Неточные совпадения
Большая
девица, покровительственно улыбаясь, подала мне руку, а молодой человек
остался без дамы.
— Но позвольте, позвольте же мне, отчасти, все рассказать… как было дело и… в свою очередь… хотя это и лишнее, согласен с вами, рассказывать, — но год назад эта
девица умерла от тифа, я же
остался жильцом, как был, и хозяйка, как переехала на теперешнюю квартиру, сказала мне… и сказала дружески… что она совершенно во мне уверена и все… но что не захочу ли я дать ей это заемное письмо, в сто пятнадцать рублей, всего что она считала за мной долгу.
— Ну, так я вас особенно попрошу
остаться здесь, с нами, и не оставлять меня наедине с этой…
девицей. Дело пустяшное, а выведут бог знает что. Я не хочу, чтобы Раскольников там передал… Понимаете, про что я говорю?
В этих словах Самгину послышалась нотка цинизма. Духовное завещание было безукоризненно с точки зрения закона, подписали его солидные свидетели, а иск — вздорный, но все-таки у Самгина
осталось от этого процесса впечатление чего-то необычного. Недавно Марина вручила ему дарственную на ее имя запись:
девица Анна Обоимова дарила ей дом в соседнем губернском городе. Передавая документ, она сказала тем ленивым тоном, который особенно нравился Самгину...
— Я спросила у тебя о Валентине вот почему: он добился у жены развода, у него — роман с одной
девицей, и она уже беременна. От него ли, это — вопрос. Она — тонкая штучка, и вся эта история затеяна с расчетом на дурака. Она — дочь помещика, — был такой шумный человек, Радомыслов: охотник, картежник, гуляка; разорился, кончил самоубийством.
Остались две дочери, эдакие, знаешь, «полудевы», по Марселю Прево, или того хуже: «девушки для радостей», — поют, играют, ну и все прочее.
Становилось темнее, с гор повеяло душистой свежестью, вспыхивали огни, на черной плоскости озера являлись медные трещины. Синеватое туманное небо казалось очень близким земле, звезды без лучей, похожие на куски янтаря, не углубляли его. Впервые Самгин подумал, что небо может быть очень бедным и грустным. Взглянул на часы: до поезда в Париж
оставалось больше двух часов. Он заплатил за пиво, обрадовал картинную
девицу крупной прибавкой «на чай» и не спеша пошел домой, размышляя о старике, о корке...
Клим пошел к Лидии. Там
девицы сидели, как в детстве, на диване; он сильно выцвел, его пружины старчески поскрипывали, но он
остался таким же широким и мягким, как был. Маленькая Сомова забралась на диван с ногами; когда подошел Клим, она освободила ему место рядом с собою, но Клим сел на стул.
Осталось за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел в угол комнаты; там вынул его из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь в мире — альбомчик в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только что вышедших из института
девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
А может быть и то, что Ламберт совсем не хитрил с этою
девицею, даже ни минуты, а так-таки и брякнул с первого слова: «Mademoiselle, или
оставайтесь старой девой, или становитесь княгиней и миллионщицей: вот документ, а я его у подростка выкраду и вам передам… за вексель от вас в тридцать тысяч».
На веранде одного дома сидели две или три
девицы и прохаживался высокий, плотный мужчина, с проседью. «Вон и мистер Бен!» — сказал Вандик. Мы поглядели на мистера Бена, а он на нас. Он продолжал ходить, а мы поехали в гостиницу — маленький и дрянной домик с большой, красивой верандой. Я тут и
остался. Вечер был тих. С неба уже сходил румянец. Кое-где прорезывались звезды.
Вверху стола сидел старик Корчагин; рядом с ним, с левой стороны, доктор, с другой — гость Иван Иванович Колосов, бывший губернский предводитель, теперь член правления банка, либеральный товарищ Корчагина; потом с левой стороны — miss Редер, гувернантка маленькой сестры Мисси, и сама четырехлетняя девочка; с правой, напротив — брат Мисси, единственный сын Корчагиных, гимназист VI класса, Петя, для которого вся семья, ожидая его экзаменов,
оставалась в городе, еще студент-репетитор; потом слева — Катерина Алексеевна, сорокалетняя девица-славянофилка; напротив — Михаил Сергеевич или Миша Телегин, двоюродный брат Мисси, и внизу стола сама Мисси и подле нее нетронутый прибор.
Влюбленному всего дороже скромность
И робкая оглядка у
девицы;
Сам-друг она
оставшись с милым, ищет
Как будто где себе защиты взором.
Опущены стыдливые глаза,
Ресницами покрыты; лишь украдкой
Мелькнет сквозь них молящий нежно взор.
Одной рукой ревниво держит друга,
Другой его отталкивает прочь.
А ты меня любила без оглядки,
Обеими руками обнимала
И весело глядела.
Покуда в Малиновце разыскивали
девиц, мыли, скоблили и обряжали, тетенька Арина Павловна уже выполнила трудную миссию так быстро и ловко, что все соперничающие стороны
остались за флагом.
Тот обещал прийти скоро; тем временем Варя разговорилась с
девицами и
осталась.
— Я бы удивился, совсем, впрочем, не зная света (я сознаюсь в этом), тому, что вы не только сами
остались в обществе давешней нашей компании, для вас неприличной, но и оставили этих…
девиц выслушивать дело скандальное, хотя они уже всё прочли в романах.
— Лизавета Михайловна прекраснейшая
девица, — возразил Лаврецкий, встал, откланялся и зашел к Марфе Тимофеевне. Марья Дмитриевна с неудовольствием посмотрела ему вслед и подумала: «Экой тюлень, мужик! Ну, теперь я понимаю, почему его жена не могла
остаться ему верной».
У ней в голове
остались такие слова, как «богачество» и «
девица в годках», а остального она не поняла.
Но
остаться с
девицами они не захотели, а обещали прийти потом, когда закончат всю ревизию публичных домов.
Из
девиц остались в кабинете только две...
— Во всяком случае, — продолжала она, — я ни сама не хочу
оставаться в этих номерах; ни вас здесь оставлять с вашими приятелями и приятельницами-девицами. Поедем сейчас и наймем себе особую квартиру. Я буду будто хозяйка, а ты у меня на хлебах будешь жить.
— Три раза, канальи, задевали, сначала в ногу, потом руку вот очень сильно раздробило, наконец, в животе пуля была; к тяжелораненым причислен, по первому разряду, и если бы не эта
девица Прыхина, знакомая ваша, пожалуй бы, и жив не
остался: день и ночь сторожила около меня!.. Дай ей бог царство небесное!.. Всегда буду поминать ее.
И
останется он постоянным жителем города С.-Петербурга, и наймет себе
девицу Сузетту, а Марью Потапьевну шлет в К., в жертву издевкам Анны Ивановны и семьи Николая Осиповича…
Среди общего молчания раздавались только шаги Анниньки и m-lle Эммы:
девицы, обнявшись, уныло бродили из комнаты в комнату, нервно оправляя на своих парадных шелковых платьях бантики и ленточки. Раиса Павловна сама устраивала им костюмы и, как всегда,
осталась очень недовольна m-lle Эммой. Аннинька была хороша — и своей стройной фигуркой, и интересной бледностью, и лихорадочно горевшими глазами, и чайной розой, небрежно заколотой в темных, гладко зачесанных волосах.
Папенька мой держали меня очень строго, потому что человек в юношестве больше всего всякими соблазнами, как бы сказать, обуреваем бывает, и хотя сватались за меня даже генералы, но он согласия своего на брак мой не дал, и
осталась я после их смерти (маменька моя еще при жизни ихней скончались)
девицею.
— Вы смотрите на это глазами вашего услужливого воображения, а я сужу об этом на основании моей пятидесятилетней опытности. Положим, что вы женитесь на той
девице, о которой мы сейчас говорили. Она прекраснейшая девушка, и из нее, вероятно, выйдет превосходная жена, которая вас будет любить, сочувствовать всем вашим интересам; но вы не забывайте, что должны заниматься литературой, и тут сейчас же возникнет вопрос: где вы будете жить; здесь ли,
оставаясь смотрителем училища, или переедете в столицу?
Артистическая карьера
девиц Погорельских кончилась. В тот же день вечером Любинькин труп вывезли в поле и зарыли. Аннинька
осталась жива.
На первом же представлении, когда обе
девицы Погорельские были на сцене, кто-то из райка крикнул: «Эх вы, подсудимые!» — и кличка эта так и
осталась за сестрами, сразу решив их сценическую судьбу.
Измаил Петрович возвратился к дамам в крайнем смущении и застал их в еще большем.
Девицы при его приходе обе вскочили и убежали, чтобы скрыть слезы, которые прошибли их от материнской гонки, но почтмейстерша сама
осталась на жертву.
В год ее смерти вышла замуж и
девица Перепелицына, которая, по смерти генеральши,
осталась у дяди в надежде подлизаться к Татьяне Ивановне.
Обыкновенно моя улица целый день
оставалась пустынной — в этом заключалось ее главное достоинство. Но в описываемое утро я был удивлен поднявшимся на ней движением. Под моим окном раздавался торопливый топот невидимых ног, громкий говор — вообще происходила какая-то суматоха. Дело разъяснилось, когда в дверях моей комнаты показалась голова чухонской
девицы Лизы, отвечавшей за горничную и кухарку, и проговорила...
Встретив юный музыкальный талант под руку с юной
девицей, она наотрез себе сказала, что между нею и сим неблагодарным все и навсегда кончено, а между тем это ей было грустно, так что Анна Юрьевна, проснувшись ранее обыкновенного поутру, даже поплакала немного; несмотря на свою развращенность и цинизм в понимании любви, Анна Юрьевна наедине, сама с собой, все-таки
оставалась женщиной.
Туго натянутая кожа бубна бухала каким-то тёмным звуком, верещала гармоника, в тесном круге парней и
девиц всё ещё, как обожжённые, судорожно метались двое;
девицы и парни смотрели на их пляску молча, серьёзно, как на необычно важное дело, солидные люди частью ушли во двор,
остались только осовевшие, неподвижно пьяные.
— Что я вам за голубушка… — ворчала долговязая и толстая
девица,
оставаясь по-прежнему в дверях. — Вот мамынька велит, так и принесу…
Монархиня основала также и для мещанского состояния училище, которого питомцы приготовляются быть хорошими, добронравными хозяйками, искусными в рукодельях и на всю жизнь
остаются под особенною защитою Опекунского Совета [Нередко самые лучшие учреждения, уже не будучи одушевляемы деятельным надзиранием первого творца их, мало-помалу теряют всю пользу; но Сиротский Дом и Воскресенское Училище
девиц имели счастие найти новую Покровительницу в Ее Величестве Вдовствующей Императрице, Марии Федоровне, Которая оживляет их Своим попечением.].
В нем, я вам доложу, ровно десять фунтов; теперь, изволите видеть, он для вас совершенно безвреден и таковым же
останется и на будущее время в таком только случае, когда вы женитесь на такой-то
девице — и наименую, конечно, тебя; но если же нет!
Вы, вероятно, догадываетесь, о ком я говорю, и надеюсь, что мы
останемся друзьями. Как благородный человек, вы сами понимаете, что дворянка…
девица, у которой есть брат… зачем же забывать совершенно? Сестра мне чистосердечно во всем раскаялась… Я ее не мог укорять, потому что все женщины имеют слабости.
Фленушка с
девицами, ведя затейные разговоры, ушли в глубь лесочка. Увидала Параша, что
осталась одна, а Василий Борисыч стоит перед нею… голова у ней закружилась, сердце так и упало… Убежать бы скорей, да с места не встается…
Остаться и боязно и стыдно… Однако
осталась.
Поспешно стали разбирать свои рукоделья
девицы и скоро одна за другой разошлись. В келарне
осталась одна Евдокеюшка и стала расставлять по столам чашки и блюда для подоспевшей ужины…
Насилу выпроводила всех из светлицы Никитишна.
Оставшись с канонницей Евпраксеей да с Матренушкой, стала она готовить Настю «под святые», обмывать, чесать, и опрятывать [Одевать.] новопреставленную рабу Божию
девицу Анастасию.
— И нашим покажи, Василий Борисыч, — молвила Манефа. — Мы ведь поем попросту, как от старых матерей навыкли, по слуху больше… Не больно много у нас, прости, Христа ради, и таких, чтоб путем и крюки-то разбирали. Ину пору заведут догматик — «Всемирную славу» аль другой какой — один сóблазн: кто в лес, кто по дрова… Не то, что у вас, на Рогожском, там пение ангелоподобное… Поучи, родной, поучи, Василий Борисыч, наших-то
девиц — много тебе благодарна
останусь.
Накануне Казанской мать Манефа с уставщицей Аркадией и с двумя соборными старицами в Шарпан поехала. Старшею в обители
осталась мать Виринея, игуменскую келью Манефа на Фленушку покинула, но для виду, не
остались бы молодые
девицы без призора старших, соборную старицу Никанору благословила у себя домовничать.
Спервоначалу
девицы одна за другой подходили к Параше и получали из рук ее: кто платок, кто ситцу на рукава аль на передник. После
девиц молодицы подходили, потом холостые парни: их дарили платками, кушаками, опоясками. Не
остались без даров ни старики со старухами, ни подростки с малыми ребятами. Всех одарила щедрая рука Патапа Максимыча: поминали б дорогую его Настеньку, молились бы Богу за упокой души ее.
— Летошний год Сущев, купец из Нижнего Воскресенья, — рыжий такой, не изволите ли знать, да толстый, — тоже скитскую
девицу из Оленева крал, тоже у нас проживанье имели, всем
остались довольны.
Наезжие отцы, матери, отстояв часы и отпев молебный канон двенадцати апостолам [На другой день Петрова дня, 30 июня, празднуется двенадцати апостолам.], плотно на дорожку пообедали и потом каждый к своим местам отправились.
Остались в Комарове Юдифа улангерская да мать Маргарита оленевская со своими
девицами. Хотели до третьего дня погостить у Манефы, да Маргарите того не удалось.
Слова не вяжутся. Куда сколь речист на беседах Василий Борисыч — жемчугом тогда у него слова катятся, льются, как река, а тут,
оставшись с глазу нá глаз с молодой пригожей
девицей, слов не доищется, ровно стена, молчит… Подкосились ноженьки, опустились рученьки, весь как на иглах… Да, и высок каблучок, да подломился на бочок.
Так Ивана Яковлевича маленькую ошибку и прикрыли. И
оставалось все это в благополучной тайности, и к младшей сестре женихи пошли, потому что видят —
девицы надежные.
Авве Пафнутию, который считал себя уже совершенно свободным от плотских вожделений, ангел повелел произвести над собой следующее испытание: «Поди заключи в свои объятия нагую прекрасную
девицу, и, если держа ее при себе, ты будешь чувствовать, что покой сердца твоего
остается непоколебимым, и в плоти твоей не происходит мятежного волнения, тогда и видимый пламень будет прикасаться к тебе тихо и безвредно…
— Ваше дело, барышня, дворянское. У вас
девицам можно замуж не выходить, а у нас по купечеству — зазор, не годится, — сказал Марко Данилыч. — Опять же хоша вы после батюшки и в малолетстве
остались, однако же у вас были дяденька с тетенькой и другие сродники. А Дунюшка моя одна, как перстик. Опричь Дарьи Сергевны, нет никого у ней.
— Дело доброе, — несколько спокойнее молвила Марья Ивановна. — И вперед не невольте: хочет — выходи замуж, не хочет, пускай ее в
девицах остается. Сейчас вы от Писания сказали, и я вам тоже скажу от Писания: «Вдаяй браку, деву доброе творит, а не вдаяй лучше творит». Что на это скажете?
Впечатление всего этого дома было какое-то двойственное — ни русская семья, ни совсем парижская. Хозяйка
оставалась все-таки московской экс-львицей 40-х годов, старшая дочь —
девица без определенной физиономии, уже плоховато владевшая русским языком, а меньшая — и совсем французская избалованная девочка.