Неточные совпадения
Самосвистов явился в качестве распорядителя: выбранил поставленных часовых за то, что небдительно смотрели, приказал приставить еще лишних солдат для усиленья присмотра, взял не только шкатулку, но отобрал даже все такие бумаги, которые могли бы чем-нибудь компрометировать Чичикова; связал все это вместе,
запечатал и
повелел самому солдату отнести немедленно к самому Чичикову, в виде необходимых ночных и спальных вещей, так что Чичиков, вместе с бумагами, получил даже и все теплое, что нужно было для покрытия бренного его тела.
Мы были уж очень не дети; в 1842 году мне стукнуло тридцать лет; мы слишком хорошо знали, куда нас
вела наша деятельность, но шли. Не опрометчиво, но обдуманно продолжали мы наш путь с тем успокоенным, ровным шагом, к которому приучил нас опыт и семейная жизнь. Это не значило, что мы состарелись, нет, мы были в то же время юны, и оттого одни, выходя на университетскую кафедру, другие,
печатая статьи или издавая газету, каждый день подвергались аресту, отставке, ссылке.
Буллу свою начинает он жалобою на диавола, который куколь сеет во пшенице, и говорит: «Узнав, что посредством сказанного искусства многие книги и сочинения, в разных частях света, наипаче в Кельне, Майнце, Триере, Магдебурге напечатанные, содержат в себе разные заблуждения, учения пагубные, христианскому закону враждебные, и ныне еще в некоторых местах печатаются, желая без отлагательства предварить сей ненавистной язве, всем и каждому сказанного искусства печатникам и к ним принадлежащим и всем, кто в печатном деле обращается в помянутых областях, под наказанием проклятия и денежныя пени, определяемой и взыскиваемой почтенными братиями нашими, Кельнским, Майнцким, Триерским и Магдебургским архиепископами или их наместниками в областях, их, в пользу апостольской камеры, апостольскою властию наистрожайше запрещаем, чтобы не дерзали книг, сочинений или писаний
печатать или отдавать в печать без доклада вышесказанным архиепископам или наместникам и без их особливого и точного безденежно испрошенного дозволения; их же совесть обременяем, да прежде, нежели дадут таковое дозволение, назначенное к печатанию прилежно рассмотрят или чрез ученых и православных
велят рассмотреть и да прилежно пекутся, чтобы не было печатано противного вере православной, безбожное и соблазн производящего».
Известившись о соблазнах и подлогах, от некоторых в науках переводчиков и книгопечатников происшедших, и желая оным предварить и заградить путь по возможности,
повелеваем, да никто в епархии и области нашей не дерзает переводить книги на немецкий язык,
печатать или печатные раздавать, доколе таковые сочинения или книги в городе нашем Майнце не будут рассмотрены вами и касательно до самой вещи, доколе не будут в переводе и для продажи вами утверждены, согласно с вышеобъявленным указом.
— Но я не то, что сам
напечатаю, а отнесу ее к какому-нибудь книгопродавцу, — объяснил Павел, — что ж, тот не убьет же меня за это: понравится ему — возьмет он, а не понравится — откажется! Печатаются
повести гораздо хуже моей.
— Гм! — говорил Николай в следующую минуту, глядя на нее через очки. — Кабы этот ваш мужичок поторопился прийти к нам! Видите ли, о Рыбине необходимо написать бумажку для деревни, ему это не повредит, раз он
ведет себя так смело. Я сегодня же напишу, Людмила живо ее
напечатает… А вот как бумажка попадет туда?
— Во всяком случае, любезный друг, — начал он, — хоть ты и не признаешь во мне дарования, но так как у меня написана уж
повесть, то я не желал бы совершенно потерять мой труд и просил бы тебя
напечатать ее и вообще пристроить меня на какую-нибудь постоянную при журнале работу, в чем я крайне нуждаюсь по моим обстоятельствам.
— Дрянь же, брат, у твоего знакомого знакомые! — начал Зыков. — Это семинарская выжига, действительный статский советник… с звездой… в парике и выдает себя за любителя и покровителя русской литературы. Твою
повесть прислал он при бланке, этим, знаешь, отвратительно красивейшим кантонистским почерком написанной: «что-де его превосходительство Федор Федорыч свидетельствует свое почтение Павлу Николаичу и предлагает
напечатать сию
повесть, им прочтенную и одобренную…» Скотина какая!
— Неужели же эти господа редакторы находят недостойною
напечатать вашу
повесть? — сказала с усмешкою Настенька.
Чтоб что-нибудь, наконец, предпринять, он решился, переломив самолюбие, послать к Зыкову
повесть, заклиная
напечатать ее и вообще дать ему работу при журнале.
«Я, на старости лет, пустился в авторство, — писал он, — что делать: хочется прославиться, взять и тут, — с ума сошел! Вот я и произвел прилагаемую при сем
повесть. Просмотрите ее, и если годится, то
напечатайте в вашем журнале, разумеется, за деньги: вы знаете, я даром работать не люблю. Вы удивитесь и не поверите, но я позволяю вам даже подписать мою фамилию, стало быть, не лгу».
Об этой неудаче он ни полслова Наденьке; проглотил обиду молча — и концы в воду. «Что же
повесть, — спрашивала она, —
напечатали?» — «Нет! — говорил он, — нельзя; там много такого, что у нас покажется дико и странно…»
В это время в «Развлечении»
печатал много своих рассказов расправлявший могучие крылья А.П. Чехов. Присылали в журнал свои
повести и рассказы маститый поэт А.Н. Плещеев, С.Н. Терпигорев (Атава), Н.Н. Златовратский, драматург П.М. Невежин, сотрудничали в нем Д.Д. Минаев, Вас. И. Немирович-Данченко, А. Грузинский (Лазарев), Л.И. Пальмин и др.
Профессор дал ему рекомендацию в журнал «Развлечение», где его приняли и стали
печатать его карикатуры, а потом рассказы и
повести под псевдонимом «Железная маска».
Многие ругали «Листок», и все его читали. Внешне чуждались Н.И. Пастухова, а к нему шли. А он
вел свою линию, не обращал на такие разговоры никакого внимания, со всеми был одинаков, с утра до поздней ночи носился по трактирам, не стеснялся пить чай в простонародных притонах и там-то главным образом вербовал своих корреспондентов и слушал разные разговоры мелкого люда, которые и
печатал, чутьем угадывая, где правда и где ложь.
Втихомолку от начальства послал было
повесть в редакцию одного журнала, но ее не
напечатали.
«Кто виноват?» была первая
повесть, которую я
напечатал. Я начал ее во время моей новгородской ссылки (в 1841 г.) и окончил гораздо позже в Москве.
Разумеется, что я не сладил со своей задачей, и в моей неоконченной
повести было бездна натянутого и, может, две-три порядочные страницы. Один из друзей моих впоследствии стращал меня, говоря: «Если ты не напишешь новой статьи, — я
напечатаю твою
повесть, она у меня!» По счастью, он не исполнил своей угрозы.
Сколько, сверх того, статистиков не вполне достоверных, а вольнопрактикующих, которые по собственной охоте
ведут счет питейным заведениям и потом
печатают в газетах свои труды в форме корреспонденции из Острогожска, Калязина, Ветлуги и проч.?
Но тогда еще не было обличений, и мою
повесть не
напечатали.
В 1834 году произведен Загоскин в статские советники, а в 1837 году в действительные статские советники и утвержден директором императорских московских театров; в этом же году он
напечатал «
Повести Михайла Загоскина» в двух частях.
Загоскин написал и
напечатал 29 томов романов,
повестей и рассказов, 17 комедий и 1 водевиль. В бумагах его найдено немного: прекрасный рассказ «Канцелярист» и несколько мелких статей, которые вместе с ненапечатанной комедией «Заштатный город» составят, как я слышал, пятый и последний выход «Москвы и москвичей». [К сожалению, это ожидание доселе не исполнилось.]
В 1838 году Загоскин
напечатал роман или
повесть (назовите, как угодно) в трех частях, под названием «Искуситель».
В 1833 году Загоскин
напечатал роман в 3-х частях, который назвал: «Аскольдова могила,
повесть из времен Владимира I».
Еще в 1835 г. он
напечатал в «Телескопе» статью, в которой говорил, что до Гоголя у нас, собственно, не было хорошей чисто русской
повести и что она начинается только с Гоголя!
В начале 1848 года я посылал эту часть
повести в Петербург. Несмотря на повторенное объявление на обертке одного журнала,
печатать ее не позволили. Отчего? Не понимаю; судите сами,
повесть перед вами.
— Я притащил к вам маленькую
повесть, которую мне хотелось бы
напечатать в вашей газете. Я вам откровенно скажу, г. редактор: написал я свою
повесть не для авторской славы и не для звуков сладких… Для этих хороших вещей я уже постарел. Вступаю же на путь авторский просто из меркантильных побуждений… Заработать хочется… Я теперь решительно никаких не имею занятий. Был, знаете ли, судебным следователем в С-м уезде, прослужил пять с лишком лет, но ни капитала не нажил, ни невинности не сохранил…
— Надоедная служба… Служил-служил, махнул рукой и бросил. Занятий у меня теперь нет, есть почти нечего… И если вы, минуя достоинства,
напечатаете мою
повесть, то сделаете мне больше, чем одолжение… Вы поможете мне… Газета не богадельня, не странно-приимный дом… Я это знаю, но… уж вы будьте так добры…
Ими богата
повесть несчастного Камышева, и если я их не вычеркнул, то только потому, что счел нужным, в интересах характеристики автора,
печатать его
повесть in toto[без пропусков — лат.
— Это ловко! — воскликнул Кишенский, закончив свой рассказ, и добавил, что неприятно лишь одно, что Ципри-Кипри
ведет себя ужасною девчонкой и бегает по редакциям, прося
напечатать длиннейшую статью, в которой обличает и Данку, и многих других. — Я говорил ей, — добавил он, — что это не годится, что ведь все это свежая рана, которой нельзя шевелить, но она отвечала: «Пусть!» — и побежала еще куда-то.
Запечатав это письмо, она отнесла его в комнату своей девушки, положила конверт на стол и
велела завтра рано поутру отправить его к Водопьянову, а потом уснула с верой и убеждением, что для умного человека все на свете имеет свою выгодную сторону, все может послужить в пользу, даже и спиритизм, который как крайняя противоположность тех теорий, ради которых она утратила свою репутацию в глазах моралистов, должен возвратить ей эту репутацию с процентами и рекамбио.
Запечатав это письмо, он положил его под обложку красиво переплетенной маленькой книжечки, завернул ее в бумагу, снова
запечатал и
велел лакею отнести Бодростиной. Затем, когда слуга исчез, Горданов сел пред зеркалом, развернул свой бумажник, пересчитал деньги и, сморщив с неудовольствием лоб, долго сидел, водя в раздумьи длинною ручкой черепаховой гребенки по чистому, серебристому пробору своих волос.
Запечатав эту записку, Горданов
велел лакею отнести пакет Глафире Васильевне и дождаться ответа, и человек, выйдя с этим его посланием с лестницы, повернул в маленькую, так называемую «разрядную» зальцу, где прежде Михаил Андреевич занимался хозяйственными распоряжениями с управляющим и бурмистром, и теперь помещались Синтянин и Ворошилов, пред которыми лакей и положил с улыбкой конверт.
— Надпиши, — сказал он секретарю, и, продиктовав ему надпись,
велел запечатать конверт гербовою печатью и уложить в портфель.
И он подал maman распечатанную записку, которую та взяла дрожащими руками и, пробежав ее, потребовала у меня свой бювар, сунула туда полученную записку и, написав ответ,
велела мне его
запечатать.
А беллетристика второй половины 50-х годов очень сильно увлекала меня. Тогда именно я знакомился с новыми вещами Толстого, накидываясь в журналах и на все, что
печатал Тургенев. Тогда даже в корпорации"Рутения"я делал реферат о"Рудине". Такие
повести, как"Ася","Первая любовь", а главное,"Дворянское гнездо"и"Накануне", следовали одна за другой и питали во мне все возраставшее чисто литературное направление.
И другой радикальный журнал — "Дело" — начал
печатать мои вещи; после
повести"По-американски", написанной еще за границей, я дал Благосветлову другую
повесть того же года — "Поддели".
Ежели кажется тебе, что простых объявлений мало, то валяй с фокусами:
вели напечатать объявление вверх ногами, закажи клише «с зубами» и «без зубов», проси публику не смешивать тебя с другими дантистами, публикуй, что ты возвратился из-за границы, что бедных и учащихся лечишь бесплатно…
Дюма, сделавший себе репутацию защитника и идеалиста женщин, даже падших ("Дама с камелиями"), тогда уже
напечатал беспощадный анализ женской испорченности — роман"Дело Клемансо"и в своих предисловиях к пьесам стал выступать в таком же духе. Даже тут, в присутствии своей супруги, он не затруднился
повести разговор на тему безыдейности и невежественности светских женщин… и в особенности русских. У него вырвалась, например, такая подробность из их интимной жизни...
И в негодовании вышел из комнаты. Они все очень переконфузились. Просили меня остаться и Бунину жалованья не назначили. Редактором Бунин пробыл всего, кажется, месяца два-три, и потом его сменил Телешов. Телешов покорно
вел бунинскую линию. Однажды перед выходом очередного сборника Телешов вдруг поднял в правлении вопрос, в каком порядке
печатать на обложке имена участников сборника. Я сказал...
Был счастливый хмель крупного литературного успеха. Многие журналы и газеты отметили
повесть заметками и целыми статьями. «Русские ведомости» писали о ней в специальном фельетоне, А. М. Скабичевский в «Новостях» поместил подробную статью. Но самый лестный, самый восторженный из всех отзывов появился — в «Русской мысли». Я отыскал редакционный бланк «Русской мысли» с извещением об отказе
напечатать мою
повесть и послал его редактору журнала В. М. Лаврову, приписав под текстом отказа приблизительно следующее...
Хотел Антон перебить его, чтобы спросить подробнее о состоянии иноземцев на Руси; но книгопечатник не останавливался и продолжал
печатать свои
вести не хуже цилиндрического станка.
Ему отпустили большие деньги и
велели газетам
напечатать ему похвалы. Те сделали свое дело. Была попытка поддержать его и в Риме, но она оказалась неудачною, и суждения Рима пришлось презирать.