Неточные совпадения
Вронский взял письмо и записку брата. Это было то самое, что он ожидал, — письмо от матери с упреками за то, что он не приезжал, и записка от брата, в которой говорилось, что нужно переговорить. Вронский знал, что это всё о том же. «Что им за делo!»
подумал Вронский и, смяв письма, сунул их между пуговиц сюртука, чтобы внимательно прочесть дорогой. В сенях избы ему встретились два
офицера: один их, а другой другого полка.
Он смотрел в книгу только затем, чтобы не разговаривать с входившими и выходившими
офицерами, и
думал.
Новое обстоятельство усилило беспокойство коменданта. Схвачен был башкирец с возмутительными листами. [Возмутительные листы — воззвания, призывающие к бунту, восстанию.] По сему случаю комендант
думал опять собрать своих
офицеров и для того хотел опять удалить Василису Егоровну под благовидным предлогом. Но как Иван Кузмич был человек самый прямодушный и правдивый, то и не нашел другого способа, кроме как единожды уже им употребленного.
Я бросился на крыльцо. Караульные не
думали меня удерживать, и я прямо вбежал в комнату, где человек шесть гусарских
офицеров играли в банк. [Банк — карточная азартная игра.] Майор метал. Каково было мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в симбирском трактире!
Самгин следил, как соблазнительно изгибается в руках
офицера с черной повязкой на правой щеке тонкое тело высокой женщины с обнаженной до пояса спиной, смотрел и привычно ловил клочки мудрости человеческой. Он давно уже решил, что мудрость, схваченная непосредственно у истока ее, из уст людей, — правдивее, искренней той, которую предлагают книги и газеты. Он имел право
думать, что особенно искренна мудрость пьяных, а за последнее время ему казалось, что все люди нетрезвы.
— Прошу не шутить, — посоветовал жандарм, дергая ногою, — репеек его шпоры задел за ковер под креслом, Климу захотелось сказать об этом
офицеру, но он промолчал, опасаясь, что Иноков поймет вежливость как угодливость. Клим
подумал, что, если б Инокова не было, он вел бы себя как-то иначе. Иноков вообще стеснял, даже возникало опасение, что грубоватые его шуточки могут как-то осложнить происходящее.
Через минуту Самгин имел основание
думать, что должно повториться уже испытанное им: он сидел в кабинете у стола, лицом к свету, против него, за столом, помещался
офицер, только обстановка кабинета была не такой домашней, как у полковника Попова, а — серьезнее, казенней.
Блаженно улыбаясь, к лавровому дереву подошел маленький, тощий
офицер и начал отламывать ветку лавра. Весь он был новенький, на нем блестели ремни, пряжки. Сияли большие глаза. Смуглое, остроносое лицо с маленькой черной бородкой ‹заставило Самгина
подумать...
Но ехать домой он не
думал и не поехал, а всю весну, до экзаменов, прожил, аккуратно посещая университет, усердно занимаясь дома. Изредка, по субботам, заходил к Прейсу, но там было скучно, хотя явились новые люди: какой-то студент института гражданских инженеров, длинный, с деревянным лицом, драгун,
офицер Сумского полка, очень франтоватый, но все-таки похожий на молодого купчика, который оделся военным скуки ради. Там все считали; Тагильский лениво подавал цифры...
Глядя на его стройную фигуру, Самгин
подумал, что, вероятно, Крэйтон и до войны был
офицером.
Послав Климу воздушный поцелуй, она исчезла, а он встал, сунув руки в карманы, прошелся по комнате, посмотрел на себя в зеркале, закурил и усмехнулся,
подумав, как легко эта женщина помогла ему забыть кошмарного
офицера.
Самгин, слушая, сообразил: он дал
офицерам слово не разглашать обстоятельств убийства, но вот это уже известно, и
офицера могут
подумать, что разглашает он.
Офицер встал, кашлянул и пошел в комнату, где спал Самгин, адъютант и чиновник последовали за ним, чиновник шел сзади, выдергивая из усов ехидные улыбочки и гримасы. Они плотно прикрыли за собою дверь, а Самгин
подумал...
— Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам смешно? Однако это верно: терпеть не может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская, была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице, была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение
офицеров из горящего барака. Вы
думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
Марина не
думала меняться и о супружестве имела темное понятие. Не прошло двух недель, как Савелий застал у себя в гостях гарнизонного унтер-офицера, который быстро ускользнул из дверей и перелез через забор.
Я
думал, судя по прежним слухам, что слово «чай» у моряков есть только аллегория, под которою надо разуметь пунш, и ожидал, что когда
офицеры соберутся к столу, то начнется авральная работа за пуншем, загорится живой разговор, а с ним и носы, потом кончится дело объяснениями в дружбе, даже объятиями, — словом, исполнится вся программа оргии.
Сегодня с утра движение и сборы на фрегате: затеяли свезти на берег команду.
Офицеры тоже захотели провести там день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? —
думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному на фрегате тоже невесело.
«Это дракон, ваше высокоблагородие, — заключил,
подумавши, один унтер-офицер.
Ведь все эти люда — и Масленников, и смотритель, и конвойный, — все они, если бы не были губернаторами, смотрителями,
офицерами, двадцать раз
подумали бы о том, можно ли отправлять людей в такую жару и такой кучей, двадцать раз дорогой остановились бы и, увидав, что человек слабеет, задыхается, вывели бы его из толпы, свели бы его в тень, дали бы воды, дали бы отдохнуть и, когда случилось несчастье, выказали бы сострадание.
— Ну, и без этого обойдемся, — сказал
офицер, поднося откупоренный графинчик к стакану Нехлюдова. — Позволите? Ну, как угодно. Живешь в этой Сибири, так человеку образованному рад-радешенек. Ведь наша служба, сами знаете, самая печальная. А когда человек к другому привык, так и тяжело. Ведь про нашего брата такое понятие, что конвойный
офицер — значит грубый человек, необразованный, а того не
думают, что человек может быть совсем для другого рожден.
О близком же возвращении «
офицера», то есть того рокового человека в жизни Грушеньки, прибытия которого она ждала с таким волнением и страхом, он, странно это, в те дни даже и не
думал думать.
Лопухов очень хорошо знал, что все, что
думает теперь про себя он, и
думает про него Рахметов (и
думает Мерцалов, и
думает Мерцалова, и
думает тот
офицер, который боролся с ним на островах), стала бы через несколько времени
думать про него и Вера Павловна, хотя ей никто этого не скажет.
Офицер,
думая, что он ошибся, пустился в объяснения.
— В ближний город, — отвечал француз, — оттуда отправляюсь к одному помещику, который нанял меня за глаза в учители. Я
думал сегодня быть уже на месте, но господин смотритель, кажется, судил иначе. В этой земле трудно достать лошадей, господин
офицер.
— Извольте обождать! — А дождь все сечет, сечет… Вдруг из караульни кричит унтер-офицер: „Подвысь!“ — цепи загремели, и полосатая гильотина стала подыматься; мы подъехали под нее, цепи опять загремели, и бревно опустилось. Ну,
думаю, попался! В караульне какой-то кантонист прописывает паспорт.
Уезжая из Владимира и отыскивая, кому поручить разные хлопоты, я
подумал об
офицере, поехал к нему и прямо рассказал, в чем дело.
Пока я
думал, ехать или не ехать, взошел солдат и отрапортовал мне, что этапный
офицер прислал меня звать на чашку чая.
…Грустно сидели мы вечером того дня, в который я был в III Отделении, за небольшим столом — малютка играл на нем своими игрушками, мы говорили мало; вдруг кто-то так рванул звонок, что мы поневоле вздрогнули. Матвей бросился отворять дверь, и через секунду влетел в комнату жандармский
офицер, гремя саблей, гремя шпорами, и начал отборными словами извиняться перед моей женой: «Он не мог
думать, не подозревал, не предполагал, что дама, что дети, чрезвычайно неприятно…»
У меня в кисете был перочинный ножик и карандаш, завернутые в бумажке; я с самого начала
думал об них и, говоря с
офицером, играл с кисетом до тех пор, пока ножик мне попал в руку, я держал его сквозь материю и смело высыпал табак на стол, жандарм снова его всыпал. Ножик и карандаш были спасены — вот жандарму с аксельбантом урок за его гордое пренебрежение к явной полиции.
Кетчер рассказал ему, в чем дело,
офицер в ответ налил мне стакан красного вина и поблагодарил за доверие, потом отправился со мной в свою спальню, украшенную седлами и чепраками, так что можно было
думать, что он спит верхом.
Я не мог бежать с ним: в те дни у меня была своя задача — я решил быть
офицером с большой светлой бородой, а для этого необходимо учиться. Когда я рассказал брату план, он,
подумав, согласился со мною...
Колония называется исправительной, но таких учреждений или лиц, которые специально занимались бы исправлением преступников, на Сахалине нет; нет также на этот счет каких-либо инструкций и статей в «Уставе о ссыльных», кроме немногих указаний на случаи, когда конвойный
офицер или унтер-офицер может употребить против ссыльного оружие или когда священник должен «назидать в обязанностях веры и нравственности», объяснять ссыльным «важность даруемого облегчения» и т. п.; нет на этот счет и каких-либо определенных воззрений; но принято
думать, что первенство в деле исправления принадлежит церкви и школе, а затем свободной части населения, которая своим авторитетом, тактом и личным примером значительно может способствовать смягчению нравов.
Ходили, правда, слухи, будто эта панна была простая жидовка, хорошо известная многим кавалерийским
офицерам… но, как
подумаешь, — разве это не все равно?
— Ах ты, боже мой! — И Лихонин досадливо и нервно почесал себе висок. — Борис же все время вел себя в высокой степени пошло, грубо и глупо. Что это за такая корпоративная честь,
подумаешь? Коллективный уход из редакций, из политических собраний, из публичных домов. Мы не
офицеры, чтобы прикрывать глупость каждого товарища.
— И нравственности по Домострою [«Домострой» — русский письменный памятник XVI века, содержащий свод правил религиозного, семейно-бытового и общественного поведения. «Домострой» стал символом домашнего деспотизма родителей, темных и отсталых понятий.], вы
думаете? Как бы не так, — возразил Салов, — вы знаете ли, что у многих из сих милых особ почти за правило взято: любить мужа по закону,
офицера — для чувств, кучера — для удовольствия.
Ему весело даже было
подумать о том, как у начальника губернии вытянется физиономия, когда он будет ему рассказывать, как он произвел следствие; но — увы! — надежда его в этом случае не сбылась: в приемной губернатора он, как водится, застал скучающего адъютанта; сей молодой
офицер пробовал было и газету читать и в окно глядеть, но ничего не помогало, все было скучно! Он начал, наконец, истерически зевать. При появлении Вихрова он посмотрел на него сонными глазами.
И
думала о том, как расскажет сыну свой первый опыт, а перед нею все стояло желтое лицо
офицера, недоумевающее и злое. На нем растерянно шевелились черные усы и из-под верхней, раздраженно вздернутой губы блестела белая кость крепко сжатых зубов. В груди ее птицею пела радость, брови лукаво вздрагивали, и она, ловко делая свое дело, приговаривала про себя...
Смешно, и дико, и непозволительно
думать офицеру армейской пехоты о возвышенных материях.
Дама тоже посмотрела на Ромашова, и, как ему показалось, посмотрела пристально, со вниманием, и, проходя мимо нее, подпоручик
подумал, по своему обыкновению: «Глаза прекрасной незнакомки с удовольствием остановились на стройной, худощавой фигуре молодого
офицера».
«Разве вы
думаете, что настоящий
офицер боится поглядеть в лицо смерти?» Старый полковник говорит участливо: «Послушайте, вы молоды, мой сын в таком же возрасте, как и вы.
— Вот-с, изволите видеть, — подхватывает торопливо Харченко, как будто опасаясь, чтобы Коловоротов или кто-нибудь другой не посягнул на его авторскую славу, — вот изволите видеть: стоял один
офицер перед зеркалом и волосы себе причесывал, и говорит денщику:"Что это, братец, волосы у меня лезут?"А тот, знаете,
подумавши этак минут с пять, и отвечает:"Весною, ваше благородие, всяка скотина линяет…"А в то время весна была-с, — прибавил он, внезапно краснея.
Только, решивши себе этакую потеху добыть, я
думаю: как бы мне лучше этого
офицера раздразнить, чтобы он на меня нападать стал? и взял я сел, вынул из кармана гребень и зачал им себя будто в голове чесать; а
офицер подходит и прямо к той своей барыньке.
Всю дорогу я с этими своими с новыми господами все на козлах на тарантасе, до самой Пензы едучи, сидел и
думал: хорошо ли же это я сделал, что я
офицера бил? ведь он присягу принимал, и на войне с саблею отечество защищает, и сам государь ему, по его чину, может быть, «вы» говорит, а я, дурак, его так обидел!.. А потом это передумаю, начну другое
думать: куда теперь меня еще судьба определит; а в Пензе тогда была ярмарка, и улан мне говорит...
Встречались носилки с ранеными, опять полковые повозки с турами; какой-то полк встретился на Корабельной; верховые проезжали мимо. Один из них был
офицер с казаком. Он ехал рысью, но увидав Володю, приостановил лошадь около него, вгляделся ему в лицо, отвернулся и поехал прочь, ударив плетью по лошади. «Один, один! всем всё равно, есть ли я, или нет меня на свете»,
подумал с ужасом бедный мальчик, и ему без шуток захотелось плакать.
Меньшой брат ничего не понимал, что они говорят, но ему смутно казалось, что брат говорит не то, что
думает, но как будто потому только, что пьет портер этого
офицера.
В глазах его мелькали солдаты — и он бессознательно считал их: «один, два, три солдата, а вот в подвернутой шинели
офицер»,
думал он; потом молния блеснула в его глазах, и он
думал, из чего это выстрелили: из мортиры или из пушки?
«Должно быть, это очень хороший у них
офицер, которого все почитают: верно простой, очень храбрый и гостеприимный», —
подумал он, скромно и робко садясь на диван.
«Вот ежели бы он был хороший
офицер, он бы взял тогда, а теперь надо солдат посылать одних; а и посылать как? под этим страшным огнем могут убить задаром», —
думал Михайлов.
Но, встретив Михайлова, он
подумал, что, чем ему самому под этим страшным огнем итти туда, чего и не было ему приказано, он может расспросить всё подробно у
офицера, который был там.
А теперь — к матери. Ему стыдно и радостно видеть, как она то смеется, то плачет и совсем не трогает персикового варенья на имбире. «Ведь
подумать — Алешенька, друг мой, в животе ты у меня был, и вдруг какой настоящий
офицер, с усами и саблей». И тут же сквозь слезы она вспоминает старые-престарые песни об
офицерах, созданные куда раньше Севастопольской кампании.