Неточные совпадения
Но этим дело не ограничилось. Не прошло часа, как на той же площади появилась юродивая Анисьюшка. Она несла в руках крошечный узелок и, севши посередь базара, начала ковырять
пальцем ямку. И ее обступили
старики.
Чиновники на это ничего не отвечали, один из них только тыкнул
пальцем в угол комнаты, где сидел за столом какой-то
старик, перемечавший какие-то бумаги. Чичиков и Манилов прошли промеж столами прямо к нему.
Старик занимался очень внимательно.
Старик тыкнул
пальцем в другой угол комнаты. Чичиков и Манилов отправились к Ивану Антоновичу. Иван Антонович уже запустил один глаз назад и оглянул их искоса, но в ту же минуту погрузился еще внимательнее в писание.
Выговорив самое главное, девушка повернула голову, робко посмотрев на
старика. Лонгрен сидел понурясь, сцепив
пальцы рук между колен, на которые оперся локтями. Чувствуя взгляд, он поднял голову и вздохнул. Поборов тяжелое настроение, девушка подбежала к нему, устроилась сидеть рядом и, продев свою легкую руку под кожаный рукав его куртки, смеясь и заглядывая отцу снизу в лицо, продолжала с деланым оживлением...
Василий Иванович пытался обращаться к нему с разными вопросами, но они утомляли Базарова, и
старик замер в своих креслах, только изредка хрустя
пальцами.
Старики Базаровы тем больше обрадовались внезапному приезду сына, чем меньше они его ожидали. Арина Власьевна до того переполошилась и взбегалась по дому, что Василий Иванович сравнил ее с «куропатицей»: куцый хвостик ее коротенькой кофточки действительно придавал ей нечто птичье. А сам он только мычал да покусывал сбоку янтарчик своего чубука да, прихватив шею
пальцами, вертел головою, точно пробовал, хорошо ли она у него привинчена, и вдруг разевал широкий рот и хохотал безо всякого шума.
И он положил голову на прежнее место.
Старик поднялся, сел на кресло и, взявшись за подбородок, стал кусать себе
пальцы…
Изнеженные персы с раскрашенными бородами стояли у клумбы цветов, высокий
старик с оранжевой бородой и пурпурными ногтями, указывая на цветы длинным
пальцем холеной руки, мерно, как бы читая стихи, говорил что-то почтительно окружавшей его свите.
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав локти к бокам, сцепив
пальцы, крутил большие, как
старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не о том, что думает.
— Себя, конечно. Себя, по завету древних мудрецов, — отвечал Макаров. — Что значит — изучать народ? Песни записывать? Девки поют постыднейшую ерунду.
Старики вспоминают какие-то панихиды. Нет, брат, и без песен не весело, — заключал он и, разглаживая
пальцами измятую папиросу, которая казалась набитой пылью, продолжал...
— Четвертый, — сказал
старик, обращаясь к своим, и даже показал четыре
пальца левой руки. — В замещение Михаила Локтева посланы? Для беженцев, говорите? Так вот, мы — эти самые очевидные беженцы. И даже — того хуже.
Высокий, лысый
старик согнулся над столом, схватил кружку
пальцами обеих рук и, покачивая остробородой головой направо, налево, невнятно, сердито рычал, точно пес, у которого хотят отнять кость.
Комната наполнилась шумом отодвигаемых стульев, в углу вспыхнул огонек спички, осветив кисть руки с длинными
пальцами, испуганной курицей заклохтала какая-то барышня, — Самгину было приятно смятение, вызванное его словами. Когда он не спеша, готовясь рассказать страшное, обошел сад и двор, — из флигеля шумно выбегали ученики Спивак; она, стоя у стола, звенела абажуром, зажигая лампу, за столом сидел
старик Радеев, барабаня
пальцами, покачивая головой.
— Возвратите спички, — предложил Самгин, —
старик пощупал
пальцами — в кармане ли они? — качнул головой...
Офицер отложил заметки в сторону, постучал по ним
пальцем, как
старик по табакерке, и, вздохнув, начал допрашивать Инокова...
Самгин простился со
стариком и ушел, убежденный, что хорошо, до конца, понял его. На этот раз он вынес из уютной норы историка нечто беспокойное. Он чувствовал себя человеком, который не может вспомнить необходимое ему слово или впечатление, сродное только что пережитому. Шагая по уснувшей улице, под небом, закрытым одноцветно серой массой облаков, он смотрел в небо и щелкал
пальцами, напряженно соображая: что беспокоит его?
Старик поднял руку над плечом своим, четыре
пальца сжал в кулак, а большим указал за спину...
— Ну, все равно; и представь, этот
старик все мне грозил
пальцем. Где же Анна Андреевна?
Желто-смуглое, старческое лицо имело форму треугольника, основанием кверху, и покрыто было крупными морщинами. Крошечный нос на крошечном лице был совсем приплюснут; губы, нетолстые, неширокие, были как будто раздавлены. Он казался каким-то юродивым
стариком, облысевшим, обеззубевшим, давно пережившим свой век и выжившим из ума. Всего замечательнее была голова: лысая, только покрытая редкими клочками шерсти, такими мелкими, что нельзя ухватиться за них двумя
пальцами. «Как тебя зовут?» — спросил смотритель.
— Отчего же, заходи, — сказал
старик и быстрыми шагами босых ног, выдавливавших жижу между
пальцами, обогнав Нехлюдова, отворил ему дверь в избу.
— Конечно, поправится, черт их всех возьми! — крикнул «Моисей», стуча кулаком по столу. — Разве
старик чета вот этой дряни… Вон ходят… Ха-ха!.. Дураки!.. Василий Бахарев
пальцем поведет только, так у него из всех щелей золото полезет. Вот только весны дождаться, мы вместе махнем со
стариком на прииски и все дело поправим Понял?
— Не укушу, Агриппина Филипьевна, матушка, — хриплым голосом заговорил седой, толстый, как бочка,
старик, хлопая Агриппину Филипьевну все с той же фамильярностью по плечу. Одет он был в бархатную поддевку и ситцевую рубашку-косоворотку; суконные шаровары были заправлены в сапоги с голенищами бутылкой. — Ох, уморился, отцы! — проговорил он, взмахивая короткой толстой рукой с отекшими красными
пальцами, смотревшими врозь.
Какой-то седой
старик отбивал такт ногой, пьяный инженер, прищелкивая
пальцами и языком, вскрикивал каким-то бабьим голосом...
Старик китаец не был похож на обыкновенных рабочих-китайцев. Эти руки с длинными
пальцами, этот профиль и нос с горбинкой и какое-то особенное выражение лица говорили за то, что он попал в тайгу случайно.
Кружок — да это пошлость и скука под именем братства и дружбы, сцепление недоразумений и притязаний под предлогом откровенности и участия; в кружке, благодаря праву каждого приятеля во всякое время и во всякий час запускать свои неумытые
пальцы прямо во внутренность товарища, ни у кого нет чистого, нетронутого места на душе; в кружке поклоняются пустому краснобаю, самолюбивому умнику, довременному
старику, носят на руках стихотворца бездарного, но с «затаенными» мыслями; в кружке молодые, семнадцатилетние малые хитро и мудрено толкуют о женщинах и любви, а перед женщинами молчат или говорят с ними, словно с книгой, — да и о чем говорят!
В лице Вахрушки хитрый
старик приобрел очень хорошего сотрудника. Вахрушка был человек бывалый, насмотрелся всячины, да и свою округу знал как пять
пальцев. Потом он был с бедной приуральской стороны и знал цену окружавшему хлебному богатству, как никто другой.
Старик крепко взял меня за плечо и повел по двору к воротам; мне хотелось плакать от страха пред ним, но он шагал так широко и быстро, что я не успел заплакать, как уже очутился на улице, а он, остановясь в калитке, погрозил мне
пальцем и сказал...
В заключение речи о тетереве я расскажу удивительный случай, которого был самовидцем, еще будучи мальчиком. Сидел я однажды в шалаше с старым охотником, который крыл тетеревов шатром. Тетерева уже подходили, и
старик, держа в руке веревку, чтоб уронить шатер, когда подойдет тетеревов побольше, смотрел в отверстие, а я глядел в скважину, которую проковырял
пальцами.
— Твоя работа, старый черт! — обругал Деян
старика Горбатого, тыкая
пальцем на покос Никитича. — Ишь как песни наигрывают кержаки на моем покосе.
— Не в Москву тебе, кажется, надобно, шельмец ты этакий! — сказал ему полковник и погрозил
пальцем.
Старик, кажется, догадывался о волновавших сына чувствованиях и, как ни тяжело было с ним расстаться, однако не останавливал его.
Старик смолчал и забарабанил
пальцами по столу. «Боже, неужели уж было что-нибудь между ними?» — подумал я в страхе.
Но дворник не унимался. Он сел на камни, рядом со
стариком, и говорил, неуклюже тыча перед собой
пальцами...
— Что? это, никак, наш
старик? — промолвил Санин, указывая
пальцем на закутанную фигуру, которая поспешно пробиралась сторонкой, как бы стараясь остаться незамеченной. Среди избытка блаженства он ощущал потребность говорить с Джеммой не о любви — то было дело решенное, святое, — а о чем-нибудь другом.
— Как ей не стыдно! Кривляется, пищит — una carricatura! Ей бы Меропу представлять или Клитемнестру — нечто великое, трагическое, а она передразнивает какую-то скверную немку! Этак и я могу… Мерц, керц, смерц, — прибавил он хриплым голосом, уткнув лицо вперед и растопыря
пальцы. Тарталья залаял на него, а Эмиль расхохотался.
Старик круто повернул назад.
Несколько минут спустя они оба отправились в кондитерскую Розелли. Санин предварительно взял с Панталеоне слово держать дело о дуэли в глубочайшей тайне. В ответ
старик только
палец кверху поднял и, прищурив глаз, прошептал два раза сряду: «Segredezza!» (Таинственность!) Он видимо помолодел и даже выступал свободнее. Все эти необычайные, хотя и неприятные события живо переносили его в ту эпоху, когда он сам и принимал и делал вызовы, — правда, на сцене. Баритоны, как известно, очень петушатся в своих ролях.
— Так-то-с, Николай Петрович, — говорил мне
старик, следуя за мной по комнате, в то время как я одевался, и почтительно медленно вертя между своими толстыми
пальцами серебряную, подаренную бабушкой, табакерку, — как только узнал от сына, что вы изволили так отлично выдержать экзамен — ведь ваш ум всем известен, — тотчас прибежал поздравить, батюшка; ведь я вас на плече носил, и бог видит, что всех вас, как родных, люблю, и Иленька мой все просился к вам. Тоже и он привык уж к вам.
Это был, по-видимому, весьма хилый
старик, с лицом совершенно дряблым; на голове у него совсем почти не оказывалось волос, а потому дома, в одиночестве, Мартын Степаныч обыкновенно носил колпак, а при посторонних и в гостях надевал парик; бакенбарды его состояли из каких-то седоватых клочков; уши Мартын Степаныч имел большие, торчащие, и особенно правое ухо, что было весьма натурально, ибо Мартын Степаныч всякий раз, когда начинал что-либо соображать или высказывал какую-нибудь тонкую мысль, проводил у себя
пальцем за ухом.
— Ты гляди, Максимыч, — со
стариком надо жить осторожно, он тебя в один час вокруг
пальца обернет! Этакие вот старички едучие — избави боже до чего вредны!
Он бледнеет от вина, на висках у него жемчужинами выступил пот, умные глаза тревожно горят. А
старик Гоголев, покачивая уродливым носом, отирает слезы с глаз
пальцами и спрашивает...
Старик отталкивал руку сына, хватался за сердце, мычал и шипел, тяжко ворочая языком, хлопал себя по бедру и снова цапал сына потными, толстыми
пальцами.
Мальчик быстро схватывал всё, что задевало его внимание. Солдат уже часто предлагал ему определить на ощупь природную крепость волокна пеньки и сказать, какой крутости свивания оно требует. Матвею льстило доверие
старика; нахмурясь, он важно пробовал
пальцами материал и говорил количество оборотов колеса, необходимое для того или этого товара.
И замолчал, как ушибленный по голове чем-то тяжёлым: опираясь спиною о край стола, отец забросил левую руку назад и царапал стол ногтями, показывая сыну толстый, тёмный язык. Левая нога шаркала по полу, как бы ища опоры, рука тяжело повисла,
пальцы её жалобно сложились горсточкой, точно у нищего, правый глаз, мутно-красный и словно мёртвый, полно налился кровью и слезой, а в левом горел зелёный огонь. Судорожно дёргая углом рта,
старик надувал щёку и пыхтел...
— Не отрицаю-с, — скромно заметил благодушный
старик, — но не смею и утверждать-с. Скажу вам по этому случаю анекдот-с. Однажды, когда князь Петр Антоныч требовал, чтобы я высказал ему мое мнение насчет сокращения в одном ведомстве фалд, то я откровенно отвечал: «Ваше сиятельство! и фалды сокращенные, и фалды удлиненные — мы всё примем с благодарностью!» — «Дипломат!» — выразился по этому случаю князь и изволил милостиво погрозить мне
пальцем. Так-то-с.
Каждый день, подходя к пруду, видел я этого, уже дряхлого, сгорбленного, седого, как лунь,
старика, стоявшего, прислонясь к углу своей избы, прямо против восходящего солнца; костлявыми
пальцами обеих рук опирался он на длинную палку, прижав ее к своей груди и устремив слепые глаза навстречу солнечным лучам.
— Видел и я, — у меня глаз-то, правда, и стар, ну, да не совсем, однако, и слеп, — формы не знает, да кабы не знал по глупости, по непривычке — не велика беда: когда-нибудь научился бы, а то из ума не знает; у него из дела выходит роман, а главное-то между
палец идет; от кого сообщено, достодолжное ли течение, кому переслать — ему все равно; это называется по-русски: вершки хватать; а спроси его — он нас,
стариков, пожалуй, поучит.
Старик вытащил из бокового кармана смятый лист уличной газетки и ткнул
пальцем на фельетон, где действительно был напечатан рассказ «Яблоко раздора», подписанный П. Селезневым.
Старик Кокин увязался за своей снохой и, не добившись от нее ничего, зверски убил ее ребенка, девочку лет четырех:
старик завел маленькую жертву в подполье и там отрезывал ей один
палец за другим, а мать в это время оставалась наверху и должна была слушать отчаянные вопли четвертуемой дочери.
Все пересмеивались и указывали
пальцами на бесновавшегося
старика.
— Он, — отвечал
старик, опуская голову и проводя дрожащими
пальцами по глазам.
Отерев мокрые
пальцы свои о засученные полы серой шинели, Ваня прошел мимо детей, которые перестали играть и оглядывали его удивленными глазами. Ребятишки проводили его до самого берега. Два рыбака, стоя по колени в воде, укладывали невод в лодку. То были, вероятно, сыновья седого сгорбленного
старика, которого увидел Ваня в отдалении с саком на плече.