Неточные совпадения
Мой бедный Ленский! за могилой
В пределах вечности глухой
Смутился ли, певец унылый,
Измены вестью роковой,
Или над Летой усыпленный
Поэт, бесчувствием блаженный,
Уж не смущается ничем,
И мир ему закрыт и нем?..
Так! равнодушное забвенье
За
гробом ожидает нас.
Врагов, друзей, любовниц глас
Вдруг молкнет. Про одно именье
Наследников сердитый хор
Заводит непристойный спор.
И через номер кратко сообщала о торжественных похоронах убитой, «
гроб которой
провожал до места последнего успокоения весь город».
— Ты
проводи ее до церкви, — попросила Варвара, глядя на широкий
гроб в санях, отирая щеки платком.
— Это мой другой страшный грех! — перебила ее Татьяна Марковна, — я молчала и не
отвела тебя… от обрыва! Мать твоя из
гроба достает меня за это; я чувствую — она все снится мне… Она теперь тут, между нас… Прости меня и ты, покойница! — говорила старуха, дико озираясь вокруг и простирая руку к небу. У Веры пробежала дрожь по телу. — Прости и ты, Вера, — простите обе!.. Будем молиться!..
Гроб его до могилы
провожал весь город.
Когда его хоронили,
гроб его
провожали два человека: казачок Перфишка да Мошель Лейба. Весть о кончине Чертопханова каким-то образом дошла до жида, и он не преминул отдать последний долг своему благодетелю.
Безмолвно
проводив глазами мерно колыхавшийся
гроб, кучер мой обратился ко мне.
Когда тело покойника явилось перед монастырскими воротами, они отворились, и вышел Мелхиседек со всеми монахами встретить тихим, грустным пением бедный
гроб страдальца и
проводить до могилы. Недалеко от могилы Вадима покоится другой прах, дорогой нам, прах Веневитинова с надписью: «Как знал он жизнь, как мало жил!» Много знал и Вадим жизнь!
— Вы никогда не дойдете, — говорила она, — ни до личного бога, ни до бессмертия души никакой философией, а храбрости быть атеистом и отвергнуть жизнь за
гробом у вас у всех нет. Вы слишком люди, чтобы не ужаснуться этих последствий, внутреннее отвращение отталкивает их, — вот вы и выдумываете ваши логические чудеса, чтоб
отвести глаза, чтоб дойти до того, что просто и детски дано религией.
— Что смотришь! скажись мертвым — только и всего! — повторила она. — Ублаготворим полицейских, устроим с пустым
гробом похороны — вот и будешь потихоньку жить да поживать у себя в Щучьей-Заводи. А я здесь хозяйничать буду.
Одиноко сидел в своей пещере перед лампадою схимник и не
сводил очей с святой книги. Уже много лет, как он затворился в своей пещере. Уже сделал себе и дощатый
гроб, в который ложился спать вместо постели. Закрыл святой старец свою книгу и стал молиться… Вдруг вбежал человек чудного, страшного вида. Изумился святой схимник в первый раз и отступил, увидев такого человека. Весь дрожал он, как осиновый лист; очи дико косились; страшный огонь пугливо сыпался из очей; дрожь наводило на душу уродливое его лицо.
Я не помню ни фамилии гробовщика, ни того «червонного валета», для которого он доставил роскошный
гроб, саван и покров. Покойник лежал в своей квартире, в одном из переулков на Тверской. Духовенство его отпело и пошло
провожать на Ваганьково. Впереди певчие в кафтанах, сзади две кареты и несколько молодых людей сопровождают катафалк.
Когда
гроб матери засыпали сухим песком и бабушка, как слепая, пошла куда-то среди могил, она наткнулась на крест и разбила себе лицо. Язёв отец
отвел ее в сторожку, и, пока она умывалась, он тихонько говорил мне утешительные слова...
Мать
проводила дедушку до околицы; там поставили
гроб на сани, а все провожавшие сели в повозки.
Не только
провести, но даже и перенести его по лестнице в квартиру сына не было никакой возможности, и старика только в креслах подкатили к двери передней в ту минуту, когда сверху мимо него пронесли
гроб с дорогим ему прахом.
Вследствие таковых мер, принятых управляющим, похороны Петра Григорьича совершились с полной торжественностью; впереди шел камердинер его с образом в руках; за ним следовали архиерейские певчие и духовенство, замыкаемое в сообществе архимандритов самим преосвященным Евгением; за духовенством были несомы секретарем дворянского собрания, в мундире, а также двумя — тремя чиновниками, на бархатных подушках, ордена Петра Григорьича, а там, как водится, тянулась погребальная колесница с
гробом, за которым непосредственно шел в золотом и блистающем камергерском мундире губернатор, а также и другие сильные мира сего, облеченные в мундиры; ехали в каретах три — четыре немолодые дамы — дальние родственницы Петра Григорьича, — и, наконец,
провожали барина все его дворовые люди, за которыми бежала и любимая моська Петра Григорьича, пребезобразная и презлая.
Как цветок из семени, занесенного вихрем на чуждую почву, — она как-то неожиданно для рассеянного Семена Афанасьевича родилась в швейцарском отеле, первые годы жизни
провела за границей, потом попала в отель на Малой Морской, откуда ее мать вынесли в белом
гробу, чтобы увезти на кладбище в деревню.
И часто инокинь святых
На
гроб отцовский
провожали.
Снежные люди молча мелькают мимо двери магазина, — кажется, что они кого-то хоронят,
провожают на кладбище, но опоздали к выносу и торопятся догнать
гроб. Трясутся лошади, с трудом одолевая сугробы. На колокольне церкви за магазином каждый день уныло звонят — Великий пост; удары колокола бьют по голове, как подушкой: не больно, а глупеешь и глохнешь от этого.
«Померла казначейша Матушкина, сегодня хоронили, почти весь город вышел
гроб проводить.
— Не знаю, матушка, мне ли в мои лета и при тяжких болезнях моих (при этом она глубоко вздохнула) заниматься, кто куда ходит, своей кручины довольно… Пред вами, как перед богом, не хочу таить: Якиша-то опять зашалил — в
гроб меня
сведет… — Тут она заплакала.
Глеб Савинов подавил вздох,
провел ладонью по высокому лбу и медленно пошел сколачивать
гроб для дядюшки Акима.
Под этой ступенькой подписано: «Домашний труд»; на следующей — человек нянчит своего внука; ниже — его «
водят», ибо ему уже восемьдесят лет, а на последней ступеньке — девяноста пяти лет от роду — он сидит в кресле, поставив ноги в
гроб, и за креслом его стоит смерть с косой в руках…
Никому уж он давно был не нужен, всем уж давно он был в тягость, но всё-таки мертвые, хоронящие мертвых, нашли нужным одеть это тотчас же загнившее пухлое тело в хороший мундир, в хорошие сапоги, уложить в новый хороший
гроб, с новыми кисточками на 4-х углах, потом положить этот новый
гроб в другой свинцовый и
свезти его в Moскву и там раскопать давнишние людские кости и именно туда спрятать это гниющее, кишащее червями тело в новом мундире и вычищенных сапогах и засыпать всё землею.
«Это мой спутник… Я могу бросить его здесь, но не могу уйти от него, ибо имя ему — легион… Это спутник всей моей жизни… он до
гроба проводит меня…»
Весёлый плотник умер за работой; делал
гроб утонувшему сыну одноглазого фельдшера Морозова и вдруг свалился мёртвым. Артамонов пожелал
проводить старика в могилу, пошёл в церковь, очень тесно набитую рабочими, послушал, как строго служит рыжий поп Александр, заменивший тихого Глеба, который вдруг почему-то расстригся и ушёл неизвестно куда. В церкви красиво пел хор, созданный учителем фабричной школы Грековым, человеком похожим на кота, и было много молодёжи.
Три тяжелых и мучительных дня, наконец, прошли; на Половинку привезли черный
гроб, явился о. Андроник в сопровождении нескольких любопытных, в том числе Яши, который имел обыкновение
провожать всех покойников.
Чтобы избавиться от предстоящего брака, несколько несбыточных планов составлялось в голове ее; так, например, броситься перед отцом на колени и просить его не губить ее; объясниться с самим Павлом: сказать ему, что она не может быть его женою, потому что любит другого, и просить его как благородного человека не принуждать ее делать жертву, которая, может быть,
сведет ее во
гроб.
–…Отец обезумел, топает ногами, кричит: «Опозорила родителя, погубила душу!» И только после похорон, как увидал, что вся Казань пришла
провожать Лизу и венками
гроб осыпали, опамятовался он. «Если, говорит, весь народ за неё встал, значит, подлец я перед дочерью!»
Прасковья Федоровна, невысокая, жирная женщина, несмотря на все старания устроить противное, всё-таки расширявшаяся от плеч книзу, вся в черном, с покрытой кружевом головой и с такими же странно поднятыми бровями, как и та дама, стоявшая против
гроба, вышла из своих покоев с другими дамами и,
проводив их в дверь мертвеца, сказала: «Сейчас будет панихида; пройдите».
— Хищный тип это тот, — остановился он вдруг в ярости, — это тот человек, который скорей бы отравил в стакане Багаутова, когда стал бы с ним «шампанское пить» во имя приятной с ним встречи, как вы со мной вчера пили, — а не поехал бы его
гроб на кладбище
провожать, как вы давеча поехали, черт знает из каких ваших сокрытых, подпольных, гадких стремлений и марающих вас самих кривляний! Вас самих!
Хороните меня тогда здесь на свой счет у Ивана Крестителя, и пусть над моим
гробом вспомнят, что твой Мишка своего дядю родного в своем отечественном городе без родственной услуги оставил и один раз в жизни
проводить не пошел…
А догадайся муж, что я его не люблю, так он бранью да попреками меня в
гроб сведет.
Барыня. На много ли?.. Федор Иваныч! Принять от него серебро! Вон сейчас! От него всё. Этот человек меня в
гроб сведет. Вчера чуть-чуть не заморил собачку, которая ничего ему не сделала. Мало ему этого, он же зараженных мужиков вчера в кухню
завел, и опять они здесь. От него всё! Вон, сейчас вон! Расчет, расчет! (Семену.) А если ты себе вперед позволишь шуметь в моем доме, я тебя, скверного мужика, выучу!
Он дико взглянул и протер глаза. Но она точно уже не лежит, а сидит в своем
гробе. Он
отвел глаза свои и опять с ужасом обратил на
гроб. Она встала… идет по церкви с закрытыми глазами, беспрестанно расправляя руки, как бы желая поймать кого-нибудь.
Хому опять таким же самым образом
отвели в церковь; опять оставили его одного и заперли за ним дверь. Как только он остался один, робость начала внедряться снова в его грудь. Он опять увидел темные образа, блестящие рамы и знакомый черный
гроб, стоявший в угрожающей тишине и неподвижности среди церкви.
Но что же в
гроб ее
свело?
Патап Максимыч у самого
гроба стоит, глаз не
сводит с покойницы и только порой покачивает головою…
Допели канон. Дрогнул голос Марьюшки, как
завела она запев прощальной песни: «Приидите, последнее дадим целование…» Первым прощаться подошел Патап Максимыч. Истово сотворил он три поклона перед иконами, тихо подошел ко
гробу, трижды перекрестил покойницу, припал устами к холодному челу ее, отступил и поклонился дочери в землю… Но как встал да взглянул на мертвое лицо ее, затрясся весь и в порыве отчаянья вскрикнул...
Кончились простины. Из дома вынесли
гроб на холстах и, поставив на черный «одёр» [Носилки, на которых носят покойников. За Волгой, особенно между старообрядцами, носить покойников до кладбища на холстах или же
возить на лошадях почитается грехом.], понесли на плечах. До кладбища было версты две, несли переменяясь, но Никифор как стал к племяннице под правое плечо, так и шел до могилы, никому не уступая места.
Прохожие, при виде печальной процессии, маленького гробика, скрытого под массою венков, целой колонны институток, следовавших за
гробом, снимали шапки, истово крестились и
провожали нас умиленными глазами.
Ведь река порядочная, не пустячная; на ней можно было бы
завести рыбные ловли, а рыбу продавать купцам, чиновникам и буфетчику на станции и потом класть деньги в банк; можно было бы плавать в лодке от усадьбы к усадьбе и играть на скрипке, и народ всякого звания платил бы деньги; можно было бы попробовать опять гонять барки — это лучше, чем
гробы делать; наконец, можно было бы разводить гусей, бить их и зимой отправлять в Москву; небось одного пуху в год набралось бы рублей на десять.
Другие видели, как ночью
провезли в барак целый обоз
гробов и крючьев.
В
гробе сосновом останки блудницы
Пара гнедых еле-еле везут…
Кто ж
провожает ее на кладбище?
Нет у нее ни друзей, ни… родных…
— А неужто в холщовой рубахе и в
гроб ляжешь? Ты бы на это дело ситцевую
завел.
— Одна. — Она ответила голосом, как будто из другого мира. Глаза смотрели неподвижно, — огромные, темные, средь темных кругов. — Вы знаете, я заказала в Мукдене
гроб и хотела сдать его на поезд,
отвезти в Россию…
Гроб не поспел, так на поезд не приняли… Не приняли… Станцию уже бросали.
Войдя в траурную залу, он остановился и потребовал пить. Подкрепившись питьем, подошел к
гробу, но здесь упал в обморок. Когда он был вынесен и приведен в чувство, то подняли тело и поставили в открытой карете. За
гробом тянулся длинный ряд карет, и, так как покойница была жена генерала, то
гроб провожала гвардия. Поезд отправился в Невский монастырь.
Между тем, на случай нечаянного отражения, он не замедлил присовокупить, что, для ускорения ее благополучия и его собственного спокойствия, согласие с его стороны дано и что она омрачит последние дни его жизни,
сведет его безвременно в
гроб, если откажется от счастья, которое так решительно ее преследовало.
Государь бросился на
гроб и долго обнимал его, потом пешком
проводил до дворца.
Ратники, ее составлявшие, пришли будто на погребальную процессию, и немудрено: их нарядили не защищать своего князя в стольном граде, у
гробов его венчанных предков, под сенью Спаса златоверхого, а
проводить человека, который перестал быть их государем и добровольно, без боя, оставляет их на произвол другого, уже победителя одним своим именем.