Неточные совпадения
— Ничего я этого не
знаю, — говорил
он, —
знаю только, что ты, старый
пес, у меня жену уводом увел, и я тебе это, старому
псу, прощаю… жри!
Между тем
псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал бог
знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж
них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а
он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла.
Ее сомнения смущают:
«Пойду ль вперед, пойду ль назад?..
Его здесь нет. Меня не
знают…
Взгляну на дом, на этот сад».
И вот с холма Татьяна сходит,
Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор…
И входит на пустынный двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
На крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки разогнали
псов,
Взяв барышню под свой покров.
— Да уж это я
знаю. А вот и ученый
пес у тебя и хороший, а ничего не смог. Подумаешь, люди-то, люди, а? Вот и зверь, а что из
него сделали?
Ведь
он такой
пес, собака, прости, Господи, мое прегрешенье,
знает, на кого налечь.
— Вот дураки-то!.. Дарь, мотри, вон какой крендель выкидывает Затыкин; я
его знаю, у
него в Щепном рынке лавка. Х-ха, конечно, балчуговского золота захотелось отведать… Мотри, Мыльников к
нему подходит! Ах,
пес, ах, антихрист!.. Охо-хо-хо! То-то дураки эти самые городские… Мыльников-то, Мыльников по первому слову четвертной билет заломил, по роже вижу. Всякую совесть потерял человек…
Пес это отлично
знал и уже давно скакал в волнении всеми четырьмя лапами на дедушку, вылезавшего боком из лямки, и лаял на
него отрывистым, нервным лаем.
«А
пёс знает — почему! Экой пытливый!» — подумал
он, опустив Борю на под и спрашивая...
— Нечестно? — орал
он. — А вы
знаете — что честно, чёртовы
псы?
Схоронили её сегодня поутру; жалко было Шакира, шёл
он за гробом сзади и в стороне, тёрся по заборам, как
пёс, которого хозяин ударил да и прочь, а
пёс — не
знает, можно ли догнать, приласкаться, али нельзя. Нищие смотрят на
него косо и подлости разные говорят, бесстыдно и зло. Ой, не люблю нищих, тираны
они людям.
— Да про этакого человека, Аленушка, ровно страшно и подумать… Ведь
он всех тут засудит! Если бы еще
он из купечества, а то господь
его знает, что у
него на уме. Вон как нас Головинский-то обул на обе ноги! Все дочиста спустил… А уж какой легкий на слова был,
пес, прости ты меня, Владычица!.. Чего-то боюсь я этих ваших городских…
— Вот
он, грех-то! Как нечистый-то запутал! Про
пса смердящего пели, — а не
знали…
Ольга Федотовна решительно не
знала, куда она идет с этим разговором, но на ее счастье в это время
они поравнялись с отарой: большое стадо овец кучно жалось на темной траве, а сторожевые
псы, заслышав прохожих, залаяли. Она вздрогнула и смело прижалась к руке провожатого.
— Измывается надо мной барин, — ну, ладно, могу терпеть,
пес его возьми,
он — лицо,
он знает неизвестное мне. А — когда свой брат, мужик, теснит меня — как я могу принять это? Где между нами разница?
Он — рублями считает, я — копейками, только и всего!
Только, как на грех, шасть в формовальную «сестра» и прямо ко мне… «Чего делаешь?» — «А вот, говорю, под форму место выбираю…» Так нет, лесной
его задави, точно меделянский
пес, по духу
узнал, где мои утюги, откопал
их, показывает перстом и говорит: «Это што?» — «Утюги», — говорю…
— Цыц! — кричит, — мышь амбарная! И впрямь, видно, есть в тебе гнилая эта барская кровь. Подкидыш ты народный! Понимаешь ли — о ком говоришь? Вот вы все так, гордионы, дармоеды и грабители земли, не
знаете, на кого лаете, паршивые
псы! Обожрали, ограбили людей, сели на
них верхом, да и ругаете: не прытко вас везут!
—
Знал, да позабыл. Теперь сначала обучаюсь. Ничего, могу. Надо, ну и можешь. А — надо… Ежели бы только господа говорили о стеснении жизни, так и
пёс с
ними, у
них всегда другая вера была! Но если свой брат, бедный рабочий человек, начал, то уж, значит, верно! И потом — стало так, что иной человек из простых уже дальше барина прозревает. Значит, это общее, человечье началось.
Они так и говорят: общее, человечье. А я — человек. Стало быть, и мне дорога с
ними. Вот я и думаю…
— Да
оно, пожалуй, и теперь не кончилось… Видел ведь я сегодня Марфу-то Ивановну…
узнала меня… улыбнулась по-своему, а у меня мурашки по спине, захолонуло на душе… и опять: «Вася, такой-сякой… зачем пьешь?..» Ну, разное говорила. Смеется над стариками, которые увязались за ней. И про своего-то орла сказывала… обошел ее,
пес, кругом обошел; как собачка, бегает за
ним. Понимаешь, себя совсем потеряла.
—
Пес ее, голова,
знает! А пожалуй, на то смахивало, — отвечал
он и замолчал; потом, как бы припомнив, продолжал: — Раз, братец ты мой, о казанской это было дело, поехала она праздничать в Суровцово, нарядилась, голова,
знаешь, что купчиха твоя другая; жеребенок у нас тогда был, выкормок, конь богатый; коня этого для ней заложили; батька сам не поехал и меня, значит, в кучера присудил.
Домой
он приехал сумерками. Первый встретил
его тот самый Евстигней Белый, про которого
он не мог не думать всю дорогу. Корней поздоровался с
ним. Увидав худощавое белобрысое лицо заторопившегося Евстигнея, Корней только недоуменно покачал головой. «Наврал, старый
пес, — подумал
он на слова Кузьмы. — А кто
их знает. Да уж я дознаюсь».
— Без тебя
знаю, нечего учить-то меня! — подхватил Патап Максимыч. — А ты вот что скажи: когда вы пустяшных каких-нибудь грехов целым собором замолить не сумеете, за что же вам деньги-то давать? Значит, все едино, что
псу их под хвост, что вам на каноны…
Окна кухни выходили на улицу. Заслушавшиеся россказней Степановны не заметили, что кто-то, подойдя к окну, долго рассматривал каждого из сидевших и, кажется, считал
их. Потом, подойдя к воротам, перелез через забор и отпер калитку. Собаки залаяли было на
него, но
он поманил
их к себе, приласкал, и
псы,
узнав своего человека, разбежались по конурам.
— Дорогонько, чать, дали? — молвил купчина и, не дождавшись ответа, продолжал: — Нонича, сударыня, эти ямщики,
пес их возьми, и с живого, и с мертвого дерут что захотят. Страху не стало на
них.
Знают, собаки, что пешком не пойдешь, ну и ломят, сколько
им в дурацкую башку забредет… На ярманку, что ли, собрались, Марья Ивановна?
Закутается весь, как баба, и всю дорогу хрипит, как старый
пес, чтоб голоса
его не
узнали.
Девочки с гувернанткою уже пришли. Я слышал в саду
их голоса, различал голос Маши. Но долго еще взволнованно прихорашивался перед зеркалом, начесывал мокрою щеткою боковой пробор. Потом пошел на двор, позвал Плутона и со смехом, со свистом, с весело лающим
псом бурно побежал по аллее. Набежал на Плещеевых, — удивленно остановился, как будто и не
знал, что Плещеевы у нас, — церемонно поздоровался.
— Не домекнулся старый
пес, что я укокошил
его черномазую зазнобушку. Измучился я и исхудал от угрызений совести, а
он приписал это грусти по исчезнувшей полюбовнице, еще больше приблизил меня к себе и доверять стал самые свои сокровенные мысли, а мне это было и на руку, — продолжал говорить Григорий Семенов. —
Узнал я от
него, что тебя подвести хотят, чтобы ты пожертвовал собою за этого бродягу подлого, что прикрылся честным именем князя Воротынского…
— Ранеев прислал мне
его, как доверенного человека. Не
знаю отношений
их друг к другу, но я, полагаясь на слово умирающего, истинного патриота, доверилась Жучку и покуда не имею причины раскаиваться. Скажу вам русскую пословицу, хоть и немного грубую, сырую: «Мне хоть бы
пес, да яйца нес». Послушаем, что скажет.
Он доставил оружие матери Владислава, я имею на это доказательства, и если осмелится изменить нам, так сам на себя накинет петлю.
Ползал
он, ерзал до обеда, упарился, китайского шелка рубашка пятнами пошла. Домашний
пес, меделянский пудель, за
ним, стерва, следом ходит. Чуть Кучерявый присядет корешков покурить, тянет
его за поддевку, рычит. «Работай, мол, солдатская кость, —
знаем мы, какой ты есть барин!»
— А ты мне говорил тогда: «Пойду, поклонюсь князю батюшке!» Сживет, думала я,
его со свету старый
пес, а рассказать тебе все побоялась,
зная твой молодецкий нрав, без удержу. Не снесет-де
он обиды моей, заступится — себя и меня погубит навеки, а я, быть может, как ни на есть да вызволюсь…
«Куда же этот
пес мог уволочь ее? — думала, между тем, в этот день и вечер Дарья Николаевна. — Если проводит к старому хрычу, наживешь беды, придется опять откупаться от приказных… Дороже, пожалуй, вскочит тютчевского погрома. К
нему, как пить даст, пойдет Машка.
Знает, бестия, что там ее любезный Костенька… Ах, мерзавка… Вот негодяй!..»
— Вы, пан Целестин, напрасно с Бутько взыскиваете, — заметил Мориц. — Бутько добрый и даже почтенный
пес; поверьте, что
он знает, какой дух в человеке. И, обратившись ко мне, добавил: — Собака никогда не смешает честного человека с мерзавцем, и вот этот Бутько ни за что не пропустит, чтобы не зарычать на пана Гонората.
Это помирило все недоумения моего отца, который все-таки не ожидал такого обширного доброжелательства со стороны владыки и, не
зная, что
ему на это ответить, вдруг бросился
ему на перси, а той простер свои богоучрежденные руки, и
они обнялись и смешали друг с другом свои радостные слезы, а я же, злосчастный, о котором всё условили, прокрался тихо из дверей и, изшед в сени, спрятался в темном угле и, обняв любимого
пса Горилку, целовал
его в морду, а сам плакался горько.
Во всяком случае те ли это или другие, оголодавшие ли
псы или волки, но
они моему преосвященству спуска не дадут, и хотя мне, по разуму, собственно было бы легче быть сразу растерзанным, чем долго томиться голодом, однако инстинкт самосохранения взял свое, и я с ловкостью и быстротою, каких, признаться сказать, никогда за собою не
знал и от себя не чаял, взобрался в своем тяжелом убранстве на самый верх дерева, как векша, и тогда лишь опомнился, когда выше было некуда лезть.
Дикарь, разумеется, лучше меня
знал, что это значит и какою угрожает нам новою бедою, но не выразил ни страха, ни смущения так же, как и всегда,
он твердою, но бесстрастною рукою застремил в снег свой орстель и дал мне держать этот якорь нашего спасения, а сам поспешно сошел с саней, вынул изнемогшего
пса из хомутика и потащил
его взад, за сани.
В тот день, который я описываю, пленипотентов полосатый
пес был на своем возвышенном месте и любовался природою. Я
его не заметил или не обратил на
него внимания, во-первых, потому, что
знал его, а во-вторых, потому, что как раз в это самое время увидал на противоположном тротуаре Друкарта и сошел, чтобы поговорить с
ним о моих недосугах, мешавших моему участию в спектакле.