Неточные совпадения
И там же надписью печальной
Отца и матери, в слезах,
Почтил он прах патриархальный…
Увы! на жизненных браздах
Мгновенной жатвой поколенья,
По тайной воле провиденья,
Восходят, зреют и падут;
Другие им вослед идут…
Так наше ветреное племя
Растет, волнуется, кипит
И к гробу прадедов теснит.
Придет,
придет и наше время,
И наши внуки в добрый час
Из мира вытеснят и нас!
Он
пришел мало-помалу к многообразным и любопытным заключениям, и,
по его мнению, главнейшая причина заключается не столько в материальной невозможности скрыть преступление, как в самом преступнике; сам же преступник, и
почти всякий, в момент преступления подвергается какому-то упадку воли и рассудка, сменяемых, напротив того, детским феноменальным легкомыслием, и именно в тот момент, когда наиболее необходимы рассудок и осторожность.
Нестор Катин носил косоворотку, подпоясанную узеньким ремнем, брюки заправлял за сапоги, волосы стриг в кружок «à la мужик»; он был похож на мастерового, который хорошо зарабатывает и любит жить весело.
Почти каждый вечер к нему
приходили серьезные, задумчивые люди. Климу казалось, что все они очень горды и чем-то обижены. Пили чай, водку, закусывая огурцами, колбасой и маринованными грибами, писатель как-то странно скручивался, развертывался, бегал
по комнате и говорил...
Прошло два дня.
По утрам Райский не видал
почти Веру наедине. Она
приходила обедать, пила вечером вместе со всеми чай, говорила об обыкновенных предметах, иногда только казалась утомленною.
— Или еще лучше,
приходи по четвергам да
по субботам вечером: в эти дни я в трех домах уроки даю.
Почти в полночь
прихожу домой. Вот ты и пожертвуй вечер, поволочись немного, пококетничай! Ведь ты любишь болтать с бабами! А она только тобой и бредит…
Начинает тихо, нежно: «Помнишь, Гретхен, как ты, еще невинная, еще ребенком,
приходила с твоей мамой в этот собор и лепетала молитвы
по старой книге?» Но песня все сильнее, все страстнее, стремительнее; ноты выше: в них слезы, тоска, безустанная, безвыходная, и, наконец, отчаяние: «Нет прощения, Гретхен, нет здесь тебе прощения!» Гретхен хочет молиться, но из груди ее рвутся лишь крики — знаете, когда судорога от слез в груди, — а песня сатаны все не умолкает, все глубже вонзается в душу, как острие, все выше — и вдруг обрывается
почти криком: «Конец всему, проклята!» Гретхен падает на колена, сжимает перед собой руки — и вот тут ее молитва, что-нибудь очень краткое, полуречитатив, но наивное, безо всякой отделки, что-нибудь в высшей степени средневековое, четыре стиха, всего только четыре стиха — у Страделлы есть несколько таких нот — и с последней нотой обморок!
Кроме мамы, не отходившей от Макара Ивановича, всегда
по вечерам в его комнатку
приходил Версилов; всегда
приходил я, да и негде мне было и быть; в последние дни
почти всегда заходила Лиза, хоть и попозже других, и всегда
почти сидела молча.
Часов с шести вечера вдруг заштилело, и мы вместо 11 и 12 узлов тащимся
по 11/2 узла. Здесь мудреные места: то буря, даже ураган, то штиль.
Почти все мореплаватели испытывали остановку на этом пути; а кто-то из наших от Баши до Манилы шел девять суток: это каких-нибудь четыреста пятьдесят миль. Нам остается миль триста. Мы думали было послезавтра
прийти, а вот…
По-французски он не знал ни слова.
Пришел зять его, молодой доктор, очень любезный и разговорчивый. Он говорил по-английски и по-немецки; ему отвечали и на том и на другом языке. Он изъявил, как и все
почти встречавшиеся с нами иностранцы, удивление, что русские говорят на всех языках. Эту песню мы слышали везде. «Вы не русский, — сказали мы ему, — однако ж вот говорите же по-немецки, по-английски и по-голландски, да еще, вероятно, на каком-нибудь из здешних местных наречий».
Наконец,
по справкам, он точно так же и прежде, всякий раз, когда касалось этих трех тысяч,
приходил в какое-то
почти исступление, а между тем свидетельствуют о нем, что он бескорыстен и нестяжателен.
Кроме старообрядцев, на Амагу жила еще одна семья удэгейцев, состоящая из старика мужа, его жены и трех взрослых сыновей. К
чести старообрядцев нужно сказать, что,
придя на Амагу, они не стали притеснять туземцев, а, наоборот, помогли им и начали учить земледелию и скотоводству; удэгейцы научились говорить по-русски, завели лошадей, рогатый скот и построили баню.
В избе Аннушки не было; она уже успела
прийти и оставить кузов с грибами. Ерофей приладил новую ось, подвергнув ее сперва строгой и несправедливой оценке; а через час я выехал, оставив Касьяну немного денег, которые он сперва было не принял, но потом, подумав и подержав их на ладони, положил за пазуху. В течение этого часа он не произнес
почти ни одного слова; он по-прежнему стоял, прислонясь к воротам, не отвечал на укоризны моего кучера и весьма холодно простился со мной.
Наскоро поужинав, мы пошли с Дерсу на охоту. Путь наш лежал
по тропинке к биваку, а оттуда наискось к солонцам около леса. Множество следов изюбров и диких коз было заметно
по всему лугу. Черноватая земля солонцов была
почти совершенно лишена растительности. Малые низкорослые деревья, окружавшие их, имели чахлый и болезненный вид. Здесь местами земля была сильно истоптана. Видно было, что изюбры постоянно
приходили сюда и в одиночку и целыми стадами.
— Нет, мой друг, это возбудит подозрения. Ведь я бываю у вас только для уроков. Мы сделаем вот что. Я
пришлю по городской
почте письмо к Марье Алексевне, что не могу быть на уроке во вторник и переношу его на среду. Если будет написано: на среду утро — значит, дело состоялось; на среду вечер — неудача. Но
почти несомненно «на утро». Марья Алексевна это расскажет и Феде, и вам, и Павлу Константинычу.
Но он действительно держал себя так, как,
по мнению Марьи Алексевны, мог держать себя только человек в ее собственном роде; ведь он молодой, бойкий человек, не запускал глаз за корсет очень хорошенькой девушки, не таскался за нею
по следам, играл с Марьею Алексевною в карты без отговорок, не отзывался, что «лучше я посижу с Верою Павловною», рассуждал о вещах в духе, который казался Марье Алексевне ее собственным духом; подобно ей, он говорил, что все на свете делается для выгоды, что, когда плут плутует, нечего тут
приходить в азарт и вопиять о принципах
чести, которые следовало бы соблюдать этому плуту, что и сам плут вовсе не напрасно плут, а таким ему и надобно быть
по его обстоятельствам, что не быть ему плутом, — не говоря уж о том, что это невозможно, — было бы нелепо, просто сказать глупо с его стороны.
Судьи, надеявшиеся на его благодарность, не удостоились получить от него ни единого приветливого слова. Он в тот же день отправился в Покровское. Дубровский между тем лежал в постеле; уездный лекарь,
по счастию не совершенный невежда, успел пустить ему кровь, приставить пиявки и шпанские мухи. К вечеру ему стало легче, больной
пришел в память. На другой день повезли его в Кистеневку,
почти уже ему не принадлежащую.
На пароходе я встретил радикального публициста Голиока; он виделся с Гарибальди позже меня; Гарибальди через него приглашал Маццини; он ему уже телеграфировал, чтоб он ехал в Соутамтон, где Голиок намерен был его ждать с Менотти Гарибальди и его братом. Голиоку очень хотелось доставить еще в тот же вечер два письма в Лондон (
по почте они
прийти не могли до утра). Я предложил мои услуги.
— Да ведь он же режиссер. Ну,
пришлют ему пьесу для постановки в театре, а он сейчас же за мной.
Прихожу к нему тайком в кабинет. Двери позатворяет, слышу — в гостиной знакомые голоса, товарищи
по сцене там, а я, как краденый. Двери кабинета на ключ. Подает пьесу — только что с
почты — и говорит...
Вышел я от него
почти влюбленный в молодого учителя и,
придя домой, стал жадно поглощать отмеченные места в книге. Скоро я догнал товарищей
по всем предметам, и на следующую четверть Герасименко после моей фамилии пролаял сентенцию: «похвально». Таким образом ожидания моего приятеля Крыштановигча не оправдались: испробовать гимназических розог мне не пришлось.
Из разговоров старших я узнал, что это
приходили крепостные Коляновской из отдаленной деревни Сколубова просить, чтобы их оставили
по — старому — «мы ваши, а вы наши». Коляновская была барыня добрая. У мужиков земли было довольно, а
по зимам
почти все работники расходились на разные работы. Жилось им, очевидно, тоже лучше соседей, и «щось буде» рождало в них тревогу — как бы это грядущее неизвестное их «не поровняло».
Ну, вот и
пришли они, мать с отцом, во святой день, в прощеное воскресенье, большие оба, гладкие, чистые; встал Максим-то против дедушки — а дед ему
по плечо, — встал и говорит: «Не думай, бога ради, Василий Васильевич, что
пришел я к тебе
по приданое, нет,
пришел я отцу жены моей
честь воздать».
Введенное повсюду вексельное право, то есть строгое и скорое
по торговым обязательствам взыскание,
почитал я доселе охраняющим доверие законоположением;
почитал счастливым новых времен изобретением для усугубления быстрого в торговле обращения, чего древним народам на ум не
приходило.
Мыльников провел
почти целых три месяца в каком-то чаду, так что это вечное похмелье надоело наконец и ему самому. Главное, куда ни
приди — везде на тебя смотрят как на свой карман. Это, в конце концов, было просто обидно. Правда, Мыльников успел поругаться
по нескольку раз со своими благоприятелями, но каждое такое недоразумение заканчивалось новой попойкой.
Нюрочка добыла себе у Таисьи какой-то старушечий бумажный платок и надела его по-раскольничьи, надвинув на лоб. Свежее,
почти детское личико выглядывало из желтой рамы с сосредоточенною важностью, и Петр Елисеич в первый еще раз заметил, что Нюрочка
почти большая. Он долго провожал глазами укатившийся экипаж и грустно вздохнул: Нюрочка даже не оглянулась на него… Грустное настроение Петра Елисеича рассеял Ефим Андреич: старик
пришел к нему размыкать свое горе и не мог от слез выговорить ни слова.
— Я ведь это
по чести только
пришел, — начал лавочник, обиженный непонятным для него смехом, — а то я с вами, милостивый вы государь, и совсем иначе завтра сделаюсь, — отнесся он к Белоярцеву.
— Да-с. Все смеялась она: «Жена у тебя дура, да ты ее очень любишь!» Мне это и обидно было, а кто ее знает, другое дело: может, она и отворотного какого дала мне. Так
пришло, что женщины видеть
почесть не мог: что ни сделает она, все мне было не
по нраву!
В одну из таких минут, когда он несколько часов ходил взад и вперед у себя
по комнатам и
приходил почти в бешенство оттого, что никак не мог придумать, где бы ему убить вечер, — к нему
пришел Салов.
Каждый день,
по вечерам, когда мы все собирались вместе (Маслобоев тоже
приходил почти каждый вечер), приезжал иногда и старик доктор, привязавшийся всею душою к Ихменевым; вывозили и Нелли в ее кресле к нам за круглый стол.
Анна Андреевна рассказывала мне, что он воротился домой в таком волнении и расстройстве, что даже слег. С ней был очень нежен, но на расспросы ее отвечал мало, и видно было, что он чего-то ждал с лихорадочным нетерпением. На другое утро
пришло по городской
почте письмо; прочтя его, он вскрикнул и схватил себя за голову. Анна Андреевна обмерла от страха. Но он тотчас же схватил шляпу, палку и выбежал вон.
Но в то же время и погода изменилась. На небе с утра до вечера ходили грузные облака; начинавшееся тепло, как бы
по мановению волшебства, исчезло;
почти ежедневно шел мокрый снег, о котором говорили: молодой снег за старым
пришел. Но и эта перемена не огорчила Ольгу, а, напротив, заняла ее. Все-таки дело идет к возрождению; тем или другим процессом, а природа берет свое.
Отец, по-видимому, уже знал, что от Семигорова
пришло письмо, и когда она
пришла к нему, то он угадал содержание письма и сердито,
почти брезгливо крикнул:"Забудь!"
Я говорю это не в смысле разности в языке — для культурного человека это неудобство легко устранимое, — но трудно,
почти невыносимо в молчании снедать боль сердца, ту щемящую боль, которая зародилась где-нибудь на берегах Иловли 2 и
по пятам
пришла за вами к самой подошве Мальберга.
Невдолге после описанных мною сцен Калиновичу принесли с
почты объявление о страховом письме и о посылке на его имя. Всегда спокойный и ровный во всех своих поступках, он
пришел на этот раз в сильное волнение: тотчас же пошел скорыми шагами на
почту и начал что есть силы звонить в колокольчик. Почтмейстер отворил,
по обыкновению, двери сам; но, увидев молодого смотрителя, очень сухо спросил своим мрачным голосом...
Отнеся такое невнимание не более как к невежеству русского купечества, Петр Михайлыч в тот же день,
придя на
почту отправить письмо, не преминул заговорить о любимом своем предмете с почтмейстером, которого он считал,
по образованию, первым после себя человеком.
Она очень многим
по секрету сообщила, что Настенька
приходила к Калиновичу одна-одинехонька, сидела у него на кровати, и чем они там занимались —
почти сомнения никакого нет.
Так, или
почти так, выразили свое умное решение нынешние фараоны, а через день, через два уже господа обер-офицеры; стоит только
прийти волшебной телеграмме, после которой старший курс мгновенно разлетится, от мощного дуновения судьбы,
по всем концам необъятной России. А через месяц прибудут в училище и новые фараоны.
Поутру горничная передала Дарье Павловне, с таинственным видом, письмо. Это письмо,
по ее словам,
пришло еще вчера, но поздно, когда все уже почивали, так что она не посмела разбудить.
Пришло не
по почте, а в Скворешники через неизвестного человека к Алексею Егорычу. А Алексей Егорыч тотчас сам и доставил, вчера вечером, ей в руки, и тотчас же опять уехал в Скворешники.
Иван Петрович Артасьев, у которого, как мы знаем, жил в деревне Пилецкий,
прислал в конце фоминой недели Егору Егорычу письмо, где благодарил его за оказанное им участие и гостеприимство Мартыну Степанычу, который действительно, поправившись в здоровье, несколько раз приезжал в Кузьмищево и прогащивал там
почти по неделе, проводя все время в горячих разговорах с Егором Егорычем и Сверстовым о самых отвлеченных предметах
по части морали и философии.
Gnadige Frau, заправлявшая
по просьбе Егора Егорыча всем хозяйством,
почти прибежала в залу послушать игру Музы и после нескольких отрывков, сыгранных юною музыкантшей,
пришла в восторг.
Нас охватил испуг. Какое-то тупое чувство безвыходности,
почти доходившее до остолбенения. По-видимому, мы только собирались с мыслями и даже не задавали себе вопроса: что ж дальше? Мы не гнали из квартиры Очищенного, и когда он настаивал, чтоб его статью отправили в типографию, то безмолвно смотрели ему в глаза. Наконец
пришел из типографии метранпаж и стал понуждать нас, но, не получив удовлетворения, должен был уйти восвояси.
И вот, в ту самую минуту, когда капитал Арины Петровны до того умалился, что сделалось
почти невозможным самостоятельное существование на проценты с него, Иудушка, при самом почтительном письме,
прислал ей целый тюк форм счетоводства, которые должны были служить для нее руководством на будущее время при составлении годовой отчетности. Тут, рядом с главными предметами хозяйства, стояли: малина, крыжовник, грибы и т. д.
По всякой статье был особенный счет приблизительно следующего содержания...
Арестанты
почти все говорили ночью и бредили. Ругательства, воровские слова, ножи, топоры чаще всего
приходили им в бреду на язык. «Мы народ битый, — говорили они, — у нас нутро отбитое; оттого и кричим
по ночам».
Хоть у меня вовсе не было при входе в острог больших денег, но я как-то не мог тогда серьезно досадовать на тех из каторжных, которые
почти в первые часы моей острожной жизни, уже обманув меня раз, пренаивно
приходили по другому,
по третьему и даже
по пятому разу занимать у меня.
Говоря о колдовстве, она понижала голос до жуткого шёпота, её круглые розовые щёки и полная, налитая жиром шея бледнели, глаза
почти закрывались, в словах шелестело что-то безнадёжное и покорное. Она рассказывала, как ведуны вырезывают человечий след и наговорами на нём сушат кровь человека, как пускают
по ветру килы [Кила — грыжа — Ред.] и лихорадки на людей, загоняют под копыта лошадей гвозди, сделанные из гробовой доски, а ночью в стойло
приходит мертвец, хозяин гроба, и мучает лошадь, ломая ей ноги.
На другое утро Инсаров получил
по городской
почте коротенькую записку. «Жди меня, — писала ему Елена, — и вели всем отказывать. А.П. не
придет».
В одно прекрасное утро, после ночи, проведенной
почти без сна, Алексей Степаныч, несколько похудевший и побледневший, рано
пришел к отцу, который сидел,
по своему обыкновению, на своем крылечке.
Да и б мы вам советовали, оставя свое невредие,
прийти к нашему чадолюбивому отцу и всемилостивейшему монарху: егда
придешь в покорение, сколько твоих озлоблений ни было, не только во всех извинениях всемилостивейше прощает, да и сверх того вас прежнего достоинства не лишит; а здесь не безызвестно, что вы и мертвечину в
честь кушаете, и тако объявя вам сие, да и пребудем
по склонности вашей ко услугам готовы.
— Я один живу, товарищей нет, — не встречаются
по душе. Хворал,
почти три месяца в больнице валялся, — никто не
пришёл за всё время…
Нестор Игнатьевич не только успевал кончить все к шести часам вечера, когда к нему
приходил рассыльный из редакции, но даже и из этого времени у него
почти всегда оставалось несколько свободных часов, которые он мог употребить
по своему произволу.
Я прошу тебя вспомнить, как два года назад ты
пришел ко мне, и вот на этом самом месте я просил тебя, умолял оставить свои заблуждения, напоминал тебе о долге,
чести и о твоих обязанностях
по отношению к предкам, традиции которых мы должны свято хранить.