Неточные совпадения
«Куда, к черту, они засунули тушилку?» — негодовал Самгин и, боясь, что вся вода выкипит, самовар распаяется, хотел снять с него крышку, взглянуть — много ли воды? Но одна из шишек на крышке отсутствовала, другая качалась, он ожег пальцы,
пришлось подумать о том, как варварски небрежно относится прислуга к вещам хозяев. Наконец он догадался налить
в трубу воды, чтоб погасить угли. Эта возня мешала думать, вкусный
запах горячего хлеба и липового меда возбуждал аппетит, и думалось только об одном...
Проводив ее, чувствуя себя больным от этой встречи, не желая идти домой, где
пришлось бы снова сидеть около Инокова, — Самгин пошел
в поле. Шел по тихим улицам и думал, что не скоро вернется
в этот город, может быть — никогда. День был тихий, ясный, небо чисто вымыто ночным дождем, воздух живительно свеж, рыжеватый плюш дерна источал вкусный
запах.
Нечего делать,
пришлось остановиться здесь, благо
в дровах не было недостатка. Море выбросило на берег много плавника, а солнце и ветер позаботились его просушить. Одно только было нехорошо:
в лагуне вода имела солоноватый вкус и неприятный
запах. По пути я заметил на берегу моря каких-то куликов. Вместе с ними все время летал большой улит. Он имел белое брюшко, серовато-бурую с крапинками спину и темный клюв.
Он до сих пор издает слабый
запах, а рука, мне давшая его, та рука, которую мне только раз
пришлось прижать к губам моим, быть может, давно уже тлеет
в могиле…
Каждый требовал себе излюбленный напиток. Кому подавалась ароматная листовка: черносмородинной почкой
пахнет, будто весной под кустом лежишь; кому вишневая — цвет рубина, вкус спелой вишни; кому малиновая; кому белый сухарный квас, а кому кислые щи — напиток, который так газирован, что его
приходилось закупоривать
в шампанки, а то всякую бутылку разорвет.
В конце концов
приходилось все-таки просить для чтения путешествие Ливингстона, за ним путешествие Кука, затем путешествие Араго, путешествие Беккера —
паши.
Но, почти помимо их сознания, их чувственность — не воображение, а простая, здоровая, инстинктивная чувственность молодых игривых самцов — зажигалась от Нечаянных встреч их рук с женскими руками и от товарищеских услужливых объятий, когда
приходилось помогать барышням входить
в лодку или выскакивать на берег, от нежного
запаха девичьих одежд, разогретых солнцем, от женских кокетливо-испуганных криков на реке, от зрелища женских фигур, небрежно полулежащих с наивной нескромностью
в зеленой траве, вокруг самовара, от всех этих невинных вольностей, которые так обычны и неизбежны на пикниках, загородных прогулках и речных катаниях, когда
в человеке,
в бесконечной глубине его души, тайно пробуждается от беспечного соприкосновения с землей, травами, водой и солнцем древний, прекрасный, свободный, но обезображенный и напуганный людьми зверь.
Ему
пришлось пересекать Ново-Кишиневский базар. Вдруг вкусный жирный
запах чего-то жареного заставил его раздуть ноздри. Лихонин вспомнил, что со вчерашнего полдня он еще ничего не ел, и сразу почувствовал голод. Он свернул направо,
в глубь базара.
Пришлось ждать
в полутемной передней, где
пахло яблоками, нафталином, свежелакированной мебелью и еще чем-то особенным, не неприятным, чем
пахнут одежда и вещи
в зажиточных, аккуратных немецких семействах.
Александров учился всегда с серединными успехами. Недалекое производство представлялось его воображению каким-то диковинным белым чудом, не имеющим ни формы, ни цвета, ни вкуса, ни
запаха. Одной его заботой было окончить с круглым девятью, что давало права первого разряда и старшинство
в чине. О последнем преимуществе Александров ровно ничего не понимал, и воспользоваться им ему ни разу
в военной жизни так и не
пришлось.
— Прогоны мне Араби-паша
в оба конца вперед уплатил, равно как и полугодовое жалованье не
в зачет, — ответил Редедя, — ну, а порционы, должно быть,
придется на том свете угольками получить.
Я еще раз прочел письмо.
В это время
в кухню пришел солдат, приносивший нам раза два
в неделю, неизвестно от кого, чай, французские булки и рябчиков, от которых
пахло духами. Работы у меня не было,
приходилось сидеть дома по целым дням, и, вероятно, тот, кто присылал нам эти булки, знал, что мы нуждаемся.
Приходилось то и дело переходить речонки вброд или по лавам, которые представляют из себя не что иное, как два или три тонких деревца, связанных лыком или прутьями, переброшенных поперек реки и крепленных несколькими парами шатких кольев, вколоченных
в дно. Но всего неприятнее были переходы по открытым местам, совсем голубым от бесчисленных незабудок, от которых так остро, травянисто и приторно
пахло. Здесь почва ходила и зыбилась под ногами, а из-под ног, хлюпая, била фонтанчиками черная вонючая вода.
Мне, однако,
пришлось горько разочароваться. Пройдя узкий входной коридорчик, мои провожатые повернули не направо, как я ожидал,
в общий коридор военно-каторжного корпуса, а налево. Мы очутились
в маленькой конурке с кроватью и с сильным жилым
запахом, не похожей, однако, на тюремную камеру. Дело объяснилось, когда ключник отпер еще одну дверь, и меня пригласили войти
в открывшуюся «одиночку».
Такая мысль не могла не
прийтись по вкусу гимназистам, и потому исполнение ее нимало не замедлилось. Один шустрый мальчуган пробрался как раз к частному, стал совсем близко его и — точь-в-точь по рецепту Полоярова — опустясь с земным поклоном на колени, приблизил свечу свою к краю форменного пальто пристава. Толстый драп тотчас же задымился и распространил вокруг себя
запах смрадной гари.
Но вот, наконец, через час езды показался лесок, и оттуда донесся острый аромат апельсинов. Скоро коляска въехала
в роскошную большую рощу апельсинных и лимонных деревьев; аромат от зеленых еще плодов и листвы сделался еще сильнее. Здесь остановились и вышли погулять, но долго гулять не
пришлось: у наших путешественников начинали болеть головы и от жары и от этого душистого
запаха, и они поторопились сесть
в экипаж.
Не день и не два по разным местам разъезжали конторщик
Пахом да дворецкий Сидорушка, сзывая «верных-праведных» на собор
в Луповицы. За иными
приходилось ехать верст за восемьдесят, даже за сто. Не успеть бы двоим всех объехать, и вот вызвались им на подмогу Кислов Степан Алексеич, Строинский Дмитрий Осипыч да еще матрос Фуркасов. Напрашивался
в объезд и дьякон Мемнон, но ему не доверили, опасаясь, не вышло бы от того каких неприятностей.
Опричь Устюгова с Богатыревым,
в богадельне сидели пришлые крестьянки и Серафима Ильинишна с монахинями. Были тут и божедомки, и седовласый пасечник Кирилла Егорыч, бодрый не по летам дворецкий Сидор Савельев и конторщик
Пахом Петров. И молодежи было довольно: поваренок Трофимушка, писаренок Ясонушка, что у Пахома
в конторе пописывал, еще человек с пяток. Они еще не были «приведены», но хаживали на радения, потому что одному Василиса, другому Лукерьюшка по мыслям
пришлись.
Холодок сентябрьской ночи
пахнул из темноты вместе с какой-то вонью. Он должен был тотчас закрыть окно и брезгливо оглядел еще комнату. Ему уже мерещились по углам черные тараканы и прусаки.
В ободранном диване наверно миллионы клопов. Но всего больше раздражали его духота и жар. Вероятно, комната
приходилась над кухней и русской печью.
Запахи сора, смазных сапог, помоев и табака-махорки проникали через сенцы из других комнат трактира.
Его голова, клином вверх, с
запахом помады и фиксатуара,
пришлась к ее носу и глазам. Что-то непреодолимо противное было для нее всегда
в этой детской, «несуразной» — она так называла — голове с ее вьющимися желтыми волосами и чувственным, вытянувшимся затылком.
Но, захваченный интересною работой, я постепенно привык к дурному
запаху, а вскоре,
в один из увлекательнейших вечеров, когда случайно мне
пришлось работать одному, я неожиданно почувствовал глубочайший восторг перед необыкновенным зрелищем — обратного шествия материи от жизни к смерти, от сложнейшей конструкции живого организма к простейшим элементам вещества.