Неточные совпадения
— Это наша аристократия, князь! — с желанием быть насмешливым
сказал московский
полковник, который был в претензии на госпожу Шталь за то, что она не была с ним знакома.
— Посмотрите, —
сказал полковник, глядя в окно, — какая публика собралась вас слушать. — Действительно, под окнами собралась довольно большая толпа.
― Его поздравляли, ―
сказал высокий
полковник. ― Второй Императорский приз; кабы мне такое счастие в карты, как ему на лошадей.
― А! вот и они! ― в конце уже обеда
сказал Степан Аркадьич, перегибаясь через спинку стула и протягивая руку шедшему к нему Вронскому с высоким гвардейским
полковником. В лице Вронского светилось тоже общее клубное веселое добродушие. Он весело облокотился на плечо Степану Аркадьичу, что-то шепча ему, и с тою же веселою улыбкой протянул руку Левину.
— Нет, но как хотите, князь, интересны их учреждения, —
сказал полковник.
— Кити играет, и у нас есть фортепьяно, нехорошее, правда, но вы нам доставите большое удовольствие, —
сказала княгиня с своею притворною улыбкой, которая особенно неприятна была теперь Кити, потому что она заметила, что Вареньке не хотелось петь. Но Варенька однако пришла вечером и принесла с собой тетрадь нот. Княгиня пригласила Марью Евгеньевну с дочерью и
полковника.
Наконец,
сказав про предполагаемую folle journée [безумный день] у Тюрина,
полковник засмеялся, зашумел, встал и ушел.
― Ну, что же золотое время терять. Я иду в инфернальную, ―
сказал полковник и отошел от стола.
— Спасибо, тут вмешалась эта… эта в шляпе грибом. Русская, кажется, —
сказал полковник.
— А время — деньги, вы забываете это, —
сказал полковник.
— Позвольте, я провожу вас, —
сказал полковник.
— Да так изволили приказывать, Павел Иванович, — к
полковнику Кошкареву, —
сказал Селифан.
— А! —
сказал с улыбкой
полковник, — вот тут-то и выгода бумажного производства! Оно, точно, несколько затянется, но зато уже ничто не ускользнет: всякая мелочь будет видна.
— Сколько могу видеть из слов ваших, —
сказал полковник, нимало не смутясь, — это просьба; не так ли?
— Да где ж тут?.. да как добиться какого-нибудь <толку>? —
сказал Чичиков своему сопутнику, чиновнику по особенным поручениям, которого
полковник дал ему в проводники.
Именно, когда представитель всех полковников-брандеров, наиприятнейший во всех поверхностных разговорах обо всем, Варвар Николаич Вишнепокромов приехал к нему затем именно, чтобы наговориться вдоволь, коснувшись и политики, и философии, и литературы, и морали, и даже состоянья финансов в Англии, он выслал
сказать, что его нет дома, и в то же время имел неосторожность показаться перед окошком.
— Ужасное невежество! —
сказал в заключенье
полковник Кошкарев. — Тьма средних веков, и нет средств помочь… Поверьте, нет! А я бы мог всему помочь; я знаю одно средство, вернейшее средство.
— Этот, Павел Иванович, —
сказал Селифан, оборотясь с козел, — должен быть барин,
полковник Кошкарев.
«Это, однако же, нужно ему
сказать», — подумал Чичиков и, пришедши к
полковнику, объявил, что у него каша и никакого толку нельзя добиться, и комиссия построений ворует напропалую.
— Вот тебе на! Как же вы, дураки, —
сказал он, оборотившись к Селифану и Петрушке, которые оба разинули рты и выпучили глаза, один сидя на козлах, другой стоя у дверец коляски, — как же вы, дураки? Ведь вам сказано — к
полковнику Кошкареву… А ведь это Петр Петрович Петух…
А вот что
скажет моя другая речь: большую правду
сказал и Тарас-полковник, — дай Боже ему побольше веку и чтоб таких
полковников было побольше на Украйне!
— А разве ты позабыл, бравый
полковник, —
сказал тогда кошевой, — что у татар в руках тоже наши товарищи, что если мы теперь их не выручим, то жизнь их будет продана на вечное невольничество язычникам, что хуже всякой лютой смерти? Позабыл разве, что у них теперь вся казна наша, добытая христианскою кровью?
У папеньки Катерины Ивановны, который был
полковник и чуть-чуть не губернатор, стол накрывался иной раз на сорок персон, так что какую-нибудь Амалию Ивановну, или, лучше
сказать, Людвиговну, туда и на кухню бы не пустили…» Впрочем, Катерина Ивановна положила до времени не высказывать своих чувств, хотя и решила в своем сердце, что Амалию Ивановну непременно надо будет сегодня же осадить и напомнить ей ее настоящее место, а то она бог знает что об себе замечтает, покамест же обошлась с ней только холодно.
— Вот болван! Ты можешь представить — он меня начал пугать, точно мне пятнадцать лет! И так это глупо было, — ах, урод! Я ему говорю: «Вот что,
полковник: деньги на «Красный Крест» я собирала, кому передавала их — не
скажу и, кроме этого, мне беседовать с вами не о чем». Тогда он начал: вы человек, я — человек, он — человек; мы люди, вы люди и какую-то чепуху про тебя…
— Вот и еще раз мы должны побеседовать, Клим Иванович, —
сказал полковник, поднимаясь из-за стола и предусмотрительно держа в одной руке портсигар, в другой — бумаги. — Прошу! — любезно указал он на стул по другую сторону стола и углубился в чтение бумаг.
Самгин был ошеломлен и окончательно убедился в безумии
полковника. Он поправил очки, придумывая — что
сказать? Но Васильев, не ожидая, когда он заговорит, продолжал...
— Честь имею, —
сказал полковник, вздыхая. — Кстати: я еду в командировку… на несколько месяцев. Так в случае каких-либо недоразумений или вообще… что-нибудь понадобится вам, — меня замещает здесь ротмистр Роман Леонтович. Так уж вы — к нему. С богом-с!
— Да, да, — небрежно
сказал полковник, глядя на ордена и поправляя их. — Но не стоит спрашивать о таких… делах. Что тут интересного?
— Просто — до ужаса… А говорят про него, что это — один из крупных большевиков… Вроде
полковника у них. Муж сейчас приедет, — его ждут, я звонила ему, —
сказала она ровным, бесцветным голосом, посмотрев на дверь в приемную мужа и, видимо, размышляя: закрыть дверь или не надо? Небольшого роста, но очень стройная, она казалась высокой, в красивом лице ее было что-то детски неопределенное, синеватые глаза смотрели вопросительно.
— Весьма сожалею, —
сказал полковник, взглянув на часы. — Почему бы вам не заняться журналистикой? У вас есть слог, есть прекрасные мысли, например; об эмоциональности студенческого движения, — очень верно!
В трактире к обеду стало поживее; из нумеров показались сонные лица жильцов: какой-то очень благообразный, высокий, седой старик, в светло-зеленом сюртуке, ирландец, как нам
сказали,
полковник испанской службы, француз, бледный, донельзя с черными волосами, донельзя в белой куртке и панталонах, как будто завернутый в хлопчатую бумагу, с нежным фальцетто, без грудных нот.
— Все хороши, —
сказал полковник.
То, а не другое решение принято было не потому, что все согласились, а, во-первых, потому, что председательствующий, говоривший так долго свое резюме, в этот раз упустил
сказать то, что он всегда говорил, а именно то, что, отвечая на вопрос, они могут
сказать: «да—виновна, но без намерения лишить жизни»; во-вторых, потому, что
полковник очень длинно и скучно рассказывал историю жены своего шурина; в-третьих, потому, что Нехлюдов был так взволнован, что не заметил упущения оговорки об отсутствии намерения лишить жизни и думал, что оговорка: «без умысла ограбления» уничтожает обвинение; в-четвертых, потому, что Петр Герасимович не был в комнате, он выходил в то время, как старшина перечел вопросы и ответы, и, главное, потому, что все устали и всем хотелось скорей освободиться и потому согласиться с тем решением, при котором всё скорей кончается.
— Хорошо резюме
сказал председатель, — заметил
полковник.
— Она и опиумом могла лишить жизни, —
сказал полковник, любивший вдаваться в отступления, и начал при этом случае рассказывать о том, что у его шурина жена отравилась опиумом и умерла бы, если бы не близость доктора и принятые во время меры.
Полковник рассказывал так внушительно, самоуверенно и с таким достоинством, что ни у кого не достало духа перебить его. Только приказчик, заразившись примером, решился перебить его, чтобы рассказать свою историю.
Через час времени жандарм воротился и
сказал, что граф Апраксин велел отвести комнату. Подождал я часа два, никто не приходил, и опять отправил жандарма. Он пришел с ответом, что
полковник Поль, которому генерал приказал отвести мне квартиру, в дворянском клубе играет в карты и что квартиры до завтра отвести нельзя.
Возвратившись, я отправился к нему; между тем об этом дозволении забыли
сказать полковнику.
Я выпил, он поднял меня и положил на постель; мне было очень дурно, окно было с двойной рамой и без форточки; солдат ходил в канцелярию просить разрешения выйти на двор; дежурный офицер велел
сказать, что ни
полковника, ни адъютанта нет налицо, а что он на свою ответственность взять не может. Пришлось оставаться в угарной комнате.
Я пошел к
полковнику Л. и
сказал ему, что приговоренные хотят выпить.
Полковник дал мне бутылку и, чтобы разговоров не было, приказал разводящему увести часового. Я достал рюмку у караульного и пошел в карцер к арестантам. Налил рюмку.
На Чистых Прудах все дома имеют какую-то пытливую физиономию. Все они точно к чему-то прислушиваются и спрашивают: «что там такое?» Между этими домами самую любопытную физиономию имел дом
полковника Сте—цкого. Этот дом не только спрашивал: «что там такое?», но он говорил: «ах, будьте милосердны,
скажите, пожалуйста, что там такое?»
Энгельгардт вздумал продолжать шутку и на другой день, видя, что я не подхожу к нему,
сказал мне: «А, трусишка! ты боишься военной службы, так вот я тебя насильно возьму…» С этих пор я уж не подходил к
полковнику без особенного приказания матери, и то со слезами.
— Здравствуйте, молодой человек! —
сказала Александра Григорьевна, поздоровавшись сначала с
полковником и обращаясь потом довольно ласково к Павлу, в котором сейчас же узнала, кто он был такой.
— Ну, так я, ангел мой, поеду домой, —
сказал полковник тем же тихим голосом жене. — Вообразите, какое положение, — обратился он снова к Павлу, уже почти шепотом, — дяденька, вы изволите видеть, каков; наверху княгиня тоже больна, с постели не поднимается; наконец у нас у самих ребенок в кори; так что мы целый день — то я дома, а Мари здесь, то я здесь, а Мари дома… Она сама-то измучилась; за нее опасаюсь, на что она похожа стала…
— И
скажи, чтобы за барчика бога молили: это по его желанию делается, — прибавил
полковник.
— Ну, вы наскажете, вас не переслушаешь! — произнес
полковник и поспешил увести сына, чтобы Александр Иванович не
сказал еще чего-нибудь более резкого.
— А
скажи, далеко ли это от нуверситета, от училища нуверситетского? — спросил
полковник.
— Ну-с, так до свиданья! —
сказал полковник и нежно поцеловал у жены руку. — До скорого свиданья! — прибавил он Павлу и, очень дружески пожав ему руку, вышел тою же осторожною походкой.
— А черт их знает! —
сказал полковник.
Полковник, отпуская его с сыном в Москву,
сказал ему, что, если с Павлом Михайловичем что случится, так он с него, Ваньки, (за что-то) три шкуры спустит…
— Их, вероятно, во второй, а может быть, и в третий класс примут, —
сказал Плавин
полковнику.