Неточные совпадения
Непостижимое дело! с товарищами он был хорош, никого не
продавал и, давши слово, держал; но высшее над собою начальство он считал чем-то вроде неприятельской батареи, сквозь которую нужно пробиваться, пользуясь всяким слабым
местом, проломом или упущением…
Он стал хвастаться перед Штольцем, как, не сходя с
места, он отлично устроил дела, как поверенный собирает справки о беглых мужиках, выгодно
продает хлеб и как прислал ему полторы тысячи и, вероятно, соберет и пришлет в этом году оброк.
Мне показалось, что я вдруг очутился на каком-нибудь нашем московском толкучем рынке или на ярмарке губернского города, вдалеке от Петербурга, где еще не завелись ни широкие улицы, ни магазины; где в одном
месте и торгуют, и готовят кушанье, где
продают шелковый товар в лавочке, между кипящим огромным самоваром и кучей кренделей, где рядом помещаются лавка с фруктами и лавка с лаптями или хомутами.
Еще помню, как из сих четверых
продала матушка одну, кухарку Афимью, хромую и пожилую, за шестьдесят рублей ассигнациями, а на
место ее наняла вольную.
По учинении ж ** земским судом по сему прошению исследований открылось: что помянутый нынешний владелец спорного имения гвардии поручик Дубровский дал на
месте дворянскому заседателю объяснение, что владеемое им ныне имение, состоящее в означенном сельце Кистеневке, ** душ с землею и угодьями, досталось ему по наследству после смерти отца его, артиллерии подпоручика Гаврила Евграфова сына Дубровского, а ему дошедшее по покупке от отца сего просителя, прежде бывшего провинциального секретаря, а потом коллежского асессора Троекурова, по доверенности, данной от него в 17… году августа 30 дня, засвидетельствованной в ** уездном суде, титулярному советнику Григорью Васильеву сыну Соболеву, по которой должна быть от него на имение сие отцу его купчая, потому что во оной именно сказано, что он, Троекуров, все доставшееся ему по купчей от канцеляриста Спицына имение, ** душ с землею,
продал отцу его, Дубровского, и следующие по договору деньги, 3200 рублей, все сполна с отца его без возврата получил и просил оного доверенного Соболева выдать отцу его указную крепость.
Крепко обнялись мы, — она плакала, и я плакал, бричка выехала на улицу, повернула в переулок возле того самого
места, где
продавали гречневики и гороховый кисель, и исчезла; я походил по двору — так что-то холодно и дурно, взошел в свою комнату — и там будто пусто и холодно, принялся готовить урок Ивану Евдокимовичу, а сам думал — где-то теперь кибитка, проехала заставу или нет?
Громадное владение досталось молодому Хомякову. Он тотчас же разломал флигель и решил на его
месте выстроить роскошный каменный дом, но городская дума не утвердила его плана: она потребовала расширения переулка. Уперся Хомяков: «Ведь земля моя». Город предлагал купить этот клок земли — Хомяков наотрез отказался
продать: «Не желаю». И, огородив эту землю железной решеткой, начал строить дом. Одновременно с началом постройки он вскопал за решеткой землю и посадил тополя, ветлу и осину.
Чуть свет являлись на толкучку торговки, барахольщики первой категории и скупщики из «Шилова дома», а из желающих
продать — столичная беднота: лишившиеся
места чиновники приносили последнюю шинелишку с собачьим воротником, бедный студент
продавал сюртук, чтобы заплатить за угол, из которого его гонят на улицу, голодная мать, продающая одеяльце и подушку своего ребенка, и жена обанкротившегося купца, когда-то богатая, боязливо предлагала самовар, чтобы купить еду сидящему в долговом отделении мужу.
После войны 1812 года, как только стали возвращаться в Москву москвичи и начали разыскивать свое разграбленное имущество, генерал-губернатор Растопчин издал приказ, в котором объявил, что «все вещи, откуда бы они взяты ни были, являются неотъемлемой собственностью того, кто в данный момент ими владеет, и что всякий владелец может их
продавать, но только один раз в неделю, в воскресенье, в одном только
месте, а именно на площади против Сухаревской башни».
С развитием на Сахалине городской жизни растет мало-помалу и потребность в рынке; в Александровске уже определилось
место, где бабы
продают овощи, и на улицах не редкость встретить ссыльных, торгующих огурцами и всякою зеленью.
— Полноте, Анна Андреевна, — сказал я, — в Сибири совсем не так дурно, как кажется. Если случится несчастье и вам надо будет
продать Ихменевку, то намерение Николая Сергеевича даже и очень хорошо. В Сибири можно найти порядочное частное
место, и тогда…
— Потому что у нас всё на чести! — ораторствовал Заяц. — Будем так говорить: барин лес
продает, а Тихон Иванов его осматривает. В одном
месте посмотрит — ах, хорош лесок! в другом поглядит — вот так, брат, лесок! Правильно ли я говорю?
— Сибирян-то? Задаром взял. Десятин с тысячу
места здесь будет, только все лоскутками: в одном
месте клочок, в другом клочок. Ну, Павел Павлыч и видит, что возжаться тут не из чего. Взял да на круг по двадцать рублей десятину и
продал. Ан одна усадьба кирпичом того стоит. Леску тоже немало, покосы!
Как-то вдруг для меня сделалось совсем ясно, что мне совсем не к лицу ни
продавать, ни покупать, ни даже ликвидировать. Что мое
место совсем не тут, не в мире продаж, войн, трактатов и союзов, а где-то в безвестном углу, из которого мне никто не препятствовал бы кричать вслед несущейся мимо меня жизни: возьми всё — и отстань!..
— Как тебе сказать, мой друг! Я бы на твоем
месте продала. Конечно, кабы здесь жить… хорошенькие в твоем именье местечки есть… Вот хоть бы Филипцево… хорош, очень хорош лесок!.. Признаться сказать, и я иногда подумывала твое Чемезово купить — все-таки ты мне родной! — ну, а пяти тысяч не дала бы! Пять тысяч — большие деньги! Ах, какие это большие деньги, мой друг! Вот кабы"Кусточки"…
А лошади, тройка саврасых, были уже на
местах. Одну, Машку,
продали цыганам за 18 рублей, другого, Пестрого, променяли мужику за 40 верст, Красавчика загнали и зарезали.
Продали шкуру за 3 рубля. Всему делу этому был руководчиком Иван Миронов. Он служил у Петра Николаича и знал порядки Петра Николаича и решил вернуть свои денежки. И устроил дело.
Этих примеров видали по нашему
месту очень довольно, потому как и народишко этот дрянной, и дозволь ты ему только свои барыши наблюдать, так он, пожалуй, и Христа-то
продать готов, не токма что своего брата, — самые то есть алтынники.
А вы подумайте, каково мне теперь в яму-то идти. Что ж мне, зажмуриться, что ли? Мне Ильинка-то теперь за сто верст покажется. Вы подумайте только, каково по Ильинке-то идти? Это все равно, что грешную душу дьяволы, прости Господи, по мытарствам тащат. А там мимо Иверской: как мне взглянуть-то на нее, на матушку?.. Знаешь, Лазарь, Иуда, ведь он тоже Христа за деньги
продал, как мы совесть за деньги
продаем… А что ему за это было?.. А там Присутственные
места, Уголовная палата…
Она рассказала, что, после мужа оставшись всего восемнадцати лет, находилась некоторое время в Севастополе «в сестрах», а потом жила по разным местам-с, а теперь вот ходит и Евангелие
продает.
Он убивал этот скот, чтобы не тратиться на прогон и на прокорм на
местах покупки, и, пользуясь зимним холодом, привозил его в Москву, в форме убоины, которую
продавал по ценам более чем умеренным.
— Я теперь собственно потому опоздал, что был у генерал-губернатора, которому тоже объяснил о моей готовности внести на спасение от голодной смерти людей триста тысяч, а также и о том условии, которое бы я желал себе выговорить: триста тысяч я вношу на покупку хлеба с тем лишь, что самолично буду распоряжаться этими деньгами и при этом обязуюсь через две же недели в Москве и других
местах, где найду нужным, открыть хлебные амбары, в которых буду
продавать хлеб по ценам, не превышающим цен прежних неголодных годов.
— Никита, — прибавил он благоволительно и оставляя свою руку на плече князя, — у тебя сердце правдивое, язык твой не знает лукавства; таких-то слуг мне и надо. Впишись в опричнину; я дам тебе
место выбылого Вяземского! Тебе я верю, ты меня не
продашь.
В конце зимы другие двадцать человек отправились туда же и с наступившею весною посеяли двадцать десятин ярового хлеба, загородили плетнями дворы и хлевы, сбили глиняные печи и опять воротились в Симбирскую губернию; но это не были крестьяне, назначаемые к переводу; те оставались дома и готовились к переходу на новые
места:
продавали лишний скот, хлеб, дворы, избы, всякую лишнюю рухлядь.
Михаил Максимович с того начал, что принялся за перевод крестьян на новые
места, а старые земли
продал очень выгодно.
13. Домом они жили в Зимовейской станице своим собственным, который по побеге мужа (что дневного пропитания с детьми иметь стало не от чего)
продала за 24 руб. за 50 коп. Есауловской станицы казаку Ереме Евсееву на слом, который его в ту Есауловскую станицу по сломке и перевез; а ныне особою командою паки в Зимовейскую станицу перевезен и на том же
месте, где он стоял и они жили, сожжен; а хутор их, состоящий так же неподалеку Зимовейской станицы, сожжен же.
— Еще годков пять помыкаемся, — говорила мне Федосьюшка, — да выдем замуж за Ивана Родивоныча, а там и укатим в свое
место. Беспременно она у барыни всю усадьбу откупит. Уж ты сделай милость, голубчик, напиши тетеньке-то, чтоб она годков пять покрепилась, не
продавала. Слышали мы, что она с Финагеичем позапуталась, так мы и теперь можем сколько-нибудь денег за процент дать, чтобы ее вызволить. А через пять лет и остатние отдадим — ступай на все четыре стороны!
— Скоро уже девочка взрастёт. Я спрашивала которых знакомых кухарок и других баб — нет ли
места где для девочки? Нет ей
места, говорят… Говорят —
продай!.. Так ей будет лучше… дадут ей денег и оденут… дадут и квартиру… Это бывает, бывает… Иной богатый, когда он уже станет хилым на тело да поганеньким и уже не любят его бабы даром… то вот такой мерзюга покупает себе девочку… Может, это и хорошо ей… а всё же противно должно быть сначала… Лучше бы без этого… Лучше уж жить ей голодной, да чистой, чем…
Полина. Ну, Юлинька, по
местам; сядем, как умные барышни сидят. Сейчас маменька будет нам смотр делать. Товар лицом
продает.
— Не хочет-с, не хочет сама себе помогать,
продает свою свободу за кареты, за положение, за прочие глупые вещи. Раба! Всякий, кто дорожит чем-нибудь больше, чем свободой, — раб. Не все ли равно, женщина раба мужа, муж раб чинов и
мест, вы рабы вашего либерализма, соболи, бобры — все равны!
Кондукторское платье он носил с отвращением и стыдился его, но свое
место считал выгодным, так как мог красть свечи и
продавать их.
Я помню мои путешествия с папенькой по присутственным
местам, где у нас постоянно производились какие-то дела и где из-за решеток выглядывали какие-то воспаленные, изуродованные оспой и фистулой физиономии, которые, казалось, говорили: ко мне! сюда пожалуйте, здесь можно отца родного купить и обратно его с барышом
продать!
Беркутов. В другом
месте это огромное богатство, а здесь на лес цены низки: лесопромышленники дадут вам рублей по десяти за десятину — значит, надо
продать его почти весь. А без лесу имение стоит грош. Дадут и дороже десяти рублей, но с рассрочкой платежа, по вырубке, а вам нужны деньги сейчас. Вот какое ваше положение!
Шакро уже сильно потрепал свой модный костюм, и его ботинки лопнули во многих
местах. Трость и шляпу мы
продали в Херсоне. Вместо шляпы он купил себе старую фуражку железнодорожного чиновника.
Мне нужно как можно скорее
продать мое бряхимовское имение; тем на
месте ты скорей найдешь покупщика.
— Нет, Вера Николаевна, вы не торопитесь
продавать! Это надо
продать любителю тишины, это —
место для отдыха души. А наш брат — что вам даст? Земли у вас нет, лесу — мало, да и — плохой, да и кому, кроме зайцев, лес нужен здесь?
Взял и вдруг все
продал. Трактирщик тут у нас по близости на пристани процвел — он и купил. В нем уж, наверное, никакого „духу“, кроме грабительства, нет, стало быть, ему честь и
место. И сейчас на моих глазах, покуда я пожитки собирал, он и распоряжаться начал: птицу на скотном перерезал, карасей в пруде выловил, скот угнал… А потом, говорит, начну дом распродавать, лес рубить, в два года выручу два капитала, а наконец, и пустое
место задешево
продам.
Одна «сестра» запросила рубль на рубль, другая полтораста процентов, вот мужик и прибежал ко мне, плачет — или
продавай лошадей и уголь на
месте за бесценок, или ступай в кабалу к «сестрам».
— Должно быть, обманул кого-нибудь из золотопромышленников, — объяснял Пластунов. — Теперь у них это везде идет: одно и то же
место в трои руки
продают. Заберут задатки и пьянствуют…
— С кругу спились, совсем одурели. Да и как не одуреть: в сутки по три целковых теперь получают, да еще сколько обманут… Ведь наш брат другой раз даже до смешного бывает глуп и доверчив!.. Ей-богу! В глаза мужики всех обманывают, а им за это еще деньги платят. Одно
место в четверо рук
продают… Ха-ха!
Официально она точно была только кружевница, то есть мещанки, бедные купчихи и поповны насылали ей «из своего
места» разные воротнички, кружева и манжеты: она
продавала эти произведения вразнос по Петербургу, а летом по дачам, и вырученные деньги, за удержанием своих процентов и лишков, высылала «в свое
место».
— Эх, славное
место! — сказал философ. — Вот тут бы жить, ловить рыбу в Днепре и в прудах, охотиться с тенетами или с ружьем за стрепетами и крольшнепами! Впрочем, я думаю, и дроф немало в этих лугах. Фруктов же можно насушить и
продать в город множество или, еще лучше, выкурить из них водку; потому что водка из фруктов ни с каким пенником не сравнится. Да не мешает подумать и о том, как бы улизнуть отсюда.
Они толковали то о том, где лучшие
места для грибов, то
продавали или покупали что-то такое один у другого, и при этом всегда платили друг другу самыми мелкими монетами: денежками, полушками.
— Ухожу. Как, бог даст, устроится она, с тобой ли, с кем ли, я и пошла. Шесть годов думаю об этом. Ты женись на ней, женись, это лучше всего тебе! Мельницу —
продай, да в город, лавочку открой там — вот тебе и хорошо будет. Она тоже не крестьянка, Хриська-то. Ей за прилавком стоять — самое
место!
— потом идет на то
место, где сидела дичь, и тщательно разыскивает перья или следы крови. Если же ему случится убить что-нибудь, то он несет дичь на ксендзовский двор или к органисту и
продает там. Каждый раз после охоты он доводит меня до калитки и, сняв шапку и склонив просительно набок свою водевильную голову, говорит заискивающим, тихим голосом...
Граф тогда всю знать к себе в театр пригласил (
мест за деньги не
продавали), и спектакль поставили самый лучший. Любовь Онисимовна должна была и петь в «подпури», и танцевать «Китайскую огородницу», а тут вдруг еще во время самой последней репетиции упала кулиса и пришибла ногу актрисе, которой следовало играть в пьесе «герцогиню де Бурблян».
— Правду говорю, — молвил Патап Максимыч. — Что мне врать-то? Не
продаю его тебе. Первый токарь по всему околотку. Обойди все здешние
места, по всему Заволжью другого такого не сыскать. Вот перед истинным Богом — право слово.
— Всякие, молодец, бывают купцы, — засмеялся дядя Елистрат. — По здешним
местам есть такие купцы, что
продают одни рубцы, да сено с хреном, да еще суконны пироги с навозом… Ты не из таковских… Первостатейным глядишь.
Вообще крестьянские женщины тогда
продавали свою честь в наших
местах за всякую предложенную цену, начиная с медной гривны, но покупатели в деревнях были редки.
Женский пол, как замужние, так и незамужние,
продавали свои труды нипочем: в услуги или на работу поденно охотно набивались «из-за прокорму», но и на этих условиях в деревнях
места нельзя было найти.
Кончились хлопоты, еще ден пяток, и караван двинется с
места. Вдруг получает Меркулов письмо от нареченного тестя. Невеселое письмо пишет ему Зиновий Алексеич: извещает, что у Макарья на тюленя цен вовсе нет и что придется
продать его дешевле рубля двадцати. А ему в ту цену тюлень самому обошелся, значит, до́ставка с наймом паузков, с платой за простой и с другими расходами вон из кармана. Вот тебе и свадебный подарок молодой жене!