуфеечках, перед скорой голодной смертью, старчески улыбаются, суча ножками, им должно строить этот глупый, ненужный
дом какому-то глупому и ненужному человеку, одному
из тех самых, которые разоряют и грабят их».
— Молчи! — крикнул на нее Ширяев, и даже слезы выступили у него на глазах от гнева. — Это ты их избаловала! Ты! Ты всему виновата! Он нас не почитает, богу не молится, денег не
зарабатывает! Вас десятеро, а я один!
Из дому я вас выгоню!
Инна, после высылки
из Богородицкого уезда, где
работала на голоде, жила пока
дома, но вскоре собиралась ехать за границу. История на Рождественских курсах с последовавшим исключением курсисток вызвала в Петербурге всеобщее возмущение доктором Бертенсоном. Один либеральный промышленник предложил наиболее пострадавшим курсисткам, Инне в том числе, ехать на его счет в Швейцарию оканчивать врачебное образование и обязался высылать им до окончания курса по двадцать пять рублей в месяц.
Судя по портретам, можно было заключить, что Золя в своем туалете не только не франтоват, но даже небрежен. На портретах он по туалету смотрит каким-то мастеровым. У себя
дома Золя гораздо франтоватее. Он
работает в коротком пиджаке
из белой фланели. В Париже очень многие пишущие люди держатся этого домашнего видоизменения халата. Домашняя рубашка — с воротом, расшитым красной бумагой; манжеты гофрированы, так же как и грудь. Это мне показалось немного странным…
Я
из дома ни шагу не делаю,
работаю с изданием до трех часов ночи, тиха, всех так любила и помнила это время, как никогда.
— Уф! — сказал он, выпуская
из легких весь воздух. — То есть, вот как замучился! Едва сижу! Почти пять суток… день и ночь жил, как на бивуаках! На квартире ни разу не был, можете себе представить! Всё время возился с конкурсом Шипунова и Иванчикова, пришлось
работать у Галдеева, в его конторе, при магазине… Не ел, не пил, спал на какой-то скамейке, весь иззябся… Минуты свободной не было, некогда было даже у себя на квартире побывать. Так, Надюша, я и не был
дома…
Свой ежедневный режим княгиня также не изменяла для гостей, которые, по большей части соседние помещики и губерские власти, по несколько дней гостили в Шестове, ведя себя совершенно как
дома, заказывали себе в какое хотели время завтраки (два повара, один переманенный князем
из клуба, а другой старик, еще бывший крепостной,
работали, не покладая рук, в обширной образцовой кухне), требовали себе вина той или другой марки
из переполненных княжеских погребов, не мешали хозяевам, а хозяева не мешали им, и обе стороны были чрезвычайно довольных друг другом.
Жить стало, конечно, труднее, и Агния Петровна,
из желания побаловать дочку на праздниках сладким кусочком и обновкой,
работала не только в мастерской, но и
дома, не разгибая спины.
Появилась полная невозможность и неудобство
работать при сожительнице, которая от нечего делать или
из желания поболтать навязывала ему все дрязги
дома, дерзость дворников и пр.
Полиция
работала в течение нескольких месяцев, были исписаны груды бумаги, сообщены во все города России приметы «бежавшей
из родительского
дома, — как значилось в официальных бумагах тайного советника девицы Зинаиды Владимировны Похвисневой, — 20 лет от роду»; вошли даже в сношение по этому поводу с русскими посольствами за границей, но несмотря на все эти принятые меры, розыски были совершенно безуспешны.
Если она продолжала жить у дяди Сергея Семеновича, то это происходило потому, что в
доме работали обойщики, закупались принадлежности хозяйства и
из Зиновьева еще не прибыли остальные выписанные дворовые.
Николай Ильич нес все свои доходы в
дом, отказывая себе, во всем, даже в приличном костюме. Доходы эти были не
из крупных, а потому Петухов не брезговал
заработать лишний рубль и на других, до литературы отношения неимеющих, делах.
Ведерников, Лелька и Юрка
работали в большом селе Одинцовке. Широкая улица упиралась в два высокие кирпичные столба с колонками, меж них когда-то были ворота. За столбами широкий двор и просторный барский
дом, — раньше господ Одинцовых. Мебель
из дома мужики давно уже разобрали по своим дворам,
дом не знали к чему приспособить, и он стоял пустой; но его на случай оберегали, окна были заботливо забиты досками. В антресолях этого
дома поселились наши ребята.