Неточные совпадения
Тут только, оглянувшись вокруг себя, он заметил, что они ехали прекрасною рощей; миловидная березовая ограда тянулась у них справа и слева. Между дерев мелькала белая каменная церковь. В конце
улицы показался господин, шедший
к ним навстречу, в картузе, с суковатой палкой в руке. Облизанный аглицкий пес на высоких ножках
бежал перед ним.
Из мрака, который сперва скрывал все предметы в окне, показывались понемногу: напротив — давно знакомая лавочка, с фонарем, наискось — большой дом с двумя внизу освещенными окнами, посредине
улицы — какой-нибудь ванька с двумя седоками или пустая коляска, шагом возвращающаяся домой; но вот
к крыльцу подъехала карета, и я, в полной уверенности, что это Ивины, которые обещались приехать рано,
бегу встречать их в переднюю.
Она вошла, едва переводя дух от скорого
бега, сняла с себя платок, отыскала глазами мать, подошла
к ней и сказала: «Идет! на
улице встретила!» Мать пригнула ее на колени и поставила подле себя.
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря
к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в зимней тишине ламповые стекла.
Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении
улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
— Боже мой, Наташа! — закричал он не своим голосом и
побежал с лестницы, бросился на
улицу и поскакал на извозчике
к Знаменью, в переулок, вбежал в дом, в третий этаж. — Две недели не был, две недели — это вечность! Что она?
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит
к окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в
улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо
бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
«Однако ж час, — сказал барон, — пора домой; мне завтракать (он жил в отели), вам обедать». Мы пошли не прежней дорогой, а по каналу и повернули в первую длинную и довольно узкую
улицу, которая вела прямо
к трактиру. На ней тоже купеческие домы, с высокими заборами и садиками, тоже
бежали вприпрыжку носильщики с ношами. Мы пришли еще рано; наши не все собрались: кто пошел по делам службы, кто фланировать, другие хотели пробраться в китайский лагерь.
Федор Павлович узнал о смерти своей супруги пьяный; говорят,
побежал по
улице и начал кричать, в радости воздевая руки
к небу: «Ныне отпущаеши», а по другим — плакал навзрыд как маленький ребенок, и до того, что, говорят, жалко даже было смотреть на него, несмотря на все
к нему отвращение.
Когда судно приставало
к городу и он шел на рынок, по — волжскому на базар, по дальним переулкам раздавались крики парней; «Никитушка Ломов идет, Никитушка Ломов идет!» и все
бежали да
улицу, ведущую с пристани
к базару, и толпа народа валила вслед за своим богатырем.
Быстро обошел я все
улицы, заглянул всюду, даже в окна фрау Луизе, вернулся
к Рейну и
побежал по берегу…
А Черевик, как будто облитый горячим кипятком, схвативши на голову горшок вместо шапки, бросился
к дверям и как полоумный
бежал по
улицам, не видя земли под собою; одна усталость только заставила его уменьшить немного скорость
бега.
Вакула между тем, пробежавши несколько
улиц, остановился перевесть духа. «Куда я, в самом деле,
бегу? — подумал он, — как будто уже все пропало. Попробую еще средство: пойду
к запорожцу Пузатому Пацюку. Он, говорят, знает всех чертей и все сделает, что захочет. Пойду, ведь душе все же придется пропадать!»
— Зима, метель метет по
улице, мороз избы жмет, а они, французы,
бегут, бывало, под окошко наше,
к матери, — она калачи пекла да продавала, — стучат в стекло, кричат, прыгают, горячих калачей просят.
M-lle Прыхина, возвратясь от подружки своей Фатеевой в уездный городок, где родитель ее именно и был сорок лет казначеем, сейчас же
побежала к m-lle Захаревской, дочери Ардальона Васильича, и застала ту, по обыкновению, гордо сидящею с книгою в руках у окна, выходящего на
улицу, одетою, как и всегда, нарядно и причесанною по последней моде.
Я решился
бежать к доктору; надо было захватить болезнь. Съездить же можно было скоро; до двух часов мой старик немец обыкновенно сидел дома. Я
побежал к нему, умоляя Мавру ни на минуту, ни на секунду не уходить от Наташи и не пускать ее никуда. Бог мне помог: еще бы немного, и я бы не застал моего старика дома. Он встретился уже мне на
улице, когда выходил из квартиры. Мигом я посадил его на моего извозчика, так что он еще не успел удивиться, и мы пустились обратно
к Наташе.
И народ
бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, — на
улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу
к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
Девочка тоже взглянула на
улицу и убежала из комнаты, громко хлопнув дверью. Мать вздрогнула, подвинула свой чемодан глубже под лавку и, накинув на голову шаль, пошла
к двери, спеша и сдерживая вдруг охватившее ее непонятное желание идти скорее,
бежать…
И вдруг вспомнил мальчик про то, что у него так болят пальчики, заплакал и
побежал дальше, и вот опять видит он сквозь другое стекло комнату, опять там деревья, но на столах пироги, всякие — миндальные, красные, желтые, и сидят там четыре богатые барыни, а кто придет, они тому дают пироги, а отворяется дверь поминутно, входит
к ним с
улицы много господ.
Я спотыкался о тугие, свитые из ветра канаты и
бежал к ней. Зачем? Не знаю. Я спотыкался, пустые
улицы, чужой, дикий город, неумолчный, торжествующий птичий гам, светопреставление. Сквозь стекло стен — в нескольких домах я видел (врезалось): женские и мужские нумера бесстыдно совокуплялись — даже не спустивши штор, без всяких талонов, среди бела дня…
По
улицам города я шатался теперь с исключительной целью — высмотреть, тут ли находится вся компания, которую Януш характеризовал словами «дурное общество»; и если Лавровский валялся в луже, если Туркевич и Тыбурций разглагольствовали перед своими слушателями, а темные личности шныряли по базару, я тотчас же
бегом отправлялся через болото, на гору,
к часовне, предварительно наполнив карманы яблоками, которые я мог рвать в саду без запрета, и лакомствами, которые я сберегал всегда для своих новых друзей.
Иногда, если и случался свободный, причем не заполненный час, то Ромашов, томимый скукой и бездельем, точно боясь самого себя, торопливо
бежал в клуб, или
к знакомым, или просто на
улицу, до встречи с кем-нибудь из холостых товарищей, что всегда кончалось выпивкой.
С горы спускается деревенское стадо; оно уж близко
к деревне, и картина мгновенно оживляется; необыкновенная суета проявляется по всей
улице; бабы выбегают из изб с прутьями в руках, преследуя тощих, малорослых коров; девчонка лет десяти, также с прутиком,
бежит вся впопыхах, загоняя теленка и не находя никакой возможности следить за его скачками; в воздухе раздаются самые разнообразные звуки, от мычанья до визгливого голоса тетки Арины, громко ругающейся на всю деревню.
Несколько мгновений спустя Санин уже
бежал по
улице к себе на квартиру. Он и не заметил того, что вслед за ним из двери кондитерской, весь растрепанный, выскочил Панталеоне — и что-то кричал ему, и потрясал, и как будто грозил высоко поднятой рукою.
В сопровождении своих двух спутников взбирался он по лестнице во второй этаж — как вдруг из темного коридорчика проворными шагами вышла женщина: лицо ее было покрыто вуалью; она остановилась перед Саниным, слегка пошатнулась, вздохнула трепетно, тотчас же
побежала вниз на
улицу — и скрылась,
к великому изумлению кельнера, который объявил, что «эта дама более часа ожидала возвращения господина иностранца».
Но я
бежал. Свой бант я спрятал в карман и задними ходами, мне известными, выбрался из дому на
улицу. Прежде всего, конечно,
к Степану Трофимовичу.
— Правило ужасное! — сказал окончательно растерявшийся камер-юнкер. — Впрочем, что ж я, и забыл совсем; я сейчас же могу вам представить поручителя! — воскликнул он, как бы мгновенно оживившись, после чего,
побежав на
улицу к Максиньке, рассказал ему все, и сей благородный друг ни минуты не поколебался сам предложить себя в поручители. Пожав ему руку с чувством благодарности, камер-юнкер ввел его
к Миропе Дмитриевне.
Рассыпался народ по
улицам, кто
бежит к Кремлю, кто от Кремля.
Весною я все-таки убежал: пошел утром в лавочку за хлебом
к чаю, а лавочник, продолжая при мне ссору с женой, ударил ее по лбу гирей; она выбежала на
улицу и там упала; тотчас собрались люди, женщину посадили в пролетку, повезли ее в больницу; я
побежал за извозчиком, а потом, незаметно для себя, очутился на набережной Волги, с двугривенным в руке.
Словно кто-то повлек Передонова
к нему, и Пыльников повел его по темным, грязным
улицам, а кот
бежал рядом и светил зелеными зрачками…
Кожемякин оглянулся, подошёл
к свинье, с размаха ударил её ногой в бок, она, взвизгнув, бросилась
бежать, а он, окинув пустынную
улицу вороватым взглядом, быстро зашагал домой.
Одновременно подавив тяжелый вздох (старшему из них было только десять лет, и
к тому же оба с утра ничего не ели, кроме пустых щей) и кинув последний влюбленно-жадный взгляд на гастрономическую выставку, мальчуганы торопливо
побежали по
улице.
Между тем ночь уже совсем опустилась над станицей. Яркие звезды высыпали на темном небе. По
улицам было темно и пусто. Назарка остался с казачками на завалинке, и слышался их хохот, а Лукашка, отойдя тихим шагом от девок, как кошка пригнулся и вдруг неслышно
побежал, придерживая мотавшийся кинжал, не домой, а по направлению
к дому хорунжего. Пробежав две
улицы и завернув в переулок, он подобрал черкеску и сел наземь в тени забора. «Ишь, хорунжиха! — думал он про Марьяну: — и не пошутит, чорт! Дай срок».
— Ахти, никак, пожар! — вскричал Алексей, вскочив с своей постели. Он подбежал
к окну, подле которого стоял уже его господин. — Что б это значило? — продолжал он. —
К заутрени, что ль?.. Нет! Это не благовест!.. Точно… бьют в набат!.. Ну, вот и народ зашевелился!.. Глядь-ка, боярин!.. все
бегут сюда… Эк их высыпало!.. Да этак скоро и на
улицу не продерешься!
Как громом пораженный последними словами старика, Юрий, не видя ничего перед собою, не зная сам, что делает, пустился
бежать по узкой
улице, ведущей
к Волге.
Он
бегом направился
к двери, а через несколько секунд уже был на
улице. Не успел я хорошенько прийти в себя от этой неожиданности, как в дверях столовой показалась голова дяди.
Илья встал, подошёл
к окну. Широкие ручьи мутной воды
бежали около тротуара; на мостовой, среди камней, стояли маленькие лужи; дождь сыпался на них, они вздрагивали: казалось, что вся мостовая дрожит. Дом против магазина Ильи нахмурился, весь мокрый, стёкла в окнах его потускнели, и цветов за ними не было видно. На
улице было пусто и тихо, — только дождь шумел и журчали ручьи. Одинокий голубь прятался под карнизом, усевшись на наличнике окна, и отовсюду с
улицы веяло сырой, тяжёлой скукой.
— Мальчишка-то, значит, думал, что он сомлел, и
бежит к Петру Степановичу — пожалуйте, дескать,
к нам, хозяин захворал. Ну, тот сейчас — марш сюда, ан глядь — он мёртвый! Ты подумай, — дерзновение-то какое? Среди бела дня, на эдакой людной
улице, — на-ко вот!
Мы сопровождали этот груз издали по главным
улицам города, чтобы все видели, что его везут в театр. За нами
бежали мальчишки, и
к вечеру весь город говорил об этом.
Закрыв глаза, простоял ещё несколько времени, потом услышал шаги, звон шпор, понял, что это ведут арестованных мужчин, сорвался с места и, стараясь не топать ногами, быстро
побежал по
улице, свернул за угол и, усталый и облитый потом, явился
к себе домой.
— Дело…
беги! — ответил тот. — Иоська, берись-ка за голову, вынесем на
улицу, отлежится
к утру! — проговорил Семка и поднял лежавшего за ноги. Они оба понесли его на
улицу.
Наши лавочники, чтобы позабавить эту голодную рвань, поили собак и кошек водкой или привязывали собаке
к хвосту жестянку из-под керосина, поднимали свист, и собака мчалась по
улице, гремя жестянкой, визжа от ужаса; ей казалось, что ее преследует по пятам какое-то чудовище, она
бежала далеко за город, в поле, и там выбивалась из сил; и у нас в городе было несколько собак, постоянно дрожавших, с поджатыми хвостами, про которых говорили, что они не перенесли такой забавы, сошли с ума.
— Да что это они так расшумелись? — перервал Зарецкой. — Вон еще
бегут из Никольской
улицы… уж не входят ли французы?.. Эй, любезный! — продолжал он, подъехав
к одному молодому и видному купцу, который, стоя среди толпы, рассказывал что-то с большим жаром, — что это народ так шумит?
Сборской отправился на своей тележке за Москву-реку, а Зарецкой сел на лошадь и в провожании уланского вахмистра поехал через город
к Тверской заставе. Выезжая на Красную площадь, он заметил, что густые толпы народа с ужасным шумом и криком
бежали по Никольской
улице. Против самых Спасских ворот повстречался с ним Зарядьев, который шел из Кремля.
День был холодный, пестрый, по синему, вымороженному зимою небу быстро плыли облака, пятна света и теней купались в ручьях и лужах, то ослепляя глаза ярким блеском, то лаская взгляд бархатной мягкостью. Нарядно одетые девицы павами плыли вниз по
улице,
к Волге, шагали через лужи, поднимая подолы юбок и показывая чугунные башмаки.
Бежали мальчишки с длинными удилищами на плечах, шли солидные мужики, искоса оглядывая группу у нашей лавки, молча приподнимая картузы и войлочные шляпы.
Между тем на площади начиналось движение. Когда оба мишуреса, как сумасшедшие, выскочили из дома Баси и
побежали к своим дворам, оттуда стали появляться люди, быстро пробегавшие из дома в дом, исчезавшие в соседних
улицах и переулках. От двора Баси возбуждение разливалось по городу, разнося великую новость: рэб Акива находится в N…
Он обыкновенно ходил задами села, когда же ему случалось идти
улицей, одни собаки обходились с ним по-человечески; они, издали завидя его, виляли хвостом и
бежали к нему навстречу, прыгали на шею, лизали в лицо и ласкались до того, что Левка, тронутый до слез, садился середь дороги и целые часы занимал из благодарности своих приятелей, занимал их до тех пор, пока какой-нибудь крестьянский мальчик пускал камень наудачу, в собак ли попадет или в бедного мальчика; тогда он вставал и убегал в лес.
Больше рассматривать было нечего, и мы, выбравшись из лабиринта плетней, вышли на
улицу. Денщик С-ва, красный как рак,
бежал к нам...
Я
побежал к себе в хату, схватил заряженное ружье и выбежал на
улицу.
К облаве
побежали работники, что оставались на деревенской
улице, шум поднялся еще больше, весь народ в Осиповке до последнего ребенка проснулся.
Я уже три дня в Чемеровке. Вот оно, это грозное Заречье!.. Через горки и овраги
бегут улицы, заросшие веселой муравкой. Сады без конца. В тени кленов и лозин ютятся вросшие в землю трехоконные домики, крытые почернелым тесом. Днем на
улицах тишина мертвая, солнце жжет; из раскрытых окон доносится стук токарных станков и лязг стали; под заборами босые ребята играют в лодыжки. Изредка пробредет
к реке, с простынею на плече, отставной чиновник или семинарист.