Неточные совпадения
— Прошу любить старую тетку, — говорила она,
целуя Володю в волосы, — хотя я вам и дальняя, но я считаю по дружеским связям, а не по степеням родства, — прибавила она, относясь преимущественно к
бабушке; но
бабушка продолжала быть недовольной ею и отвечала...
Несмотря на то, что княгиня
поцеловала руку
бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что
бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови, слушая ее рассказ о том, почему князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить
бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и, отвечая по-русски на французскую речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои слова...
Я ожидал того, что он щелкнет меня по носу этими стихами и скажет: «Дрянной мальчишка, не забывай мать… вот тебе за это!» — но ничего такого не случилось; напротив, когда все было прочтено,
бабушка сказала: «Charmant», [Прелестно (фр.).] и
поцеловала меня в лоб.
— Bonjour, chère cousine, [Здравствуйте, дорогая кузина (фр.).] — сказал один из гостей, войдя в комнату и
целуя руку
бабушки.
Он глядел на Веру. Она встала,
поцеловала руку у
бабушки, вместо поклона взглядом простилась с остальными и вышла.
— Перекрестите меня! — сказала потом, и, когда
бабушка перекрестила ее, она
поцеловала у ней руку и ушла.
Долго шептали они, много раз
бабушка крестила и
целовала Марфеньку, пока наконец та заснула на ее плече.
Бабушка тихо сложила ее голову на подушку, потом уже встала и молилась в слезах, призывая благословение на новое счастье и новую жизнь своей внучки. Но еще жарче молилась она о Вере. С мыслью о ней она подолгу склоняла седую голову к подножию креста и шептала горячую молитву.
— Что вы это ему говорите: он еще дитя! — полугневно заметила
бабушка и стала прощаться. Полина Карповна извинялась, что муж в палате, обещала приехать сама, а в заключение взяла руками Райского за обе щеки и
поцеловала в лоб.
— И я добра вам хочу. Вот находят на вас такие минуты, что вы скучаете, ропщете; иногда я подкарауливал и слезы. «Век свой одна, не с кем слова перемолвить, — жалуетесь вы, — внучки разбегутся, маюсь, маюсь весь свой век — хоть бы Бог прибрал меня! Выйдут девочки замуж, останусь как перст» и так далее. А тут бы подле вас сидел почтенный человек,
целовал бы у вас руки, вместо вас ходил бы по полям, под руку водил бы в сад, в пикет с вами играл бы… Право,
бабушка, что бы вам…
Еще в девичьей сидели три-четыре молодые горничные, которые
целый день, не разгибаясь, что-нибудь шили или плели кружева, потому что
бабушка не могла видеть человека без дела — да в передней праздно сидел, вместе с мальчишкой лет шестнадцати, Егоркой-зубоскалом, задумчивый Яков и еще два-три лакея, на помощь ему, ничего не делавшие и часто менявшиеся.
Он вошел в комнату, почтительно
поцеловал руку у
бабушки и у Марфеньки, которая теперь только решилась освободить свою голову из-под подушки и вылезть из постели, куда запряталась от грозы.
Теперь он готов был влюбиться в
бабушку. Он так и вцепился в нее:
целовал ее в губы, в плечи,
целовал ее седые волосы, руку. Она ему казалась совсем другой теперь, нежели пятнадцать, шестнадцать лет назад. У ней не было тогда такого значения на лице, какое он видел теперь, ума, чего-то нового.
Но он не слушал, а смотрел, как писала
бабушка счеты, как она глядит на него через очки, какие у нее морщины, родимое пятнышко, и лишь доходил до глаз и до улыбки, вдруг засмеется и бросится
целовать ее.
— Какое рабство! — сказал Райский. — И так всю жизнь прожить, растеряться в мелочах! Зачем же, для какой
цели эти штуки,
бабушка, делает кто-то, по вашему мнению, с умыслом? Нет, я отчаиваюсь воспитать вас… Вы испорчены!
— Принимаю, Борис Павлыч, твой поклон, как большую честь, — и не даром принимаю — я его заслуживаю. А вот и тебе, за твой честный поступок, мой
поцелуй — не от
бабушки, а от женщины.
— Очень, очень похорошели! — протяжно говорила почти про себя Полина Карповна Крицкая, которая, к соблазну
бабушки, в прошлый приезд наградила его
поцелуем.
— Это правда:
бабушка, Марфенька — милые, добрые существа, но между ними и тобой
целая бездна… а между мною и тобой много общего…
— Нечего делать, — с тоской сказала
бабушка, — надо пустить. Чай, голоднехонек, бедный! Куда он теперь в этакую жару потащится? Зато уж на
целый месяц отделаюсь! Теперь его до вечера не выживешь!
—
Бабушка! за что вы мучили меня
целую неделю, заставивши слушать такую глупую книгу? — спросила она, держась за дверь, и, не дождавшись ответа, перешагнула, как кошка, вон.
— Ты в самом деле нездорова — посмотри, какая ты бледная! — заметила серьезно Марфенька, — не сказать ли
бабушке? Она за доктором пошлет… Пошлем, душечка, за Иваном Богдановичем… Как это грустно — в день моего рождения! Теперь мне
целый день испорчен!
На вопрос, «о чем
бабушка с Верой молчат и отчего первая ее ни разу не побранила, что значило — не любит», Татьяна Марковна взяла ее за обе щеки и задумчиво, со вздохом,
поцеловала в лоб. Это только больше опечалило Марфеньку.
— Вот Матрешка: помнишь ли ты ее? — говорила
бабушка. — А ты подойди, дура, что стоишь?
Поцелуй ручку у барина: ведь это внучек.
Чем менее Райский замечал ее, тем она была с ним ласковее, хотя, несмотря на требование
бабушки, не
поцеловала его, звала не братом, а кузеном, и все еще не переходила на ты, а он уже перешел, и
бабушка приказывала и ей перейти. А чуть лишь он открывал на нее большие глаза, пускался в расспросы, она становилась чутка, осторожна и уходила в себя.
И все раздумывал он: от кого другое письмо? Он задумчиво ходил
целый день, машинально обедал, не говорил с
бабушкой и Марфенькой, ушел от ее гостей, не сказавши ни слова, велел Егорке вынести чемодан опять на чердак и ничего не делал.
— Поздравляю с новорожденной! — заговорила Вера развязно, голосом маленькой девочки, которую научила нянька — что сказать мамаше утром в день ее ангела,
поцеловала руку у
бабушки — и сама удивилась про себя, как память подсказала ей, что надо сказать, как язык выговорил эти слова! — Пустое! ноги промочила вчера, голова болит! — с улыбкой старалась договорить она.
Их сближение было просто и естественно, как указывала натура, сдержанная чистой нравственностью и моралью
бабушки. Марфенька до свадьбы не дала ему ни одного
поцелуя, никакой почти лишней против прежнего ласки — и на украденный им
поцелуй продолжала смотреть как на дерзость и грозила уйти или пожаловаться
бабушке.
Райский почти не спал
целую ночь и на другой день явился в кабинет
бабушки с сухими и горячими глазами. День был ясный. Все собрались к чаю. Вера весело поздоровалась с ним. Он лихорадочно пожал ей руку и пристально поглядел ей в глаза. Она — ничего, ясна и покойна…
— Да, сказала бы,
бабушке на ушко, и потом спрятала бы голову под подушку на
целый день. А здесь… одни — Боже мой! — досказала она, кидая взгляд ужаса на небо. — Я боюсь теперь показаться в комнату; какое у меня лицо —
бабушка сейчас заметит.
— Довольно, Марк, я тоже утомлена этой теорией о любви на срок! — с нетерпением перебила она. — Я очень несчастлива, у меня не одна эта туча на душе — разлука с вами! Вот уж год я скрытничаю с
бабушкой — и это убивает меня, и ее еще больше, я вижу это. Я думала, что на днях эта пытка кончится; сегодня, завтра мы наконец выскажемся вполне, искренно объявим друг другу свои мысли, надежды,
цели… и…
Бабушка поцелуем зажала ей рот.
Он взглянул на Веру: она налила себе красного вина в воду и, выпив, встала,
поцеловала у
бабушки руку и ушла. Он встал из-за стола и ушел к себе в комнату.
Райский воротился домой, отдал отчет
бабушке о Леонтье, сказавши, что опасности нет, но что никакое утешение теперь не поможет. Оба они решили послать на ночь Якова смотреть за Козловым, причем
бабушка отправила
целый ужин, чаю, рому, вина — и бог знает чего еще.
Она еще
поцеловала его в лоб и бросилась к
бабушке.
Он
поцеловал у
бабушки руку, потом комически раскланялся с Райским и с Верой.
Бабушка молча слушала рыдания и платком стирала ее слезы, не мешая плакать и только прижимая ее голову к своей груди и осыпая
поцелуями.
— Ну, птички мои, ну что? — говорила
бабушка, всегда затрудняясь, которую прежде
поцеловать. — Ну что, Верочка? вот умница: причесалась.
Так застала ее
бабушка, неодетую, необутую, с перстнями на пальцах, в браслетах, в брильянтовых серьгах и обильных слезах. Она сначала испугалась, потом, узнав причину слез, обрадовалась и осыпала ее
поцелуями.
— Да, да, следовательно, вы делали, что вам нравилось. А вот, как я вздумал захотеть, что мне нравится, это расстроило ваши распоряжения, оскорбило ваш деспотизм. Так,
бабушка, да? Ну,
поцелуйте же меня, и дадим друг другу волю…
Вера проповедует своеобразие понятий, а сама не следует им открыто, она скрывается, обманывает его,
бабушку, весь дом, весь город,
целый мир!
— Ничего,
бабушка. Я даже забывал, есть ли оно, нет ли. А если припоминал, так вот эти самые комнаты, потому что в них живет единственная женщина в мире, которая любит меня и которую я люблю… Зато только ее одну и больше никого… Да вот теперь полюблю сестер, — весело оборотился он, взяв руку Марфеньки и
целуя ее, — все полюблю здесь — до последнего котенка!
Бабушка, воротясь, занялась было счетами, но вскоре отпустила всех торговок, швей и спросила о Райском. Ей сказали, что он ушел на
целый день к Козлову, куда он в самом деле отправился, чтоб не оставаться наедине с Татьяной Марковной до вечера.
— Боже мой, Опенкин! — воскликнула
бабушка почти в ужасе. — Дома нет, дома нет! на
целый день за Волгу уехала! — шепотом диктовала она Викентьеву.
Наконец Тит Никоныч расшаркался,
поцеловал у ней руку и уехал.
Бабушка велела готовить постель и не глядела на Райского. Она сухо пожелала ему «покойной ночи», чувствуя себя глубоко оскорбленной и в сердце, и в самолюбии.
До света он сидел там, как на угольях, — не от страсти, страсть как в воду канула. И какая страсть устояла бы перед таким «препятствием»? Нет, он сгорал неодолимым желанием взглянуть Вере в лицо, новой Вере, и хоть взглядом презрения заплатить этой «самке» за ее позор, за оскорбление, нанесенное ему,
бабушке, всему дому, «
целому обществу, наконец человеку, женщине!».
—
Бабушка! — говорил он, заливаясь слезами и
целуя у ней руку.
— У Столбеевой. Когда мы в Луге жили, я у ней по
целым дням сиживала; она и маму у себя принимала и к нам даже ходила. А она ни к кому почти там не ходила. Андрею Петровичу она дальняя родственница, и князьям Сокольским родственница: она князю какая-то
бабушка.
Деда его, то есть самого господина Миусова, отца Аделаиды Ивановны, тогда уже не было в живых; овдовевшая супруга его,
бабушка Мити, переехавшая в Москву, слишком расхворалась, сестры же повышли замуж, так что почти
целый год пришлось Мите пробыть у слуги Григория и проживать у него в дворовой избе.
Целый день дед,
бабушка и моя мать ездили по городу, отыскивая сбежавшего, и только к вечеру нашли Сашу у монастыря, в трактире Чиркова, где он увеселял публику пляской. Привезли его домой и даже не били, смущенные упрямым молчанием мальчика, а он лежал со мною на полатях, задрав ноги, шаркая подошвами по потолку, и тихонько говорил...
Бабушка обнимала и
целовала как-то сразу всех, вертясь, как винт; она толкала меня к людям и говорила торопливо...
Бывало — проснется
бабушка, долго, сидя на кровати, чешет гребнем свои удивительные волосы, дергает головою, вырывает, сцепив зубы,
целые пряди длинных черных шелковинок и ругается шепотом, чтоб не разбудить меня...