Неточные совпадения
Левин ничего не ответил. Выйдя в коридор, он остановился. Он сказал, что приведет
жену, но теперь, дав себе отчет в том чувстве, которое он испытывал, он решил, что, напротив, постарается уговорить ее, чтоб она не
ходила к больному. «За что ей мучаться, как я?» подумал он.
Он
сошел вниз, но не успел еще выйти из кабинета, как услыхал знакомые шаги
жены, неосторожно быстро идущей
к нему.
«Девочка — и та изуродована и кривляется», подумала Анна. Чтобы не видать никого, она быстро встала и села
к противоположному окну в пустом вагоне. Испачканный уродливый мужик в фуражке, из-под которой торчали спутанные волосы,
прошел мимо этого окна, нагибаясь
к колесам вагона. «Что-то знакомое в этом безобразном мужике», подумала Анна. И вспомнив свой сон, она, дрожа от страха, отошла
к противоположной двери. Кондуктор отворял дверь, впуская мужа с
женой.
Уездный чиновник
пройди мимо — я уже и задумывался: куда он идет, на вечер ли
к какому-нибудь своему брату или прямо
к себе домой, чтобы, посидевши с полчаса на крыльце, пока не совсем еще сгустились сумерки, сесть за ранний ужин с матушкой, с
женой, с сестрой
жены и всей семьей, и о чем будет веден разговор у них в то время, когда дворовая девка в монистах или мальчик в толстой куртке принесет уже после супа сальную свечу в долговечном домашнем подсвечнике.
Жены их и любовницы знали ее и
ходили к ней.
Он отправлялся на несколько мгновений в сад, стоял там как истукан, словно пораженный несказанным изумлением (выражение изумления вообще не
сходило у него с лица), и возвращался снова
к сыну, стараясь избегать расспросов
жены.
По утрам, через час после того, как уходила
жена, из флигеля шел
к воротам Спивак, шел нерешительно, точно ребенок, только что постигший искусство
ходить по земле. Респиратор, выдвигая его подбородок, придавал его курчавой голове форму головы пуделя, а темненький, мохнатый костюм еще более подчеркивал сходство музыканта с ученой собакой из цирка. Встречаясь с Климом, он опускал респиратор
к шее и говорил всегда что-нибудь о музыке.
— Нет, что из дворян делать мастеровых! — сухо перебил Обломов. — Да и кроме детей, где же вдвоем? Это только так говорится, с
женой вдвоем, а в самом-то деле только женился, тут наползет
к тебе каких-то баб в дом. Загляни в любое семейство: родственницы, не родственницы и не экономки; если не живут, так
ходят каждый день кофе пить, обедать… Как же прокормить с тремя стами душ такой пансион?
— А вот узнаешь: всякому свой! Иному дает на всю жизнь — и несет его, тянет точно лямку. Вон Кирила Кирилыч… — бабушка сейчас бросилась
к любимому своему способу,
к примеру, — богат, здоровехонек, весь век хи-хи-хи, да ха-ха-ха, да
жена вдруг ушла: с тех пор и повесил голову, — шестой год
ходит, как тень… А у Егора Ильича…
Я осведомился о здоровье
жены его, и мы
сходили к ней.
Шатры номадов. Вокруг шатров пасутся овцы, лошади, верблюды. Вдали лес олив и смоковниц. Еще дальше, дальше, на краю горизонта
к северо — западу, двойной хребет высоких гор. Вершины гор покрыты снегом, склоны их покрыты кедрами. Но стройнее кедров эти пастухи, стройнее пальм их
жены, и беззаботна их жизнь в ленивой неге: у них одно дело — любовь, все дни их
проходят, день за днем, в ласках и песнях любви.
Э-ге-ге! он
ходит к его молодой
жене.
— Харитина, помнишь мою свадьбу? — заговорил он, не открывая глаз, — ему страстно хотелось исповедаться. — Тогда в моленной… У меня голова закружилась… и потом весь вечер я видел только тебя. Это грешно… я мучился… да. А потом все
прошло… я привык
к жене… дети пошли… Помнишь, как ты меня целовала тогда на мельнице?
Иногда он сам себе становился гадок: «Что это я, — думал он, — жду, как ворон крови, верной вести о смерти
жены!»
К Калитиным он
ходил каждый день; но и там ему не становилось легче: хозяйка явно дулась на него, принимала его из снисхождения...
— Да, — возразила Марья Дмитриевна и отпила немного воды. — Я узнала, что вы
прошли прямо
к тетушке; я приказала вас просить
к себе: мне нужно переговорить с вами. Садитесь, пожалуйста. — Марья Дмитриевна перевела дыхание. — Вы знаете, — продолжала она, — ваша
жена приехала.
Он застал
жену за завтраком, Ада, вся в буклях, в беленьком платьице с голубыми ленточками, кушала баранью котлетку. Варвара Павловна тотчас встала, как только Лаврецкий вошел в комнату, и с покорностью на лице подошла
к нему. Он попросил ее последовать за ним в кабинет, запер за собою дверь и начал
ходить взад и вперед; она села, скромно положила одну руку на другую и принялась следить за ним своими все еще прекрасными, хотя слегка подрисованными, глазами.
Когда родился первый ребенок, Илюшка, Рачитель избил
жену поленом до полусмерти: это было отродье Окулка. Если Дунька не наложила на себя рук, то благодаря именно этому ребенку,
к которому она привязалась с болезненною нежностью, — она все перенесла для своего любимого детища, все износила и все умела забыть. Много лет
прошло, и только сегодняшний случай поднял наверх старую беду. Вот о чем плакала Рачителиха, проводив своего Илюшку на Самосадку.
Муж попрежнему не давал ей прохода, и так как не мог
ходить по-здоровому, то подзывал
жену к себе и тыкал ее кулаком в зубы или просто швырял в нее палкой или камнем.
Так
прошло с месяц после смерти ребенка. Раз Розанов получил неприятное известие от
жены и, встревоженный, зашел в семь часов вечера
к Калистратовой, чтобы идти
к Лизе.
— Кто-то там без него
к его
жене ходит? — спросила Давыдовская, смеясь и подмаргивая Арапову.
— Вы знаете, мне все равно, что трефное, что кошерное. Я не признаю никакой разницы. Но что я могу поделать с моим желудком! На этих станциях черт знает какой гадостью иногда накормят. Заплатишь каких-нибудь три-четыре рубля, а потом на докторов пролечишь сто рублей. Вот, может быть, ты, Сарочка, — обращался он
к жене, — может быть,
сойдешь на станцию скушать что-нибудь? Или я тебе пришлю сюда?
Я охотно и часто
ходил бы
к нему послушать его рассказов о Москве, сопровождаемых всегда потчеваньем его дочки и
жены, которую обыкновенно звали «Сергеевна»; но старик не хотел сидеть при мне, и это обстоятельство, в соединении с потчеваньем, не нравившимся моей матери, заставило меня редко посещать Пантелея Григорьича.
— Вот видите что-с, — продолжал Вихров, снова начав рассматривать дело. — Крестьянская
жена Елизавета Петрова показывает, что она
к вам в шайку
ходила и знакомство с вами вела: правда это или нет?
Жена его бивала,
сослала жить в кухню и до того довела, что он наконец привык
к побоям и дурному обхождению и не жаловался.
Вообще ему стало житься легче с тех пор, как он решился шутить.
Жену он с утра прибьет, а потом целый день ее не видит и не интересуется знать, где она была. Старикам и в ус не дует; сам поест, как и где попало, а им денег не дает.
Ходил отец
к городничему, опять просил сына высечь, но времена уж не те. Городничий — и тот полюбил Гришку.
Встревоженный председатель казенной палаты сейчас же
прошел в ложу
к своему семейству и сказал на ухо
жене.
— Отчего это Александр не
ходит к нам? я его месяца три не видал, — спросил однажды Петр Иваныч у
жены, воротясь откуда-то домой.
— Дядюшка, что бы сказать? Вы лучше меня говорите… Да вот я приведу ваши же слова, — продолжал он, не замечая, что дядя вертелся на своем месте и значительно кашлял, чтоб замять эту речь, — женишься по любви, — говорил Александр, — любовь
пройдет, и будешь жить привычкой; женишься не по любви — и придешь
к тому же результату: привыкнешь
к жене. Любовь любовью, а женитьба женитьбой; эти две вещи не всегда сходятся, а лучше, когда не сходятся… Не правда ли, дядюшка? ведь вы так учили…
— Никогда, ничем вы меня не можете погубить, и сами это знаете лучше всех, — быстро и с твердостью проговорила Дарья Павловна. — Если не
к вам, то я пойду в сестры милосердия, в сиделки,
ходить за больными, или в книгоноши, Евангелие продавать. Я так решила. Я не могу быть ничьею
женой; я не могу жить и в таких домах, как этот. Я не того хочу… Вы всё знаете.
Он вдруг встал, повернулся
к своему липовому письменному столу и начал на нем что-то шарить. У нас
ходил неясный, но достоверный слух, что
жена его некоторое время находилась в связи с Николаем Ставрогиным в Париже и именно года два тому назад, значит, когда Шатов был в Америке, — правда, уже давно после того, как оставила его в Женеве. «Если так, то зачем же его дернуло теперь с именем вызваться и размазывать?» — подумалось мне.
— Для че не позвать! Дмитревна,
сходи за Аксютой! — проговорил Власий, обращаясь
к перегородке, за которой сидела его
жена, старуха бестолковая и ленивая.
К несчастию,
к последнему-то способу Катрин была более склонна, чем
к первому, и не
прошло еще года их свадьбе, как не оставалось уже никакого сомнения, что Ченцов механически разговаривал с
женой, механически слушал ее пение, механически иногда читал ей, но уже не Боккачио и не Поль-де-Кока, а некоторые весьма скучные и бестолковые масонские сочинения из библиотеки Петра Григорьича, что он явно делал на досаду Катрин, потому что, читая, всегда имел ядовито-насмешливую улыбку и был несказанно доволен, когда супруга его, томимая скукой от такого слушания, наконец, начинала зевать.
Бывали также Ченцовы несколько раз в маскарадах Дворянского собрания, причем Катрин
ходила неразлучно с мужем под руку, так что Валерьян Николаич окончательно увидал, что он продал себя и теперь находится хоть и в золотой, но плотно замкнутой клетке; а потому, едва только наступил великий пост, он возопиял
к жене, чтобы ехать опять в деревню, где все-таки ему было попривольнее и посвободнее, а сверх того и соблазнов меньше было.
В продолжение всего предыдущего времени Егора Егорыча как-то было не видать в зале, но едва только началась баллотировка, как он появился и прямо
прошел к столу, около которого стоял также и Тулузов в мундире дворянина, с Владимиром на груди, получивший выборный шар от
жены своей.
9-еапреля. Возвратился из-под начала на свое пепелище. Тронут был очень слезами
жены своей, без меня здесь исстрадавшейся, а еще более растрогался слезами
жены дьячка Лукьяна. О себе молчав, эта женщина благодарила меня, что я пострадал за ее мужа. А самого Лукьяна
сослали в пустынь, но всего только, впрочем, на один год. Срок столь непродолжительный, что семья его не истощает и не евши. Ближе
к Богу будет по консисторскому соображению.
Дело состояло в том, что помпадур отчасти боролся с своею робостью, отчасти кокетничал. Он не меньше всякого другого ощущал на себе влияние весны, но, как все люди робкие и в то же время своевольные, хотел, чтобы Надежда Петровна сама повинилась перед ним. В ожидании этой минуты, он до такой степени усилил нежность
к жене, что даже стал вместе с нею есть печатные пряники. Таким образом дни
проходили за днями; Надежда Петровна тщетно ломала себе голову; публика ожидала в недоумении.
«Другажды, — читаю, пишут отец Маркел, —
проходя с дьяконом случайно вечернею порою мимо дома того же священника отца Иоанна, опять видели, как он со всем своим семейством, с
женою, племянником и с купно приехавшею
к нему на каникулярное время из женской гимназии племянницею, азартно играл в карты, яростно ударяя по столу то кралею, то хлапом, и при сем непозволительно восклицал: „никто больше меня, никто!“» Прочитав сие, взглянул я на преосвященного владыку и, не дожидаясь его вопроса, говорю...
Так
прошел весь медовый месяц. Павел Митрич оказался человеком веселого нрава, любил ездить по гостям и
к себе возил гостей. Назовет кого попало, а потом и посылает
жену тормошить бабушку насчет угощенья. Сам никогда слова не скажет, а все через
жену.
— Шабаш, ребята! — весело сказал Глеб, проводя ладонью по краю лодки. — Теперь не грех нам отдохнуть и пообедать. Ну-ткась, пока я закричу бабам, чтоб обед собирали, пройдите-ка еще разок вон тот борт… Ну, живо! Дружней! Бог труды любит! — заключил он, поворачиваясь
к жене и посылая ее в избу. — Ну, ребята, что тут считаться! — подхватил рыбак, когда его хозяйка, сноха и Ваня пошли
к воротам. — Давайте-ка и я вам подсоблю… Молодца, сватушка Аким! Так! Сажай ее, паклю-то, сажай! Что ее жалеть!.. Еще, еще!
«Женится — слюбится (продолжал раздумывать старый рыбак). Давно бы и дело сладили, кабы не стройка, не новая изба… Надо, видно, дело теперь порешить. На Святой же возьму его да
схожу к Кондратию: просватаем, а там и делу конец! Авось будет тогда повеселее. Через эвто, думаю я, более и скучает он, что один, без
жены, живет: таких парней видал я не раз! Сохнут да сохнут, а женил, так и беда
прошла. А все вот так-то задумываться не с чего… Шут его знает! Худеет, да и полно!.. Ума не приложу…»
Последние слова сына, голос, каким были они произнесены, вырвали из отцовского сердца последнюю надежду и окончательно его сломили. Он закрыл руками лицо, сделал безнадежный жест и безотрадным взглядом окинул Оку, лодки, наконец, дом и площадку. Взгляд его остановился на
жене… Первая мысль старушки, после того как
прошел страх, была отыскать Ванюшу, который не пришел
к завтраку.
Люди схватят его, будут судить и
сошлют в Сибирь, как
сослали его отца… Это возмущало его, и он суживал свою жажду мести до желания рассказать Кирику о своей связи с его
женой или пойти
к старику Хренову и избить его за то, что он мучает Машу…
Крик его, как плетью, ударил толпу. Она глухо заворчала и отхлынула прочь. Кузнец поднялся на ноги, шагнул
к мёртвой
жене, но круто повернулся назад и — огромный, прямой — ушёл в кузню. Все видели, что, войдя туда, он сел на наковальню, схватил руками голову, точно она вдруг нестерпимо заболела у него, и начал качаться вперёд и назад. Илье стало жалко кузнеца; он ушёл прочь от кузницы и, как во сне, стал
ходить по двору от одной кучки людей
к другой, слушая говор, но ничего не понимая.
Не
прошло полугода со дня смерти
жены, как он уже посватался
к дочери знакомого ему по делам уральского казака-старообрядца. Отец невесты, несмотря на то, что Игнат был и на Урале известен как «шалый» человек, выдал за него дочь. Ее звали Наталья. Высокая, стройная, с огромными голубыми глазами и длинной темно-русой косой, она была достойной парой красавцу Игнату; а он гордился своей
женой и любил ее любовью здорового самца, но вскоре начал задумчиво и зорко присматриваться
к ней.
— И я таких знаю. В молодости он кверху ногами
ходит, а как придут серьёзные года, гуляет смирно вокруг своей
жены и, пропитания ради, хоть
к нам в охрану готов. Закон природы!..
В первые дни, когда князь хлопотал об отъезде
жены за границу, у него доставало еще терпения не идти
к Елене, и вообще это время он
ходил в каком-то тумане; но вот хлопоты кончились, и что ему затем оставалось делать?
Прошло недели две. Князь и княгиня, каждодневно встречаясь, ни слова не проговорили между собой о том, что я описал в предыдущей главе: князь делал вид, что как будто бы он и не получал от
жены никакого письма, а княгиня — что
к ней вовсе и не приходил Миклаков с своим объяснением; но на душе, разумеется, у каждого из них лежало все это тяжелым гнетом, так что им неловко было даже на долгое время оставаться друг с другом, и они каждый раз спешили как можно поскорей разойтись по своим отдельным флигелям.
Князь это видел, страшно мучился этим и нарочно даже сел на очень отдаленное кресло от
жены.
Прошло между ними несколько времени какого-то тяжелого и мрачного молчания. Вдруг тот же лакей, который приходил звать княгиню
к князю, вошел и объявил, что приехал Миклаков. Княгиня при этом вздрогнула. Князя, тоже вначале, по-видимому, покоробило несколько. Княгиня, поспешно утирая слезы, обратилась
к лакею...
Князь несколько лет уже выражал заметное неудовольствие, когда
жена хоть сколько-нибудь ярко выражала свою нежность
к нему. Сначала ее очень огорчало это, и она даже плакала потихоньку о том, но потом привыкла
к тому. На этот раз князь тоже совершенно механически отвечал на поцелуй
жены и опешил
пройти в свой кабинет, где быстро и очень внимательно осмотрел весь свой письменный стол. Княгиня, хоть и не совсем поспешными шагами, но вошла за ним в кабинет.
Никогда я не едал таких роскошных подовых пирогов, кик в этот достопамятный день. Они были с говядиной, с яйцами и еще с какой-то дрянью, в которой, впрочем, и заключалась вся суть. Румяные, пухлые, они таяли во рту и совершенно незаметно
проходили в желудок. Фарр съел разом два пирога, а третий завернул в бумажку, сказав, что отошлет с попутчиком в Лондон
к жене.