Неточные совпадения
— Отчего ж неизвестности? — сказал Ноздрев. — Никакой неизвестности! будь только на твоей стороне счастие, ты можешь выиграть чертову пропасть. Вон она! экое счастье! — говорил он, начиная метать для возбуждения задору. — Экое счастье! экое счастье! вон: так и колотит! вот та проклятая девятка, на которой я всё просадил! Чувствовал, что
продаст, да уже, зажмурив
глаза, думаю себе: «Черт тебя побери,
продавай, проклятая!»
Он кинул на счеты три тысячи и с минуту молчал, посматривая то на счеты, то в
глаза папа, с таким выражением: «Вы сами видите, как это мало! Да и на сене опять-таки проторгуем, коли его теперь
продавать, вы сами изволите знать…»
Дронов существовал для него только в те часы, когда являлся пред ним и рассказывал о многообразных своих делах, о том, что выгодно купил и перепродал партию холста или книжной бумаги, он вообще покупал,
продавал, а также устроил вместе с Ногайцевым в каком-то мрачном подвале театрик «сатиры и юмора», — заглянув в этот театр, Самгин убедился, что юмор сведен был к случаю с одним нотариусом, который на
глазах своей жены обнаружил в портфеле у себя панталоны какой-то дамы.
Магазин Марины был наполнен блеском еще более ослепительным, как будто всю церковную утварь усердно вычистили мелом. Особенно резал
глаза Христос, щедро и весело освещенный солнцем, позолоченный, кокетливо распятый на кресте черного мрамора. Марина
продавала старику в полушубке золотые нательные крестики, он задумчиво пересыпал их из горсти в горсть, а она говорила ему ласково и внушительно...
— Ты
продашь все. Деньги — независимость, милый. В сумке. И в портфеле, в чемодане. Ах, боже мой!.. Неужели… нет — неужели я… Погаси огонь над кроватью… Режет
глаза.
— Среди своих друзей, — продолжала она неторопливыми словами, — он поставил меня так, что один из них, нефтяник, богач, предложил мне ехать с ним в Париж. Я тогда еще дурой ходила и не сразу обиделась на него, но потом жалуюсь Игорю. Пожал плечами. «Ну, что ж, — говорит. — Хам. Они тут все хамье». И — утешил: «В Париж, говорит, ты со мной поедешь, когда я остаток земли
продам». Я еще поплакала. А потом —
глаза стало жалко. Нет, думаю, лучше уж пускай другие плачут!
— Я государству — не враг, ежели такое большое дело начинаете, я землю дешево
продам. — Человек в поддевке повернул голову, показав Самгину темный
глаз, острый нос, седую козлиную бородку, посмотрел, как бородатый в сюртуке считает поданное ему на тарелке серебро сдачи со счета, и вполголоса сказал своему собеседнику...
— Так… бездельник, — сказала она полулежа на тахте, подняв руки и оправляя пышные волосы. Самгин отметил, что грудь у нее высокая. — Живет восторгами. Сын очень богатого отца, который что-то
продает за границу. Дядя у него — член Думы. Они оба с Пыльниковым восторгами живут. Пыльников недавно привез из провинции жену, косую на правый
глаз, и 25 тысяч приданого. Вы бываете в Думе?
«Дом надо
продать», — напомнил себе Клим Иванович и, закрыв
глаза, стал тихонько, сквозь зубы насвистывать романс «Я не сержусь», думая о Варваре и Стратонове...
«Дурак, дурак и дурак! — с бешенством думал Ляховский, совсем не слушая Половодова. — Первому попавшемуся в
глаза немчурке все разболтал… Это безумие! Ох, не верю я вам, никому не верю, ни одному вашему слову…
Продадите, обманете, подведете…»
— Брат, а ты, кажется, и не обратил внимания, как ты обидел Катерину Ивановну тем, что рассказал Грушеньке о том дне, а та сейчас ей бросила в
глаза, что вы сами «к кавалерам красу тайком
продавать ходили!» Брат, что же больше этой обиды? — Алешу всего более мучила мысль, что брат точно рад унижению Катерины Ивановны, хотя, конечно, того быть не могло.
— Ты женишься, или я тебя прокляну, а имение, как бог свят!
продам и промотаю, и тебе полушки не оставлю. Даю тебе три дня на размышление, а покамест не смей на
глаза мне показаться.
Старосты и его missi dominici [господские сподручные (лат.).] грабили барина и мужиков; зато все находившееся на
глазах было подвержено двойному контролю; тут береглись свечи и тощий vin de Graves [сорт белого вина (фр.).] заменялся кислым крымским вином в то самое время, как в одной деревне сводили целый лес, а в другой ему же
продавали его собственный овес.
В Полуянове вспыхнула прежняя энергия, и он вступил в ожесточенный бой с свидетелями, подавляя их своею находчивостью, опытом и смелостью натиска. Потухшие
глаза заблестели, на лице выступили красные пятна, — это был человек, решившийся
продать дорого свою жизнь.
Я тоже начал зарабатывать деньги: по праздникам, рано утром, брал мешок и отправлялся по дворам, по улицам собирать говяжьи кости, тряпки, бумагу, гвозди. Пуд тряпок и бумаги ветошники покупали по двугривенному, железо — тоже, пуд костей по гривеннику, по восемь копеек. Занимался я этим делом и в будни после школы,
продавая каждую субботу разных товаров копеек на тридцать, на полтинник, а при удаче и больше. Бабушка брала у меня деньги, торопливо совала их в карман юбки и похваливала меня, опустив
глаза...
— Весь не могу, Тит… С
глазу, должно полагать, попритчилось. И покос Никитичу
продал, бабы собрались, а я вот и разнемогся.
Вы, как Исав, готовы за горшок чечевицы
продать все так называемые основы ваши! вы говорите о святости вашего суда, а сами между тем на каждом шагу делаете из него или львиный ров, или сиренскую прелесть! вы указываете на брак, как на основу вашего гнилого общества, а сами прелюбодействуете! вы распинаетесь за собственность, а сами крадете! вы со слезами на
глазах разглагольствуете о любви к отечеству, а сами сапоги с бумажными подметками ратникам ставите!
Равные ей по происхождению женихи, в погоне за деньгами купеческих дочек за границей, малодушно рассеялись по свету, оставив родовые зáмки или
продав их на слом евреям, а в городишке, расстилавшемся у подножия ее дворца, не было юноши, который бы осмелился поднять
глаза на красавицу-графиню.
Продали оставшиеся за наделом отрезки крестьянам позажиточнее (из них в скором времени образовались мироеды) и разбежались, куда
глаза глядят.
У него одно время на Петровке была контора по продаже имений и домов — и когда он уставится на покупателя своими убедительными, честными немецкими
глазами, так тот не уйдет из конторы, не
продав или не купив то, что ему Владимир Эмильевич Миллер предложит.
— Ох, устала! — присела она с бессильным видом на жесткую постель. — Пожалуйста, поставьте сак и сядьте сами на стул. Впрочем, как хотите, вы торчите на
глазах. Я у вас на время, пока приищу работу, потому что ничего здесь не знаю и денег не имею. Но если вас стесняю, сделайте одолжение, опять прошу, заявите сейчас же, как и обязаны сделать, если вы честный человек. Я все-таки могу что-нибудь завтра
продать и заплатить в гостинице, а уж в гостиницу извольте меня проводить сами… Ох, только я устала!
Миропа Дмитриевна перешла в первое отделение и там собственными
глазами прочла в формулярном списке камер-юнкера, что за ним числится триста душ, которые у него действительно когда-то были, но он их давным-давно
продал и только не находил нужным делать о том отметку в своем формуляре.
— Да ты и так ничего не делаешь, эй! Савельев! Разговор Петрович! Тебе говорю: что стоишь,
глаза продаешь!.. начинать!
Ему давно не нравился многоречивый, всё знающий человек, похожий на колдуна, не нравился и возбуждал почтение, близкое страху. Скуластое лицо, спрятанное в шерстяной массе волос, широконосое и улыбающееся тёмной улыбкой до ушей, казалось хитрым, неверным и нечестным, но было в нём — в его едва видных
глазах — что-то устойчивое и подчинявшее Матвея. Работал Маркуша плохо, лениво, только клетки делал с любовью,
продавал их монахиням и на базаре, а деньги куда-то прятал.
Мне ничего не оставалось, как только поднять плечи и сделать большие
глаза. Я понял, что Пепко
продал меня самым бессовестным образом и за мой счет вышел сух из воды.
Недостроенный дом тоже немало смущал Гордея Евстратыча, точно бельмо на
глазу: достраивать нечем, а
продать за бесценок жаль.
Пепел. Ну, ты гляди! Вчера, при свидетелях, я тебе
продал часы за десять рублей… три — получил, семь — подай! Чего
глазами хлопаешь? Шляется тут, беспокоит людей… а дела своего не знает…
— Когда умер отец — мне было тринадцать лет, — вы видите, какой я и теперь маленький? Но я был ловок и неутомим в работе — это всё, что оставил мне отец в наследство, а землю нашу и дом
продали за долги. Так я и жил, с одним
глазом и двумя руками, работая везде, где давали работу… Было трудно, но молодость не боится труда — так?
Беркутов. Совершенно. А вам хотелось помучить меня, позабавиться? Не запирайтесь! Уж я вижу по
глазам вашим. Ну, Бог с вами. Поберегите кокетство для других обожателей: у вас будет много. Побеседуем как деловые люди! Я приехал
продать усадьбу.
И слезы, как их ни старался удержать граф, снова заискрились на его
глазах, и он только старался поскорее их смигнуть, чтобы не сердить ими Бегушева. Собственно, под распоряжением по гардеробу дочери Хвостиков разумел то, что, собрав оставленные ею вещи и платья в городской квартире Тюменева,
продал их за бесценок!
И вот Артамонов, одетый в чужое платье, обтянутый им, боясь пошевелиться, сконфуженно сидит, как во сне, у стола, среди тёплой комнаты, в сухом, приятном полумраке; шумит никелированный самовар, чай разливает высокая, тонкая женщина, в чалме рыжеватых волос, в тёмном, широком платье. На её бледном лице хорошо светятся серые
глаза; мягким голосом она очень просто и покорно, не жалуясь, рассказала о недавней смерти мужа, о том, что хочет
продать усадьбу и, переехав в город, открыть там прогимназию.
— Сорока на хвосте принесла… Хе-хе! Нет, вы не ошиблись в выборе: самая пышная дивчина на всем прииске. Я не уступил бы вам ее ни за какие коврижки, да вот проклятый ревизор на носу… Не до Наськи!.. А вы слыхали, что ревизор уж был на Майне и нашел приписное золото? О, черт бы его взял… Где у этого Синицына только
глаза были?.. Теперь и пойдут шукать по всем приискам, кто
продавал Синицыну золото… Тьфу!.. А еще умным человеком считается… Вот вам и умный человек.
Взял и вдруг все
продал. Трактирщик тут у нас по близости на пристани процвел — он и купил. В нем уж, наверное, никакого „духу“, кроме грабительства, нет, стало быть, ему честь и место. И сейчас на моих
глазах, покуда я пожитки собирал, он и распоряжаться начал: птицу на скотном перерезал, карасей в пруде выловил, скот угнал… А потом, говорит, начну дом распродавать, лес рубить, в два года выручу два капитала, а наконец, и пустое место задешево
продам.
— И теперь не
продам, потому это не порядок: за деньги молодки нестись не будут, не такое это дело, чтобы за деньги его можно было купить. Да. А что вам совестно от меня молодок в подарок, так это пустое: дело житейское, как-нибудь сочтемся… Поповские
глаза завидущие, чего-нибудь припрошу — вот и квиты.
Одета была Фатевна в ситцевый темный сарафан с глазками и ситцевую розовую рубашку, на голове был надет коричневый платок с зелеными разводами; лицо Фатевны, морщинистое и желтое, сильно попорченное оспой, с ястребиным носом и серыми ястребиными
глазами, принадлежало к тому типу, который можно встретить в каждом городе, где-нибудь в «обжорных рядах», где разбитные мещанки торгуют хлебом и квасом с таким азартом, точно они делят наследство или
продают золото.
Чтобы отвести
глаза исправнику, лесничие придумали какую штуку: всем лесообъездчикам заказано строго-настрого преследовать лесоворов, вот они и усердствуют, завалили мировых судей делами о лесных кражах, а им это на руку, потому что они сами воруют в десять раз больше и
продают лес тем же рабочим.
Один помещик, щеголь, в поддевке из тонкого сукна и в высоких лакированных сапогах, уже пожилой, как-то,
продавая ей лошадь, так увлекся разговором с ней, что уступил ей, сколько она пожелала. Он долго держал ее за руку и, глядя ей в ее веселые, лукавые, наивные
глаза, говорил...
— Изо всех щелей их старого дома смотрят жёсткие
глаза нищеты, торжествуя победу над этим семейством. В доме, кажется, нет ни копейки денег и никаких запасов; к обеду посылали в деревню за яйцами. Обед без мяса, и поэтому старик Бенковский говорит о вегетарианстве и о возможности морального перерождения людей на этой почве. У них пахнет разложением, и все они злые — от голода, должно быть. Я ездила к ним с предложением
продать мне клок земли, врезавшийся в мои владения.
— С кругу спились, совсем одурели. Да и как не одуреть: в сутки по три целковых теперь получают, да еще сколько обманут… Ведь наш брат другой раз даже до смешного бывает глуп и доверчив!.. Ей-богу! В
глаза мужики всех обманывают, а им за это еще деньги платят. Одно место в четверо рук
продают… Ха-ха!
— Оля, милая, не могу я больше тут. Силы моей нет. Ради бога, ради Христа небесного, напиши ты своей сестрице Клавдии Абрамовне, пусть
продает и закладывает все, что есть у ней, пусть высылает денег, мы уедем отсюда. О господи, — продолжал он с тоской, — хоть бы одним
глазом на Москву взглянуть! Хоть бы она приснилась мне, матушка!
Продала все, всего решилась и уехала; думаю, пусть лучше хоть
глаза мои на все это не глядят и уши мои не слышат.
Он женился на слобожанке-полуякутке, его девочки говорили только по-якутски, а сам он пахал землю,
продавал хлеб, ездил зимой в извоз и глядел на жизнь умными, немного насмешливыми
глазами.
Ананий Яковлев(после некоторого молчания). Я хотя, судырь, и простой мужик, как вы, может, меня понимаете; однакоже чести моей не
продавал ни за большие деньги, ни за малые, и разговора того, может, и с
глазу на
глаз иметь с вами стыдился, а вы еще меня при третьем человеке в краску вводите: так господину делать нехорошо…
Ни к чему не думал он притронуться;
глаза его без всякого участия, без всякой жизни глядели в окно, обращенное в двор, где грязный водовоз лил воду, мерзнувшую на воздухе, и козлиный голос разносчика дребезжал: «Старого платья
продать».
— Не смешь
продать! — дико захрипел отец, выкатив красные
глаза, бессильно взмахивая руками и хлопая ими по коленям, как недорезанный петух крыльями. Икота, участившись, мешала ему говорить, язык выскальзывал изо рта, лицо перекосилось, а седые пряди волос прыгали по щекам, путаясь с бородою. Николай снова двинулся в передний угол, говоря жёстко и угрюмо...
А поди-ка понеси в самом деле, так и ничего бы не дали, кроме того что насмеялись бы тебе в
глаза, что такую злосчастную вещь
продаешь. Так только ему, человеку божию, зная норов его простоватый, в утеху сказал.
Оставшись с
глазу на
глаз с Алексеем, Патап Максимыч подробно рассказал ему про свои похожденья во время поездки: и про Силантья лукерьинского, как тот ему золотой песок
продавал, и про Колышкина, как он его испробовал, и про Стуколова с Дюковым, как они разругали Силантья за лишние его слова. Сказал Патап Максимыч и про отца Михаила, прибавив, что мошенники и такого Божьего человека, как видно, хотят оплести.
А после слышу, каки-то ловцы диковинную стерлядь
продали, фунтов в двадцать весом, от пера до
глаза больше полутора аршин.
«Как Исав… как Исав, за чечевичную похлебку!» — думал он; «да и тот-то поступил умнее, потому
продал какое-то там фиктивное первенство, а я капитал… капитал!.. двадцать пять тысяч серебром
продал за двести пятьдесят рублишек!» И на
глаза его чуть слезы не проступали от боли всей злобы его.
Живая душа в нем сказывалась, честная мысль сквозилась, хороший человек чувствовался — человек, который не
продаст, не выдаст, который если полюбит, так уж хорошо полюбит — всею волею, всею мыслью, всем желанием своим; человек, который смотрит прямо в
глаза людям, не задумывается отрезать им напрямик горькую правду, и сам способен столь же твердо выслушать от людей истину еще горчайшую.