Неточные совпадения
Государственная дума торжественно зачеркнула все свои разногласия
с правительством, патриотически манифестируют студенты, из провинций на имя царя летят сотни телеграмм, в них говорится о готовности к битве и уверенности в победе, газетами сообщаются факты «свирепости тевтонов», литераторы в прозе и в стихах угрожают немцам гибелью и всюду хвалебно
говорят о героизме донского
казака Козьмы Крючкова, который изрубил шашкой и пронзил пикой одиннадцать немецких кавалеристов.
У самой реки мы встретили знакомого нам француза-гувернера в одной рубашке; он был перепуган и кричал: «Тонет! тонет!» Но прежде, нежели наш приятель успел снять рубашку или надеть панталоны, уральский
казак сбежал
с Воробьевых гор, бросился в воду, исчез и через минуту явился
с тщедушным человеком, у которого голова и руки болтались, как платье, вывешенное на ветер; он положил его на берег,
говоря: «Еще отходится, стоит покачать».
Восстание умирало.
Говорили уже не о битвах, а о бойнях и об охоте на людей. Рассказывали, будто мужики зарывали пойманных панов живыми в землю и будто одну такую могилу
с живыми покойниками
казаки еще вовремя откопали где-то недалеко от Житомира…
Бросились смотреть в дела и в списки, — но в делах ничего не записано. Стали того, другого спрашивать, — никто ничего не знает. Но, по счастью, донской
казак Платов был еще жив и даже все еще на своей досадной укушетке лежал и трубку курил. Он как услыхал, что во дворце такое беспокойство, сейчас
с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к государю во всех орденах. Государь
говорит...
— Верно тебе
говорим: лесообъездчик Макар да Терешка-казак. Вишь, пьяные едут, бороться хотят. Только самосадские уполощут их: вровень
с землей сделают.
Вскоре я тоже всеми силами стремился как можно чаще видеть хромую девочку,
говорить с нею или молча сидеть рядом, на лавочке у ворот, —
с нею и молчать было приятно. Была она чистенькая, точно птица пеночка, и прекрасно рассказывала о том, как живут
казаки на Дону; там она долго жила у дяди, машиниста маслобойни, потом отец ее, слесарь, переехал в Нижний.
Казак с великим усилием поднимал брови, но они вяло снова опускались. Ему было жарко, он расстегнул мундир и рубаху, обнажив шею. Женщина, спустив платок
с головы на плечи, положила на стол крепкие белые руки, сцепив пальцы докрасна. Чем больше я смотрел на них, тем более он казался мне провинившимся сыном доброй матери; она что-то
говорила ему ласково и укоризненно, а он молчал смущенно, — нечем было ответить на заслуженные упреки.
Против него
с нашей стороны выступал Капендюхин, и всегда мордвин бил его. Но окровавленный, задыхающийся,
казак говорил...
Маленький, медный
казак казался мне не человеком, а чем-то более значительным — сказочным существом, лучше и выше всех людей. Я не мог
говорить с ним. Когда он спрашивал меня о чем-нибудь, я счастливо улыбался и молчал смущенно. Я готов был ходить за ним молча и покорно, как собака, только бы чаще видеть его, слышать, как он поет.
«Так пожалуйте же, мол, в комнаты, — не
казаки же мы
с вами сторожевые, чтобы нам перекликаться одному
с коня, а другому
с вышки». Так ведь куда тебе! — не хочет: «Мне,
говорит, некогда, да я и не один».
В сравнении
с протоиереем Туберозовым и отцом Бенефактовым Ахилла Десницын может назваться человеком молодым, но и ему уже далеко за сорок, и по смоляным черным кудрям его пробежала сильная проседь. Роста Ахилла огромного, силы страшной, в манерах угловат и резок, но при всем этом весьма приятен; тип лица имеет южный и
говорит, что происходит из малороссийских
казаков, от коих он и в самом деле как будто унаследовал беспечность и храбрость и многие другие казачьи добродетели.
В Оренбурге оказалось волнение;
казаки с угрозами роптали; устрашенные жители
говорили о сдаче города.
Другие требовали, чтобы им выдали Мартюшку Бородина (войскового старшину, прибывшего в Оренбург из Яицкого городка вместе
с отрядом Наумова), и звали
казаков к себе в гости,
говоря: «У нашего батюшки вина много!» Из города противу их выезжали наездники, и завязывались перестрелки, иногда довольно жаркие.
Молодец-казак щеголяет знанием татарского языка и, разгулявшись, даже
с своим братом
говорит по-татарски.
Но форменность скоро перешла в простые отношения; и сотник, который был такой же ловкий
казак, как и другие, стал бойко
говорить по-татарски
с переводчиком.
Он злился на Белецкого и на себя и против своей воли вставлял французские фразы в свой разговор, интересовался главнокомандующим и московскими знакомыми и на основании того, что они оба в казачьей станице
говорили на французском диалекте,
с презрением относился о товарищах-офицерах, о
казаках и дружески обошелся
с Белецким, обещаясь бывать у него и приглашая заходить к нему.
Казак, который при посторонних считает неприличным ласково или праздно
говорить с своею бабой, невольно чувствует ее превосходство, оставаясь
с ней
с глазу на глаз.
Предание, еще до сих пор свежее между
казаками,
говорит, что царь Иван Грозный приезжал на Терек, вызывал
с Гребня к своему лицу стариков, дарил им землю по сю сторону реки, увещевал жить в дружбе и обещал не принуждать их ни к подданству, ни к перемене веры.
Хорунжий взволновался и стал делать распоряжения, как
казакам разделиться и
с какой стороны подъезжать. Но
казаки, видимо, не обращали никакого внимания на эти распоряжения, слушали только то, что
говорил Лукашка, и смотрели только на него. В лице и фигуре Луки выражалось спокойствие и торжественность. Он вел проездом своего кабардинца, за которым не поспевали шагом другие лошади, и щурясь всё вглядывался вперед.
Тут и пан Халявский, и пан Малявский — все в азарт входят: «и меня, и меня,
говорят, ледви не застршелили!» А надо было никого не убивать и даже холостым зарядом не стрелять, а
казаков с нагайками на них да пожарную команду
с водой.
Дед мой любил слушать Пушкина и особенно Рылеева, тетрадка со стихами которого, тогда запрещенными, была у отца
с семинарских времен. Отец тоже часто читал нам вслух стихи, а дед, слушая Пушкина,
говаривал, что Димитрий Самозванец был действительно запорожский
казак и на престол его посадили запорожцы. Это он слышал от своих отца и деда и других стариков.
Правда, это случалось иногда зимою, в трескучие морозы; но зато и летом он поступал
с ними
с тем же самым милосердием и терпеливо сносил насмешки товарищей, которые называли его отцом Киршею и
говорили, что он не запорожский
казак, а баба.
— Что это, боярин? Уж не о смертном ли часе ты
говоришь? Оно правда, мы все под богом ходим, и ты едешь не на свадебный пир; да господь милостив! И если загадывать вперед, так лучше думать, что не по тебе станут служить панихиду, а ты сам отпоешь благодарственный молебен в Успенском соборе; и верно, когда по всему Кремлю под колокольный звон раздастся: «Тебе бога хвалим», — ты будешь смотреть веселее теперешнего… А!.. Наливайко! — вскричал отец Еремей, увидя входящего
казака. Ты
с троицкой дороги? Ну что?
Кручина, не
говоря ни слова, остановился подле нее; в одну минуту замок был отперт, дверь отворилась, и Алексей вместе
с Киршею и двумя
казаками вошел, или, лучше сказать, пролез,
с свечкою в руках сквозь узкое отверстие в небольшой четырехугольный погреб.
— Для других пока останусь колдуном: без этого я не мог бы
говорить с тобою; но вот тебе господь бог порукою, и пусть меня, как труса, выгонят из Незамановского куреня или, как убийцу своего брата,
казака, — живого зароют в землю, если я не такой же православный, как и ты.
— Помилуйте, сударь! Да здесь слыхом не слыхать о французах. Не
казаки ли шалят?..
Говорят, здесь их целые партии разъезжают. Ну вот, изволите видеть? Вон из-за леса-то показались,
с пиками. Ну, так и есть —
казаки.
Вино и брага приметно распоряжали их словами и мыслями; они приметно позволяли себе больше вольностей, чем обыкновенно, и женщины были приметно снисходительней; но оставим буйную молодежь и послушаем об чем
говорили воинственные пришельцы
с седобородыми старшинами? — отгадать не трудно!.. они требовали выдачи господ; а крестьяне утверждали и клялись, что господа скрылись, бежали; увы! к несчастию
казаки были об них слишком хорошего мнения! они не хотели даже слышать этого, и урядник уже поднимал свою толстую плеть над головою старосты, и его товарищи уж произносили слово пытка; между тем некоторые из них отправились на барский двор и вскоре возвратились, таща приказчика на аркане.
— Ты помнишь, недавно, когда барин тебя посылал на три дни в город, — здесь нам рассказывали, что какой-то удалец, которого
казаки величают Красной шапкой, всё ставит вверх дном, что он кум сатане и сват дьяволу, ха-ха-ха! — что будто сам батюшка хотел
с ним посоветаться! Видно хват, — так
говорил Вадиму старый ловчий по прозванию Атуев, закручивая длинные рыжие усы.
— Ну, — я
говорю, — значит, Христос воскрес! — и поцеловал первого побившего меня
казака, а потом стал и
с другими целоваться. «Христос воскрес!» — «Воистину воскрес!»
Савелий Кузнецов — человек изувеченный, едва ходит: работал прошлой весной в городе на пивном заводе, и там ему пьяный
казак плетью рёбра перебил. Встречался я
с ним часто — он любит на бугре у мельниц лежать, греясь на солнышке. Мужчина мне неизвестный: он не столько
говорит, сколько кашляет.
— Ровно не знает, про что
говорю! —
с досадой промолвил Самоквасов. — Третий год прошу и молю я тебя: выходи за меня… Ну, прежде, конечно, дедушка жив, из дядиных рук я смотрел… Теперь шабаш, сам себе голова, сам себе вольный
казак!.. Что захочу, то и делаю!..
*
А за синим Доном,
Станицы казачьей,
В это время волк ехидный
По-кукушьи плачет.
Говорит Корнилов
Казакам поречным:
«Угостите партизанов
Вишеньем картечным.
С Красной Армией Деникин
Справится, я знаю.
Расстелились наши пики
С Дона до Дунаю».
И показал им царское письмо, что позволено Строгонову за Уралом землю завоевать.
Поговорили казаки и согласились идти. Пошел Ермак к Строгонову, стал
с ним думать, как им идти.
Призывает Строгонов Ермака и
говорит: «Я вас теперь больше держать не стану, если вы так шалить будете». А Ермак и
говорит: «Я и сам не рад, да
с народом моим не совладаешь — набаловались. Дай нам работу». Строгонов и
говорит: «Идите за Урал воевать
с Кучумом, завладейте его землею. Вас и царь наградит». И показал Ермаку царское письмо. Ермак обрадовался, собрал
казаков и
говорит...
— Не верите мне, так у Корнея Евстигнеича спросите, — сказал на то Хлябин. — Не я один про Мокея Данилыча ему рассказывал, и тот
казак,
с коим мы из полону вышли, то же ему
говорил. Да, опричь
казака, есть и другие выходцы в Астрахани, и они то же самое скажут. А когда вышли мы на Русь, заявляли о себе станичному атаману. Билеты нам выдал. Извольте посмотреть, — прибавил Хлябин, вынимая бумагу из-за пазухи.
Другим она
говорила, что Пугачев — человек знатного происхождения, из донских
казаков, искусный генерал, хороший математик и отличный тактик, одаренный замечательным талантом привлекать к себе народные толпы, потому что умеет убедительно
говорить с простонародьем.
Ермак Тимофеевич
с болью в сердце выслушал гонца и наказал ему не
говорить лишнего о бедствиях в Сибири строгановским людям и прибывшим ранее
казакам, объявил, что двинется обратно через несколько дней.
— Есть таки, их всегда много, просто не знаешь: откуда они берутся… Наши
казаки очень метко выражаются про их численность, «что грязи».
Говорят, теперь они сосредоточивают свои силы против Сихиана
с намерением отрезать Ляоян от Мукдена… Не знаю верно ли это.
Австрийский император по приезде
с императрицей все время
говорил об удовольствии, доставленном ему
казаками, а государыня сказала Григорию Александровичу
с милостивой улыбкой...
— Un cosaque de Platow [Ну? — Платовский
казак]
говорит, что корпус Платова соединяется
с большою армией, что Кутузов назначен главнокомандующим. Très intelligent et bavard! [Очень умный и болтун!]
Долохов стоял у ворот разваленного дома, пропуская мимо себя толпу обезоруженных французов. Французы, взволнованные всем происшедшим, громко
говорили между собой; но, когда они проходили мимо Долохова, который слегка хлестал себя по сапогам нагайкой и глядел на них своим холодным, стеклянным, ничего доброго не обещающим взглядом, говор их замолкал.
С другой стороны стоял
казак Долохова и считал пленных, отмечая сотни чертой мела на воротах.
Когда Кутузову доложили, что в тылу французов, где по донесениям
казаков прежде никого не было, теперь было два батальона поляков, он покосился назад на Ермолова (он
с ним не
говорил еще со вчерашнего дня).
Вышел архиерей и со всеми людьми переговорил, а
с благочинными и
с казаками ни слова, пока всех других из залы не выпустил а потом прямо
говорит казакам...
Кроме Трезорки, на которого Альбина грозилась, не позволяя ему нюхать под сиденьем, она теперь забавлялась Лудвикой и ее комическим кокетством
с не подозревающим приписываемые ему намерения, добродушно улыбающимся на все, что ему
говорили,
казаком.
— Вот
говорили всё, что опасно, опасно, — сказал офицер, обращаясь к эсаулу, в то время как Денисов читал поданный ему конверт. — Впрочем мы
с Комаровым — он указал на
казака — приготовились. У нас по два писто… А это чтò ж? — спросил он, увидав французского барабанщика, — пленный? Вы уже в сраженьи были? Можно
с ним
поговорить?
Вышло немножко не так. Обстоятельства, имеющие прихоть повторяться, сыграли
с казаками ту самую историю, какая тридцать пять лет тому назад была разыграна
с Агапом и Керасивной: поднялась страшная метель, и
казаки всею громадою начали плутать по степи, потеряли след и, сбившись
с дороги, не знали, где они находятся, как вдруг, может быть всего за час перед рассветом, видят, стоит человек, и не на простом месте, а на льду над прорубью, и
говорит весело...
Наполеон улыбнулся, велел дать этому
казаку лошадь и привести его к себе. Он сам желал
поговорить с ним. Несколько адъютантов поскакало, и через час крепостной человек Денисова, уступленный им Ростову, Лаврушка, в денщицкой куртке на французском кавалерийском седле,
с плутовским и пьяным, веселым лицом, подъехал к Наполеону. Наполеон велел ему ехать рядом
с собой и начал спрашивать...
Казак спустился
с лавки, подполз тихо к двери и, припав ухом к пазу, стал слушать: целуются, несомненно целуются — так губами и чмокают… А вот и разговор, и это живой голос его жены; он слышит, как она
говорит...
«Le cosaque ignorant la compagnie dans laquelle il se trouvait, car la simplicité de Napoléon n’avait rien qui put révéler à une imagination orientale la présence d’un souverain, s'entretint avec la plus extrême familiarité des affaires de la guerre actuelle», [«
Казак, не зная того общества, в котором он находился, потому что простота Наполеона не имела ничего такого, что бы могло открыть для восточного воображения присутствие государя, разговаривал
с чрезвычайною фамильярностью об обстоятельствах настоящей войны»,]
говорит Тьер, рассказывая этот эпизод.
— Экой ты, братец мой! —
говорил казак фурштатскому солдату
с повозкой, напиравшему на толпившуюся у самых колес и лошадей пехоту, — экой ты! Нет, чтобы подождать: видишь, генералу проехать.