Неточные совпадения
Я делаю то, что существует, как старинное представление о прекрасном-несбыточном, и что, по
существу, так же сбыточно и возможно, как загородная прогулка.
— Да, — повторила Катя, и в этот раз он ее понял. Он схватил ее большие
прекрасные руки и, задыхаясь от восторга, прижал их к своему сердцу. Он едва стоял на ногах и только твердил: «Катя, Катя…», а она как-то невинно заплакала, сама тихо смеясь своим слезам. Кто не видал таких слез в глазах любимого
существа, тот еще не испытал, до какой степени, замирая весь от благодарности и от стыда, может быть счастлив на земле человек.
Он взял со стола и мне подал. Это тоже была фотография, несравненно меньшего размера, в тоненьком, овальном, деревянном ободочке — лицо девушки, худое и чахоточное и, при всем том,
прекрасное; задумчивое и в то же время до странности лишенное мысли. Черты правильные, выхоленного поколениями типа, но оставляющие болезненное впечатление: похоже было на то, что
существом этим вдруг овладела какая-то неподвижная мысль, мучительная именно тем, что была ему не под силу.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его
существо чувства радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими глазами, он почувствовал однако, что покидает что-то
прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему стало очень грустно.
Париж — живое
существо, и
существо это выше и
прекраснее современных буржуазных французов.
Этого было достаточно, чтобы маленькое
существо с
прекрасными, но незрячими глазами стало центром семьи, бессознательным деспотом, с малейшей прихотью которого сообразовалось все в доме.
И она тоже belle âme incomprise, [
прекрасная непонятая душа (франц.).] принуждена влачить son existence manquée [свое жалкое существование (франц.).] в незнаемом Крутогорске, где о хорошенькой женщине говорят с каким-то неблаговидным причмокиваньем, где не могут иметь понятия о тех тонких, эфирных нитях, из которых составлено все
существо порядочной женщины…
Услышишь о свадьбе, пойдешь посмотреть — и что же? видишь
прекрасное, нежное
существо, почти ребенка, которое ожидало только волшебного прикосновения любви, чтобы развернуться в пышный цветок, и вдруг ее отрывают от кукол, от няни, от детских игр, от танцев, и слава богу, если только от этого; а часто не заглянут в ее сердце, которое, может быть, не принадлежит уже ей.
— Но ваша Катрин, согласитесь!..» А Катрин вот что такое, сударыни, отвечаю я им заранее: — Катрин прежде всего недюжинное
существо и не лимфа, условливающая во многих особах
прекрасного пола всевозможные их добродетели.
Ходить вдвоем с любимым
существом в чужом городе, среди чужих, как-то особенно приятно, все кажется
прекрасным и значительным, всем желаешь добра, мира и того же счастия, которым исполнен сам.
Он говорил долго и окончил тем, что еще раз поблагодарил Наталью Алексеевну и совершенно неожиданно стиснул ей руку, промолвив: «Вы
прекрасное, благородное
существо!»
Между тем отец и сын со слезами обнимали, целовали друг друга и не замечали, что недалеко от них стояло
существо, им совершенно чуждое,
существо забытое, но
прекрасное, нежное, женщина с огненной душой, с душой чистой и светлой как алмаз; не замечали они, что каждая их ласка или слеза были для нее убивственней, чем яд и кинжал; она также плакала, — но одна, — одна — как плачет изгнанный херувим, взирая на блаженство своих братьев сквозь решетку райской двери.
Он нашел ее полуживую, под пылающими угольями разрушенной хижины; неизъяснимая жалость зашевелилась в глубине души его, и он поднял Зару, — и с этих пор она жила в его палатке, незрима и прекрасна как ангел; в ее чертах всё дышало небесной гармонией, ее движения говорили, ее глаза ослепляли волшебным блеском, ее беленькая ножка, исчерченная лиловыми жилками, была восхитительна как фарфоровая игрушка, ее смугловатая твердая грудь воздымалась от малейшего вздоха… страсть блистала во всем: в слезах, в улыбке, в самой неподвижности — судя по ее наружности она не могла быть
существом обыкновенным; она была или божество или демон, ее душа была или чиста и ясна как веселый луч солнца, отраженный слезою умиления, или черна как эти очи, как эти волосы, рассыпающиеся подобно водопаду по круглым бархатным плечам… так думал Юрий и предался
прекрасной мусульманке, предался и телом и душою, не удостоив будущего ни единым вопросом.
Так, например, из определения «
прекрасное есть жизнь» становится понятно, почему в области
прекрасного нет отвлеченных мыслей, а есть только индивидуальные
существа — жизнь мы видим только в действительных, живых
существах, а отвлеченные, общие мысли не входят в область жизни.
Определяя
прекрасное как полное проявление идеи в отдельном
существе, мы необходимо придем к выводу: «
прекрасное в действительности только призрак, влагаемый в нее нашею фантазиею»; из этого будет следовать, что «собственно говоря,
прекрасное создается нашею фантазиею, а в действительности (или, [по Гегелю]: в природе) истинно
прекрасного нет»; из того, что в природе нет истинно
прекрасного, будет следовать, что «искусство имеет своим источником стремление человека восполнить недостатки
прекрасного в объективной действительности» и что «
прекрасное, создаваемое искусством, выше
прекрасного в объективной действительности», — все эти мысли составляют сущность [гегелевской эстетики и являются в ней] не случайно, а по строгому логическому развитию основного понятия о
прекрасном.
Ощущение, производимое в человеке
прекрасным, — светлая радость, похожая на ту, какою наполняет нас присутствие милого для нас
существа (Я говорю о том, что прекрасно по своей сущности, а не по тому только, что прекрасно изображено искусством; о
прекрасных предметах и явлениях, а не о
прекрасном их изображении в произведениях искусства: художественное произведение, пробуждая эстетическое наслаждение своими художественными достоинствами, может возбуждать тоску, даже отвращение сущностью изображаемого.).
Но это «что-то» должно быть нечто чрезвычайно многообъемлющее, нечто способное принимать самые разнообразные формы, нечто чрезвычайно общее; потому что
прекрасными кажутся нам предметы чрезвычайно разнообразные,
существа, совершенно не похожие друг на друга.
В млекопитающих животных, организация которых более близким образом сравнивается нашими глазами с наружностью человека,
прекрасным кажется человеку округленность форм, полнота и свежесть; кажется
прекрасным грациозность движений, потому что грациозными бывают движения какого-нибудь
существа тогда, когда оно «хорошо сложено», т. е. напоминает человека хорошо сложенного, а не урода.
«прекрасно то
существо, в котором видим мы жизнь такою, какова должна быть она по нашим понятиям; прекрасен тот предмет, который выказывает в себе жизнь или напоминает нам о жизни», — кажется, что это определение удовлетворительно объясняет все случаи, возбуждающие в нас чувство
прекрасного. Проследим главные проявления
прекрасного в различных областях действительности, чтобы проверить это.
Этот скрывающий под собою истину призрак проявления идеи вполне в отдельном
существе есть
прекрасное (das Schöne).
Она обвинялась в убийстве человека, «и также весьма порядочного господина, не отличавшегося талантами, подобно вам, но
прекрасного человека, получавшего на службе пятьдесят рублей в месяц и имевшего в виду увеличить свое содержание, которое было бы весьма достаточно для жизни их обоих, ибо на что же могло рассчитывать подобное
существо, как эта презренная, которая, однако, по склонности своей, предпочла отказать этому молодому человеку, господину Никитину, в браке, лишь бы продолжать гнусную жизнь свою?..»
Кто скажет, что ее убило: оскорбленное ли самолюбие, тоска ли безвыходного положения, или, наконец, самое воспоминание о том первом,
прекрасном, правдивом
существе, которому она, на утре дней своих, так радостно отдалась, который так глубоко был в ней уверен и так уважал ее?
Для них народ являлся воплощением мудрости, духовной красоты и добросердечия,
существом почти богоподобным и единосущным, вместилищем начал всего
прекрасного, справедливого, величественного.
Пародия была впервые полностью развернута в рецензии Добролюбова на комедии «Уголовное дело» и «Бедный чиновник»: «В настоящее время, когда в нашем отечестве поднято столько важных вопросов, когда на служение общественному благу вызываются все живые силы народа, когда все в России стремится к свету и гласности, — в настоящее время истинный патриот не может видеть без радостного трепета сердца и без благодарных слез в очах, блистающих святым пламенем высокой любви к отечеству, — не может истинный патриот и ревнитель общего блага видеть равнодушно высокоблагородные исчадия граждан-литераторов с пламенником обличения, шествующих в мрачные углы и на грязные лестницы низших судебных инстанций и сырых квартир мелких чиновников, с чистою, святою и плодотворною целию, — словом, энергического и правдивого обличения пробить грубую кору невежества и корысти, покрывающую в нашем отечестве жрецов правосудия, служащих в низших судебных инстанциях, осветить грозным факелом сатиры темные деяния волостных писарей, будочников, становых, магистратских секретарей и даже иногда отставных столоначальников палаты, пробудить в сих очерствевших и ожесточенных в заблуждении, но тем не менее не вполне утративших свою человеческую природу
существах горестное сознание своих пороков и слезное в них раскаяние, чтобы таким образом содействовать общему великому делу народного преуспеяния, совершающегося столь видимо и быстро во всех концах нашего обширного отечества, нашей родной Руси, которая, по глубоко знаменательному и
прекрасному выражению нашей летописи, этого превосходного литературного памятника, исследованного г. Сухомлиновым, — велика и обильна, и чтобы доказать, что и молодая литература наша, этот великий двигатель общественного развития, не остается праздною зрительницею народного движения в настоящее время, когда в нашем отечестве возбуждено столько важных вопросов, когда все живые силы народа вызваны на служение общественному благу, когда все в России неудержимо стремится к свету и гласности» («Современник», 1858, № XII).
Я не понимаю, что у вас, мужчин, за страсть отнимать у женщин спокойствие души, делая из них, чистых и
прекрасных, каких-то гадких
существ, которых вы сами будете после презирать.
Такое ли счастье человека, который сидит в
прекрасном кабинете, сладко полудремлет, близ него милое, прелестное
существо — вот это жизнь!
Напрасно говорю я себе, что я не мог ожидать такой мгновенной развязки, что она меня самого поразила своей внезапностью, что я не подозревал, какое
существо была Вера. Она, точно, умела молчать до последней минуты. Мне следовало бежать, как только я почувствовал, что люблю ее, люблю замужнюю женщину; но я остался — и вдребезги разбилось
прекрасное создание, и с немым отчаянием гляжу я на дело рук своих.
Действительно, на несколько времени ему стало лучше, и он даже получил на время хорошее, спокойное расположение духа, сблизившись с одним
существом,
прекрасным и образованным, в котором думал найти свое счастие.
Проходя домой по освещенным луною улицам, Иосаф весь погрузился в мысли о
прекрасной вдове: он сам уж теперь очень хорошо понимал, что был страстно, безумно влюблен. Все, что было в его натуре поэтического, все эти задержанные и разбитые в юности мечты и надежды, вся способность идти на самоотвержение, — все это как бы сосредоточилось на этом божественном, по его мнению,
существе, служить которому рабски, беспротестно, он считал для себя наиприятнейшим долгом и какой-то своей святой обязанностью.
Тот приют, где человек святотатственно подавил и посмеялся над всем чистым и святым, украшающим жизнь, где женщина, эта красавица мира, венец творения, обратилась в какое-то странное, двусмысленное
существо, где она вместе с чистотою души лишилась всего женского и отвратительно присвоила себе ухватки и наглости мужчины и уже перестала быть тем слабым, тем
прекрасным и так отличным от нас
существом.
Дело прошлое, и теперь бы я затруднился определить, что, собственно, в ней было такого необыкновенного, что мне так понравилось в ней, тогда же за обедом для меня все было неотразимо ясно; я видел женщину молодую,
прекрасную, добрую, интеллигентную, обаятельную, женщину, какой я раньше никогда не встречал; и сразу я почувствовал в ней
существо близкое, уже знакомое, точно это лицо, эти приветливые, умные глаза я видел уже когда-то в детстве, в альбоме, который лежал на комоде у моей матери.
На глаза всех этих
прекрасных дам я все еще был то же маленькое, неопределенное
существо, которое они подчас любили ласкать и с которым им можно было играть, как с маленькой куклой.
«Как ψιλή άνευ χαρακτήρας δπαρξις, Бог не может быть мыслим ни безусловным благом и любовью, ни абсолютной красотою, ни совершеннейшим разумом; по своему
существу Бог выше всех этих атрибутов личного бытия, — лучше, чем само благо и любовь, совершеннее, чем сама добродетель,
прекраснее, чем сама красота; его нельзя назвать и разумом в собственном смысле, ибо он выше всякой разумной природы (οίμείνων ή λογική φύσις); он не есть даже и монада в строгом смысле, но чище, чем сама монада, и проще, чем сама простота [Legat, ad Cajum Fr. 992, с: «το πρώτον αγαθόν (ό θεός) καί καλόν και εύδαίμονα και μακάριον, ει δη τάληθές ειπείν, το κρεϊττον μεν αγαθού, κάλλιον δε καλού και μακαρίου μεν μακαριώτερον. ευδαιμονίας δε αυτής εΰδαιονέστερον» (Высшее благо — Бог — и прекрасно, и счастливо, и блаженно, если же сказать правду, то оно лучше блага,
прекраснее красоты и блаженнее блаженства, счастливее самого счастья). De m. op. Pf. l, 6: «κρείττων (ό θεός) ή αυτό τάγαθόν και αυτό το καλόν, κρείττων τε και ή αρετή, και κρεϊττον ή επιστήμη».
Когда скрытое
существо жизни раскрывается перед душою в таком виде, то понятно, что и душа отзывается на него соответственным образом. Николенька Иртеньев рассказывает про себя: «Чем больше я смотрел на высокий, полный месяц, тем истинная красота и благо казались мне выше и выше, чище и чище, и ближе и ближе к Нему, к источнику всего
прекрасного и благого, и слезы какой-то неудовлетворенной, но волнующей радости навертывались мне на глаза».
«Когда здоровая природа человека действует, как целое, когда он чувствует себя в мире, как в одном великом,
прекрасном, достойном и ценном целом, когда гармоническое чувство благоденствия наполняет его чистым, свободным восхищением, — тогда мировое Целое, если бы оно могло ощущать само себя, возликовало бы, как достигшее своей цели, и изумилось бы вершине собственного становления и
существа».
беспечно говорит Архилох.
Существами совсем из другого мира должны представляться нам эти люди, радостно, бодро и религиозно жившие среди
прекрасного мира, беззаботные к вечно нависшей над ними божественной угрозе и божественной несправедливости.
Человек, — заключает Ницше, — это диссонанс в человеческом образе. Для возможности жить этому диссонансу требуется
прекрасная иллюзия, облекающая покровом красоты его собственное
существо. Бытие и мир являются оправданными лишь в качестве эстетического феномена.
Да, ему нужно было и людям своего времени и всем народам вековечно и нерушимо запечатлеть в сердцах огромную красоту человеческого
существа, показать всем нам и обрадовать нас видимою для всех нас возможностью быть
прекрасными…
Он засыпает на скамье в саду, усталый и голодный, и, пробуждаясь, видит Сильвию, сказочно-прекрасное
существо.
Схватила в свой сильный клюв мертвую Галю большая птица и быстро поднялась с нею от земли и озера высоко, высоко к небу. А там уже ждали Галю. Ждали ее
прекрасные белые
существа, мальчики и девочки с серебряными крылышками за спиною. Увидели они птицу с мертвою девочкою в клюве, подхватили Галю на руки и понесли в небеса.
Оно было вместе и чувство одиночества, жизни на чужбине, жажда души пламенной, любящей, но сокрытой доселе под холодною корою наружности и обстоятельств, жажда сообщиться с душою, его понимающею, перенести свои ученые надежды, едва ли не обманутые, свое влечение к
прекрасному на живое
существо.
— Прости ж мне за необдуманный упрек. Понимаю, я мог бы сделать то же для блага милого, дорогого сердцу
существа. Но… теперь другой вопрос. Не сочти его дерзостью молодого человека, которого все права на твое снисхождение в одном имени воспитанника твоего брата, прими этот вопрос только за знак любви к
прекрасному. Скажи мне, каким великим памятником зодчества в Московии хочешь передать свое имя будущим векам?
Мужчина на всех ступенях общественной лестницы, далеко, конечно, не к чести их сильного пола, любит в женщине не преданное и любящее
существо, а то, — как ни странно это, — мучительное беспокойство, которое иные из представительниц
прекрасного пола, тоже всех ступеней общественной лестницы, умеют возбуждать в них.
Онавырвала у него сейчас живое
существо, с
прекрасным телом и богатыми душевными дарами, и, вырывая, кинула ему в лицо дерзкий вызов: «где тебе, — кричала она, — жалкий писака, где тебе оспаривать у меня тех, кого коснулся мой перст.
Малютка любил горячо еще одно
существо, доброе,
прекрасное, но только менее, нежели Антона.
А тому, что можно живое
существо, молодое,
прекрасное, полное страсти, бойкости, отваги, вырвать из той"мертвечины", о которой почти с содроганием говорила недавно Елена Ильинишна, и возвратить ее настоящей жизни.
«Мариорица предалась мне, — думает он, увлекаясь чувством
прекрасного, пустившего уже во всем
существе его сильные побеги, — Мариорица моя, но еще не осквернена преступлением.
Сперва мелькнула белая ручка, из которой выпорхнула пташка, а потом обрисовалось лицо женщины (он в жизнь свою ничего
прекраснее не видывал), и потому пал на все его
существо тяжкий, волшебный взор карих очей.
Законам жизни, а не смерти и не поэтического вымысла, как бы ни был он прекрасен, должен подчиняться человек. Да и может ли быть
прекрасным вымысел? Разве нет красоты в суровой правде жизни, в мощном действии ее непреложных законов, с великим беспристрастием подчиняющих себе как движение небесных светил, так и беспокойное сцепление тех крохотных
существ, что именуются людьми!
Вместо того, чтобы считать
прекрасным и законным то, чтобы всякий присягал и отдавал всё, что у него есть самого драгоценного, т. е. всю свою жизнь, в волю сам не зная кого, я представил себе, что всем внушается то, что разумная воля человека есть та высшая святыня, которую человек никому не может отдать, и что обещаться с клятвой кому-нибудь в чем-нибудь есть отречение от своего разумного
существа, есть поругание самой высшей святыни.